Он спустился вместе с ними, когда они все-таки решили идти вниз, и изо всех сил помогал им устраиваться. Он уже сказал Лаки, что хочет пробыть всю ночь наверху с Бонхэмом, и Лаки, кажется, все поняла и не возражала, хотя ей это явно не понравилось. Здесь, внизу, он отметил с улыбкой, как хорошо, что он остается наверху, она хоть как-то сумеет поспать в этой узкой постели. Лаки понюхала затхлый, пропитанный запахом краски воздух.

— Только бы заснуть, — сказала она, а потом добавила: — Эх вы, герои.

Грант неожиданно ощутил неясный, но острый укол гнева, но подавил его, не успев заговорить. Он повернулся уходить.

— Не уходи, — попросила Лаки. — Побудь минутку со мной.

Он присел на край кровати. Через секунду Лаки взяла его за руку. И тут же притянула к себе. Он вытянулся рядом с ней.

— Обними меня, — прошептала она. Он обнял ее. — Я боюсь плыть на этой проклятой лодке, — помолчав, сказала она. И потом прошептала: — Люби меня. Пожалуйста, люби меня.

— Я правда тебя люблю, — сказал он.

— На этой проклятой лодке мы ничего не сможем сделать. Все все слышат. В сортир даже не сходишь. Противно все это. Ты только послушай тех, наверху! — Они помолчали, слушая равномерные удары с носовой палубы. — Обними меня еще, — прошептала Лаки.

Он прижал ее и ощутил, что возбуждается, твердеет. Неожиданно он подумал о маленьком ямайском доме, где они жили рядом с Бонхэмом. Из-за тонких стен они тоже вынуждены были шептаться и заниматься любовью потихоньку. Неожиданно ему захотелось заплакать. По-настоящему всхлипнуть. Он вынужден был кашлянуть и сглотнуть. Лаки поцеловала его в щеку. Она ничего не заметила.

— Ну, теперь иди, — сказала она и оттолкнула Рона. — Возвращайся на палубу.

При выходе на палубу он остановился на маленькой лестнице, оперся руками о стены и поднял взгляд к небу, к звездам. Она полностью изменилась. И так внезапно. Но почему, почему? ПОЧЕМУ? Почему так внезапно. Снова возник безликий призрак, голый, с колоссальным болтом. Теперь он был убежден, что она это сделала. По-настоящему, и пытается скрыть. Как он сможет простить ее когда-нибудь?

Неожиданно он сообразил, что приступ гнева, который он ощутил внизу (и подавил через секунду), когда она сказала что-то типа: «Эх вы, герои», — был вызван множественным числом, что, конечно, включало и Гройнтона. Он стоял, опираясь на руки и отдыхая, и продолжал смотреть на небо и звезды.

— Привет, малыш! — сказал Бонхэм из-за штурвала, слегка освещенного компасом.

Грант присел рядом с ним на скамейку с новым пластиковым сиденьем. Похолодало, и Бонхэм был уже в куртке. Орлоффски соорудил себе постель на крыше, как можно ближе к корме, чтобы создать уединение Хирургу, и Грант увидел его спальный мешок. Кэти Файнер, тоже в куртке, скрючившись, спала неподалеку от Бонхэма, а рядом стояла бутылка виски.

— Ты не перетрудился там, внизу, под палубой, — сказал Грант через секунду и вспомнил почему-то, как в один из дней они с Лаки видели его в городе с Кэти Файнер, Хирургом и его девушкой, у них был обильный обед в самом дорогом ресторане, что означало, конечно, что платит Кэти.

— Я тебе говорил, что внутри оказалось гораздо больше работы, чем ожидалось, — ответил Бонхэм.

— Ощущение такое, что там ничего не делалось, — сказал Грант.

— Покрашены две стены салона, — ответил Бонхэм.

Он чуть повернул штурвал вправо. Грант глянул на освещенный компас. Они продолжали идти чуть западнее юго-запада.

— Проходим над Мэнерэл-Бэнк, — сказал Бонхэм. — Пару раз здесь погружался. Четырнадцать-девятнадцать морских саженей. — Грант автоматически перевел в футы: восемьдесят четыре-сто четырнадцать. — Теперь нас от Педро-Кис отделяет только чистая вода, — проговорил Бонхэм.

Грант снова взглянул на компас.

— Ты играешь с огнем, — сказал он через пару секунд.

— Всегда играл с огнем.

— Что если Сэм узнает?

— Откуда?

— Она может сказать.

— Вряд ли. Зачем ей это?

— Иисусе, парень! — сердито, но мягко воскликнул Грант. — Сэм тебя любит! Ты его герой!

— Ну и?

— Но это дает тебе наилучшие шансы. А она может сказать, чтобы его обидеть.

Бонхэм повернул голову и скосил глаза:

— Об этом я не думал!

— Потому что ты мало думаешь. Зачем тебе было ее цеплять?

— Я не цеплял. Меня подцепили.

— Пусть так. Но Сэм тебе вроде нравится.

— Нравится! Да я его люблю! Иначе я бы никогда не вез вот эту славную, милую дамочку. Только ради Сэма!

— Тогда как же ты можешь спать с его старушкой?

— Всякий мужчина обязан сам присматривать за своей мочалкой, — ответил Бонхэм.

— Это правило? Поэтому ты так поступаешь?

— Так жизнь поступает.

— Ты бы не цеплялся к ней. Есть вероятность потерять все твое…

— Я же сказал, я не цеплялся. Меня подцепили.

— Тогда сделай так, чтобы тебя не цепляли. Есть вероятность потерять шхуну и все прочее. Он может востребовать долг?

— Не знаю. Надо посмотреть, когда вернемся в Га-Бей. Но я так не думаю.

— Тогда есть еще следующие десять тысяч, — сказал Грант, качая головой. — А как Орлоффски? Он знает?

— Может подозревать. А твоя жена?

— Именно она первой и сказала, — с печальной улыбкой ответил Грант. — Но я уже и сам подозревал. Ты не очень-то осторожен, Эл.

Бонхэм оторвал взгляд от нактоуза, глянул на Гранта, и неожиданно его тусклые глаза вспыхнули.

— В жизни мужчины есть времена, когда он плевать хотел. На все. На последствия и все такое. Кажется, я сейчас в таком положении.

— Но ты всю жизнь на это работал: на этот корабль, на компанию, — вставил Грант. — Это твоя мечта.

— Знаю. Но это мне тоже нравится. — Он наклонил голову в сторону спящей Кэти. — Очень нравится. И я буду продолжать. В течение поездки уж точно. И потом, если сумею.

Он посмотрел на компас и повернул штурвал вправо;

— Что ж, раз нравится… — проговорил Грант. Он думал о том, что жена Бонхэма Летта рассказывала о нем. Как же все это получается? Как свести все воедино?

— Я мог бы поговорить с ней, — очень тихо сказал Бонхэм.

— Я бы не говорил с ней напрямик. Но можно слегка пощупать. Хотя, конечно, лучше не рисковать и выйти из игры. Сейчас, например. Прямо сейчас.

— Дело сделано, — так же тихо ответил Бонхэм. — Достаточно одного раза. Поэтому зачем бросать. Да я и говорил тебе…

— Я понял, — сказал Грант. — Как говорит один мой приятель-художник: парень, я там был.

— Хочешь постоять у штурвала? — с ухмылкой, но тем же тихим, придушенным голосом спросил Бонхэм.

— Думаешь, сумею? — сказал Грант. У него было ощущение разбитости и печали, но мысль о штурвале подбодрила.

— Конечно. А что здесь особенного? Держи, как она идет. Ветер меняется медленно, и она слегка уходит влево. Пусть. Просто изредка возвращай ее вправо. Постарайся держать ее вот на этом деленьице. Это юго-запад, три четверти на юг. Не обращай внимания на деления, они очень мелкие. — Перед уходом он слегка ослабил паруса. — Ветер чуть отклонился к северу, но она не уйдет далеко. Разве что чуть-чуть. — Затем он медленно отошел, передав Гранту штурвал, и сел, сгорбившись и уперев локти в колени, на кормовую скамью. Он смотрел туда, где, скорчившись, спала Кэти Файнер. Он дол-то смотрел в этом направлении. Затем выпрямился и откинулся на спинку, глубоко-глубоко вздохнув, и вздох его казался бесконечным, пока он не оборвал его. Грант узнал этот вздох — вздох ныряльщика в маске.

Через полчаса он вернул штурвал Бонхэму, надел тяжелую куртку и сел на кормовую скамью. Ему было холодно, холодно от бесприютности, подумал он. Наконец, хорошенько глотнув спиртного, он соскользнул на пол кабины и вытянулся.

Он спал, когда они проходили мимо Педро-Бэнк. Но работа, когда меняли курс, его разбудила. Бонхэм все еще был у штурвала, где он и стоял, когда Грант отключился. Ветер дул, меняя направление с севера на запад и почти на северо-восток, и заметно свежел. Бонхэм уже поправил курс, пока они спали, потому что сейчас он снова шел вправо. Сверху вопили Орлоффски и Хирург.

— Я могу помочь? — спросил, садясь, Грант. — Что я могу сделать?

— Все сделано, — хрипловато ответил Бонхэм. Между ногами у него была зажата бутылка джина. Но глаза и руки сохраняли твердость. — Мы перебросили паруса.

— Но ты их уже перебрасывал, пока я спал, и я не проснулся, — сказал Грант с ощущением то ли собственной глупости, то ли вины, то ли и того, и другого.

— Конечно, — хрипловато ответил Бонхэм. — Ты и не должен был проснуться, потому что я все делал сам.

— О!

— А в этот раз я решил, какого черта? Пусть эти жопы поработают. Чтоб знали, что они в морском плавании. — Он помолчал. Потом тихо спросил: — Ты думаешь, она и вправду ему скажет?

— Не знаю, — ответил Грант. — Честно, не знаю. Надеюсь, что нет. Может, и не скажет.

Разговор оборвался, так как сверху вернулись с заспанными лицами Орлоффски и Хирург, и пока они пили из бутылки Бонхэма, Бонхэм молчал.

— Ну, мне на все плевать, — наконец сказал он Гранту. — На все». — Он говорил это при всех, но они, конечно, не поняли, о чем речь.

— Хочешь, я тебя сменю? — как обычно грубо спросил Орлоффски.

— Нет, — ответил Бонхэм. — Может, я тебя позднее разбужу.

Ветер упал, но они все равно шли довольно быстро, еще до рассвета они должны были дойти до морских путей. Было около трех часов утра. Грант тоже выпил и снова лег, как и Хирург с Орлоффски. Бонхэм оставался у штурвала.

Грант проснулся в три тридцать. А в четыре тридцать Ирма и Лаки выскочили из салона в истерике. За ними плелся Бен.