Бонхэм полагался на старомодный метод обучения. Сначала научить брассу, где голова над водой. А затем учить солидному, доброму плаванию на боку. Кроль ни к черту не годится, разве что для тех, кто хочет плавать на время или хочет поупражняться. Он еще вчера дал ей часовой урок, и теперь она проплывает брассом около пятидесяти ярдов. Сегодня он обратился к плаванию на боку, и вскоре она проплыла двести ярдов туда и двести обратно. Ирма оказалась хорошей рьяной ученицей. Но ведь, черт подери, и он хороший учитель. Когда она без паники проплыла четыреста ярдов и вода перехлестывала через голову, он решил заняться маской и трубкой, и она все быстро усвоила, — и он вывел ее на воду с маской, трубкой и ластами еще до того, как окончилась экскурсия. Ласты, конечно, ее удивили и вызвали восхищение, настолько с ними было легко, и так случалось со всеми неофитами. Как и маска, естественно, когда она поняла, что действительно видит под водой. Все ученики восхищались. К несчастью, здесь ничего не было, кроме чистого белого песка: ни мелкого рифа, ни рыбок, — но он предложил ей проплыть вокруг корпуса судна и посмотреть на ракушек, которые уже успели зацепиться за него. Потом, наконец, вместе вдохнув и взявшись за руки, они вместе проплыли под шхуной животами вверх, чтобы видеть ее, и всплыли на другой стороне под пристанью. После этого он позволил ей поплавать вдоль пристани, где плавало несколько небольших сержант-майоров, и разрешил нырнуть вдоль столбов пристани вниз, на двенадцать футов, где на дне росли водоросли. Конечно, она была в восторге. А когда все, полные впечатлений, вернулись из поездки по прекрасному тропическому острову, благодаря сияющего от счастья управляющего, Ирма была уже готова погрузиться с аквалангом.

— Это стоило бы вам двадцать пять-тридцать долларов в Кингстоне или в Ганадо-Бей, — сказал он ей с кислой ухмылкой, — самое меньшее. Но просто, чтобы показать вам, что я не дешевка, я и гроша с вас не возьму.

Грант и Бен пошли с ними, она погружалась у самого прибоя. Потом, когда она привыкла, они вчетвером плавали у дна, под шхуной и под пристанью, а он держал ее за руку (он давно понял, что это придает начинающим пловчихам уверенности), а Грант с Беном плыли по бокам и восторженно жестикулировали. Когда они всплыли, он ухмыльнулся: «Ну, теперь вы ныряльщица!» Маленькая Ирма была в восторге. Отчасти это была ложь, потому что он не показал ей никакой техники обращения с аквалангом, кроме основного — очистки маски под водой. Здесь было слишком мелко, чтобы учить продувке ушей, но он мог бы показать ей это завтра, и тогда она, вероятно, погружалась бы на мелких рифах, где они могли бы побывать во время поездки. Но когда спросили у Лаки Грант, не хочет ли она поучиться этому, она твердо и упрямо отказалась.

После дневной рыбной ловли осталось и на ужин достаточно рыбы и хвостов омаров, но управляющий (изголодавшийся в это время года по компании) пригласил их к себе, где подали великолепные бифштексы из мороженого мяса, которое на гидроплане привозили из Штатов, да еще и несколько бутылок хорошего «Бордо». Все слегка переели, когда прощались с ним и уходили на корабль.

— Все проклятые сухопутные моряки могут спать на пристани, — сказал им на борту Бонхэм. — Я разговаривал с управляющим и объяснил, что у нас перегрузка. Он до чертиков счастлив видеть людей и согласился бы почти на все! Но я хочу, чтобы вы знали, что это меня смущает, я вынужден был это сделать. Частные дома, конечно, закрыты.

— Так что можете спать там, если захотите, но будь я проклят, если понесу матрасы. Так что будете спать на одеялах.

— Ну, я буду спать на пристани, — тут же сказала Лаки Грант.

— Тогда и я, конечно, — сказал Рон.

Бен и Ирма тоже выбрали пристань. Хирург и девушка остались на старом месте на носовой палубе, и, естественно, позднее все услышали все те же шорохи, скрипы и вздохи.

— Ну, а я вниз, — сказал Бонхэм. — Как и положено яхтсмену.

— Думаю, и я буду спать внизу, — хладнокровно сказала Кэти.

— Тогда можете занять каюту капитана, — без выражения ответил Бонхэм. — А я устроюсь на койке слева по борту. Так у вас будет больше уединения.

— Прекрасно, — хладнокровно сказала Кэти Файнер.

— Я даже могу спать в каюте экипажа в носу, если вы хотите большего уединения, — сказал Бонхэм.

— О, нет, — ответила она. — Вы меня не побеспокоите.

— Думаю, я тоже буду спать на пристани, — цинично ухмыльнулся им обоим Орлоффски. — Я уже слегка устал корчиться на проклятой крыше.

Так все и устроилось.

Конечно, Бонхэм вообще не; спал на койке слева по борту. И когда они оказались в постели небольшой каюты капитана, он не удержался и спросил у Кэти, не думает ли она, что ее; открытое решение спать внизу было, возможно, немного неосторожным.

— Какого черта? — хладнокровно спросила она. — Плевать мне, знают они или нет. Плевать на всех. Кроме Сэма, конечно.

Он пересказал ей — частично — то, что слышал от Ирмы и Лаки.

— Я уверена, что все они знают, — холодно сказала Кэти.

— Но ты не думаешь, что это может дойти до Сэма? — спросил он полушепотом.

— От кого из них? Зачем? — спросила она. — Какая им разница? Зачем им это?

— Не знаю, — сказал он. — Оснований нет. Но слухи расползаются. И мне все же кажется, что то, что ты сейчас сделала, может быть, капелечку неосторожно.

Кэти не ответила.

— Мы не будем играть? — через пару секунд спросила она.

— Конечно, черт подери, — хрипло ответил он.

Утром управляющий пригласил их на завтрак, превосходный завтрак, где даже сельдь подали по-британски, а потом они довольно поздно начали охотиться за рыбой в водах Дог-Ки, и маленькой Ирме удалось убить небольшого окуня, когда она погрузилась в акваланге вместе с Бонхэмом и Грантом. Она почти ребенок, эта Ирма. Потом они подняли парус и снова пошли на Северный Нельсон. К Северному Нельсону и Гринам. Лаки Грант, очевидно, решила не радировать насчет гидроплана. Они пришли на закате. Грины обслуживали их так, будто ничего не случилось. Техасцы ушли. Только молодой Грин, судивший «великое состязание по прыжкам в воду», тот, кто содержал ресторан, выглядел слегка угрюмым. Все равно они поели у него.

Когда все разместились и разошлись по номерам, Бонхэм поболтался по кораблю и немного выпил с Орлоффски. Потом он сказал, что хочет погулять и ушел на пляж. Отойдя от пристани, он сделал круг и проскользнул в комнату ожидавшей его Кэти Файнер. Она стала для него своего рода наркотиком. Настоящим наркотиком. Подлинным грязным наркотиком. До самозабвения. Господи, грязная она. Он счастлив, что она не его жена. Бедняга Сэм. Бедный идиот Сэм. Эта мысль еще больше разгорячила его.

36

Катастрофа разразилась на следующий день. Вернее, вечером и ночью следующего дня. Все они так или иначе страдали от маленьких и крупных бедствий, от маленьких, почти крупных и даже очень крупных катастроф с тех самых пор, как началось это затянувшееся приключение в ноябре или декабре прошлого года, когда у Гранта возникла сумасшедшая идея научиться подводному плаванию и когда он еще даже не встретил Лаки Виденди, Лючию Анжелину Виденди, почти все они, все, кроме разве что Бена и Ирмы, которые здесь не были замешаны и сыграли свою часть драмы раньше, когда Бен убегал на год, а потом вернулся. Но это бедствие было настоящей катастрофой. Полной катастрофой. Типа «завершающей стадии рака», как обожают говорить эвфемисты сцены, экрана, радио и газеты «Правда». Полная катастрофа. Катастрофический конец поездки. Поездка теперь могла быть только семи-, максимум, восьмидневной из-за чрезмерных задержек в подготовке шхуны к отплытию. И разразилось бедствие. Всего за два, самое большее за два с половиной дня до того, как должно было начаться завершающее плавание в Ганадо-Бей, которое могло спасти от полной, оставляющей дурной привкус во рту и вызывающей ощущение полной разрушенности катастрофы, которой все это закончилось.

И, как всегда во время этой поездки, природа, море, ветры, штормы, ураганы, ничто, никакие природные явления, включая даже Гринов, не были виноваты. Только люди.

Кончилось это сломанным носом Рона Гранта (и он, таким образом, минимум на пару месяцев отключился от подводного плавания) и кончилось это тем, что почти все на борту не разговаривали друг с другом. Раздумывая над всем этим позже, как он всегда любил делать, хотя такие раздумья редко давали ему какие-нибудь познания, Грант думал, что — кажется, в середине дня, когда они еще охотились в море, — у него были какие-то предчувствия; когда он делал что-нибудь столь жестокое (по отношению только к самому себе), он начинал подозревать, что близок к умопомешательству. Но (как и при всех его дурных предчувствиях), он мог — в отличие от Лаки — только задним числом вспоминать о них, гораздо позднее того времени, когда события их подтвердили, так что по сути они и не были настоящими предчувствиями.

День начался вполне благополучно, хотя вечер накануне, вечер возвращения из Дог-Ки не был восхитительным.

Грант изо всех сил старался пить немного в этот день и в этот вечер, вечер возвращения на Северный Нельсон, и вполне в этом преуспел. Несмотря на это, после ужина, когда они рано разошлись, он и Лаки провели лучшую часть ночи — а вернее, всю ночь — на противоположных краях обычной двойной кровати, которая у них была в тонкостенном, шатком, хлипком отеле.

Какие бы приятные сексуальные игры ни велись между Бонхэмом и Кэти в ее комнате, или в комнате Спайсхэндлеров, или между Хирургом и его девушкой, которые, как хомяки, в облюбованном углу клетки, остались на палубе, — что бы там ни происходило, в комнате Рона Гранта вообще ничего не было.

Лаки пару раз пробовала помириться с ним после крупной ссоры и взаимных обвинений два дня тому назад, но Грант, во время ночного плавания убедившись сам и обвинив себя в том, что ему наставили рога, был холоден, хотя и вежлив. Он просто не мог избавиться от безликого (хотя очевидно же — Джима Гройнтона) образа. И теперь, когда они лежали в постели и она слабо двинула рукой в его сторону, он почти в ярости оттолкнул ее. В первую ночь плавания, на следующую ночь сна на борту во время стоянки, в третью ночь ссоры, затем ночи на пристани в Дог-Ки у них не было секса. Уже пять дней. Но Гранту было плевать.