— Ты сумасшедший! Ты растерял свои поганые мозги! — И сказал он это, как можно громче.

Все, кто был на борту, то есть Бонхэм, Бен, Ирма и, естественно, Лаки, сгрудились вокруг них.

— Знаете, что сделал этот парень! Знаете, что сделал это тупой сучий сын! — ревел Орлоффски. — Минимум двадцать футов, нет, двадцать пять футов! Он придурок! — заключил он. — Он какой-то сумасшедший придурок, я вам говорю! — Он повернулся к Гранту. — Ты раньше делал что-либо подобное наедине? — Он повернулся к Бонхэму и покачал головой. — Правда, Эл! Не думаю, што ты должон отпускать ево одново в море. Точняк! Правда!

И все это он слышал от жесткого, грубого, бесчувственного, напрочь лишенного воображения Орлоффски! Грант впервые засомневался.

Грант, понятно, не знал, что Орлоффски все время наблюдал за ним. Он думал, что его снесло к юго-востоку, и не знал, что он проплыл на юг, а уже потом на юго-восток, к странному кольцевому рифу. Ему не хотелось всей этой суматохи. Он бы ничего не сделал для публики. Он сделал это из-за какого-то скрежещущего, рвущего, скребущего чувства в самом себе. Если б он знал, что там был Орлоффски, то точно не сделал бы этого. Но все уже сделано. И все знают.

Бонхэм подробно расспросил. Он объяснил ситуацию, свой план и свои действия, но тут же смутился и начал сердиться.

— А что, если б она пошла на тебя? — спросил Бонхэм.

— Я считал, что она пойдет в другую сторону. Пойдет прочь от того, что ее ударило, ранило. Так это и случилось.

— Но в такой позиции, под этим навесом, в полной панике, она вполне могла развернуться на тебя, Что бы ты тогда делал?

— Я считал, что стрела пронзит ей пасть, так что она не сможет укусить.

— Укусить! Черт тебя дери! Да ей и не нужно кусать. Просто в тебя врезаться. Да просто хвостом задеть. Случайно.

— Я отплывал назад сразу после выстрела. Назад и в сторону, на спине, ко дну. Могла бы она меня там задеть?

— Не знаю.

— А разве не вероятнее было, что она уйдет вверх, чтобы убраться оттуда? — настаивал Грант, Он все больше и больше сердился.

— Не знаю, — сказал Бонхэм. — Да, правда. Так вероятнее, — задумчиво добавил он. — Но я все равно думаю, что ты очень ошибся в своих расчетах.

— Где?

— Вообще решить идти на нее в одиночку, это во-первых! Тебе нужны были помощники.

— Помощники не помогли бы. Она метнулась так быстро, что ты не мог бы… Второй пловец имел бы больше шансов погибнуть, чем я!

— Слишком неудачная позиция! Стрелять сзади и вниз: как ты. У тебя плохая позиция для выстрела. Практически нереально смертельно ранить ее.

— Но я же сказал, что предвидел это. Я так и рассчитывал.

— Она слишком велика. Просто слишком велика.

— Велика! — вмешался Орлоффски. — Да я всю свою хреновую жисть не видел такой акулы! Даже в аквариуме! Должно быть, белая.

— Тигровые тоже бывают такими, — сказал Бонхэм. — Говоришь, коричневая, красно-коричневая?

— Точно, — сердито ответил Грант.

— Тигровые таких размеров теряют точки, которые придают им полосатый облик, но они обычно серо-коричневые, а не красно-коричневые. А хвост ты видел?

— Я же говорил, что…

— А ты не видел? — спросил Бонхэм у Орлоффски.

— Черт, она вылетела, как пуля… И облако… там вообще ничего не видно… кроме этого сумасшедшего, который высунул голову и вертел ею, как проклятый турист!

— Ну, все это довольно академично, — сказал Бонхэм. — Думаю, ты серьезно ошибся в расчетах. Сейчас смажем порезы.

— Ну, а я говорю, что нет. Я говорю, что нет, потому что все обернулось так, как я предвидел. — Теперь он уже был вне себя. Вся эта суматоха. Он не хотел, чтобы кто-то узнал. Орлоффски разрушил до основания чувство удовлетворения, которое у него возникло.

Бонхэм уставился на него. Все это время он был каким-то могильно-мрачным; и в то же время где-то в глубине таилось нечто иное — молчаливое, тайное, гордое и довольное понимание действий Гранта, и это почему-то не нравилось Гранту, вообще не нравилось. Своего рода чувство одобрения и братства — не зафиксированное и которое понимали только они, — и оно вынудило Гранта думать, пока они разговаривали (достаточно любопытное направление мыслей), о Летте Бонхэм и о том, что она говорила Лаки насчет своего мужа, и это, естественно, заставило его задуматься о своих взаимоотношениях с Лаки. Бонхэм ухмыльнулся, и неприятное ощущение у Гранта усилилось.

— Слушай, — сказал большой человек, — я сам люблю убивать акул. Обожаю их убивать. Но тут есть вещи, которые нельзя принять, понимаешь? При таком выстреле ты чуть переступил грань. Тебе надо было вернуться и позвать меня. Мы бы взяли бразильскую остроту и…

— Слушай, — тихо сказал Грант, — меня что, наказывают? Да, я знаю, что ты командир корабля, и в море мы обязаны повиноваться твоим приказам. Но относится ли это и к подводному плаванию? Я имею в виду, меня что, приговаривают к заключению? Мне теперь не дадут акваланга? Или мне снова надо ходить в школу?

— Да ради бога, конечно, нет, — ухмыльнулся Бонхэм. — Я только просто…

— Тогда я могу взять акваланг? — спросил Грант. — Я бы хотел вернуться в воду.

— Давай, — сказал Бонхэм, и на его лице появилась та же ухмылка.

Грант кивнул: «Спасибо», — и пошел менять баллоны.

Лаки, конечно, взбесилась. Из-за инцидента с акулой. Она внимательно выслушала все разговоры. А когда он брал новые баллоны, она подошла к нему.

— Я думаю, ты и вправду сумасшедший, — сказала она. Грант продолжал работать, и она отошла. Она подошла к ожидавшей ее Ирме, у которой был вид доброй еврейской мамы, которая хочет, но не может помочь. Он не стал даже смотреть на них.

Но когда он снова очутился в воде, с ружьем в руках и ножом у ноги, он подумал о сказанном ею. Впервые он усомнился, выслушав Орлоффски — того, кого он до сих пор считал абсолютно храбрым, абсолютно храбрым в физическом смысле этого слова, пусть даже и глупым, — и вот он-то сказал такое о сделанном. О нем и об акуле. Слова Лаки усилили сомнения. Может, он и впрямь тихо сходит с ума? По-своему? Откуда знать? Тому, кто сходит? Может, так и есть; может, он впрямь свихивается из-за проблем со своей женщиной, со своей женой, со своими рогами, с этой поездкой, с этим плаванием, с этим Бонхэмом. Может быть, так и есть. Теперь он стал безрассудным, по-настоящему безрассудным, да имел он их всех, и он плыл к другому рифу, западнее того, где он увидел акулу. Он был готов ко всему, практически ко всему. К несчастью, а может быть, к счастью, он ничего не встретил. Ничего особенного. Он застрелил четырех омаров (маленькие бикини не удержали бы больше четырех хвостов) и одного крупного окуня и, схватив его за глазные впадины, потащил его к кораблю. В это время вернулись и все остальные. Вскоре они подняли паруса и поплыли обратно, а через час они были на пристани Гринов на Северном Нельсоне, все паруса были свернуты, все готовы были расслабиться, выпить, повеселиться, поесть и все такое.

— Я иду на метеостанцию и отправлю радиограмму, — сказала Лаки, едва они сошли с пристани на усыпанную белой коралловой крошкой дорогу к отелю.

Грант остановился. Бен и Ирма шли впереди. Сзади никого не было. Несмотря на тон, решительный, вполне решительный, на лице у нее, на ее красивом итальянском лице было выражение какого-то странного призыва. У Гранта неожиданно возникло ощущение, будто он никогда раньше ее не видел, будто он только что ее встретил. У него возникло желание, дикая идея представиться ей. Но вместо этого он промолчал.

— Станция позади отеля, — сказала Лаки, будто он этого не знал, — я пошла отправлять радиограмму.

Грант кивнул.

— Давай, — сказал он с застывшим взглядом. — А я, я возвращаюсь на лодку — на корабль — и выпью с ребятами. — Он развернулся, чтобы идти.

— Нет, я не трахалась с Джимом Гройнтоном! — сказала ему вслед Лаки.

Он, не отвечая, пошел обратно к пристани. Сдерживая себя, чтобы не обернуться, он дошел до корабля, а когда ступил на корабль, естественно, обернулся и глянул на дорожку — ее там уже не было.

Он сказал, что пойдет выпить с ребятами, и выполнил свое обещание. До упора. Хирург с девушкой все еще были на борту с Бонхэмом и Орлоффски, и он успел выпить еще и с ними, пока те не уплелись в ресторан. И осталось их всего трое: он, Бонхэм и Орлоффски. Кэти уже ушла в отель принимать душ. В итоге они втроем даже не ужинали в ресторане вместе со всеми, а остались пить на борту; Бонхэм поджарил рыбу, которую он готовил восхитительно, а поев, они вновь стали пить. «Какого черта? — пьяновато пробурчал Бонхэм, впервые, хоть и косвенно, коснувшись взаимоотношений с Кэти. Он сидел, развалясь, на передней палубе. — Я заслуживаю хоть время от времени побыть наедине с собою. С ребятами. Даже я это заслуживаю!»

Грант изрядно выпил еще днем, гораздо больше, чем накануне, и получилось: эта выпивка, выпивка перед рыбой, выпивка с рыбой, выпивка после рыбы. Позднее он не мог вспомнить даже, когда напился. Они втроем сидели на борту с бутылкой — до нее была еще череда бутылок — и обменивались историями из жизни подводников (теперь и у Гранта было несколько рассказов после плаваний с Гройнтоном — ха! стариной Джимом Гройнтоном), вспоминали о войне, во время которой Мо Орлоффски был сержантом-квартирмейстером, а Бонхэм (благодаря практике мореплавания) — штурманом сначала на «Летающей крепости», а потом на «Супер-крепости». Под конец они заговорили о женщинах, с которыми спали. В молодости, конечно.

Грант совершенно не помнил, когда Орлоффски заговорил о складе виски, который он обнаружил на острове, на острове Северный Нельсон.

В какой-то момент этого вечера, в какой точно, он не помнил, к нему пришел Бен. Старина Бен.