— Ты настоящий мужчина, — так же легко продолжала она. — Не только в постели как хороший любовник. Но и в другом. Мне кажется, ты всерьез озабочен проблемами честности, целостности. Я имею в виду все эти дела с Кэрол Эбернати. Я принимаю то, что ты должен был меня отвезти туда. Хотя мне бы хотелось, чтобы это было иначе. Мне бы хотелось, чтобы ты мне не солгал. На самом деле мне бы больше всего хотелось, чтобы ты не трахал эту грязную старуху после меня.

— Я тебе пытался объяснить, — тихо сказал он. — Я не хотел ее обижать.

— Ну да, и обидел меня, — ответила Лаки. — Но все кончилось, Я хочу позабыть все это. Проехали. И я поняла, что ты, дорогой, мне очень нужен. — Она начала щекотать его, где нужно.

Грант молчал. Мысль о том, о другом, безликом мужчине — это уж слишком. А Хант Эбернати думал так? Но Хант и Кэрол к тому времени уже несколько лет не занимались любовью. Через секунду и он начал щекотать Лаки, где нужно. Как, почему, когда она неожиданно, так неожиданно обнаружила, что он ей нужен? Вот о чем он думал и о чем себя спрашивал.

Он снова наблюдал, теперь уже за ужином (на котором снова был Джим по приглашению самого Гранта; он скорее бы умер, чем не пригласил бы его), и потом все время, пока они после ужина пили, шутили и разговаривали в баре. Он не обнаружил ни одного взгляда, жеста, намека, который бы доказывал ему, что она, вернее, что она и Джим лгали ему, играли для него пьесу. Беи и Ирма, которые, конечно, были с ними, явно расслабились и радовались неожиданной перемене, тому, что они стали прежними любовниками, которых они знали. Он ничего не сумел обнаружить.

Но он не мог остановиться, он был убежден, что это должно обнаружиться. Позднее он удивлялся, почему это должно было обнаружиться. Но в тот момент удивления не было. Его мужественность была уязвлена, и он хотел все выяснить. В конце концов он так ничего и не выяснил.

Он дождался, пока они пришли в номер. После того как обнаженная Лаки скользнула к нему в постель и начала его обнимать (едва ли не с отчаянием, как показалось Гранту), он снова заговорил.

— И все-таки я не понимаю, почему ты вчера меня не разбудила, — сказал он.

— Я все тебе сказала, дорогой, — пробормотала у его плеча Лаки.

— Но это ничего не объясняет, — настаивал Грант. — Если, конечно, ты не хотела остаться наедине с Джимом Гройнтоном.

Лаки отпрянула и приподнялась:

— Что?

— Ты слышала.

— Для чего бы я захотела остаться наедине с Джимом Гройнтоном?

— Для чего? Ради бога, как-то вечером ты прямо и резко спросила, не хочу ли я, чтобы у тебя была связь с ним, не так ли?

Голос Лаки перестал быть нежным и любящим.

— Но тогда ты меня смутил своими словами при нем и при всех о том, что он в меня влюблен.

— Но это так. Это так и есть.

— Да, — ответила Лаки. — Так и есть. И я тебе скажу больше: он просил меня бросить тебя и выйти замуж за него. Я не понимаю, ты что, намекаешь, что я вчера с ним спала?

— Нет, но могла. Я спрашиваю, так ли это.

— Ты думаешь, что я могла бы это сделать? Да еще здесь, при тебе?

— Да, думаю, это могло быть. Ты злилась на меня с тех пор, как я рассказал тебе о Кэрол Эбернати. Так что ты могла бы сделать это. Ты могла выйти. Выйти с ним куда-нибудь. Я бы никогда не узнал. — Образ безликого мужчины и Лаки — вместе, обнаженных, обнаженных и делающих такие вещи — не мог исчезнуть из его сознания.

— Ты думаешь, я бы могла делать это с ним, а потом быть с тобой такой, как сейчас?

— Да, думаю, могла бы. Если обнаружила, что это было не очень хорошо, и обнаружила, что все-таки любишь меня, и ощутила чувство вины и страха. Да, я так думаю.

— Я думаю, что ты сумасшедший, — холодно сказала Лаки. — Я думаю, что ты хочешь, чтобы я трахнула Джима Гройнтона. Я думаю, что ты какой-то сумасшедший полупедик.

— Ты же сказала, что он просил выйти за него замуж, — точно так же холодно ответил Грант. — Что ты ему ответила?

— Я сказала нет. Что я люблю своего мужа.

— Я прошу тебя сказать мне только то, что ты не трахала его вчера вечером, вот и все.

— Ладно. Скажу. Нет! Нет, я не трахала его ни вчера вечером, ни в другой раз. И более того, неужели ты думаешь, что я бы призналась тебе, если бы сделала это? Я бы все равно ответила нет, нет, я не трахала его. О'кей?

— Тогда как я узнаю, что ты не лжешь?

— Никак. Никак, понятно? Просто не узнаешь. У тебя будет только мое слово, и только это у тебя и будет. Ха-ха, сучий сын. Нет, я не делала этого. О'кей?

— Я бы мог у него спросить, — услышал Грант свои слова.

— Он бы не сказал, — ответила Лаки. — Если бы это было.

— Если бы это было… — начал Грант.

— Что бы ты сделал? Вот что я тебе скажу, мистер Хитрожопый, мистер Хитрожопый Педик, — я клянусь, что так и думаю, — вот что я тебе скажу. — Она уже выпрыгнула из кровати, надела халат и хладнокровно завязывала пояс. — Я не поеду в это проклятое сумасшедшее путешествие. Так случилось, что я все еще люблю тебя, неважно, что и как, и я не уверена, что ты заслуживаешь того, чтоб я тебя любила. Но я тебя люблю, и я не поеду в это безумное путешествие на корабле, который нельзя застраховать. Я вернусь в Нью-Йорк и буду тебя ждать; или останусь и буду ждать здесь (но я знаю, ты бы этого не хотел); или я поеду в Ганадо-Бей и подожду тебя в отеле; я поеду даже в Майами и подожду тебя там в отеле. Но я не поеду в ваше чертово путешествие.

— Ты поедешь, — сказал Грант. — Ты моя жена, и ты поедешь со мной в это путешествие. Или…

— Или что?

— Или ты не моя жена. Все просто. Я исчезну. И ты никогда меня не увидишь. И не получишь от меня ни гроша. Я лучше в тюрьму пойду.

Лаки долго смотрела на него, ее прекрасные итальянские ноздри трепетали и вздрагивали от дыхания.

— Ладно, я поеду, — наконец сказала она тонким напряженным голосом. — Но лучше уматываем отсюда и побыстрее.

— Ты меня предупреждаешь? — холодно спросил Грант.

— Да. Пусть Бонхэм перестанет трахать Кэти Чэндлер — Кэти Файнер — и заставь его побыстрее закончить ремонт. Я хочу убраться отсюда и побыстрее. Не могу я здесь и не могу с этими людьми. Все они больные. Кроме Рене и Лизы. Я тебя предупреждаю. Уезжаем. Или, возможно, я тебя оставлю.

— Слышу, — сказал Грант. — Откуда ты знаешь, что Бонхэм трахает Кэти Файнер?

— А ты откуда? У меня тоже есть глаза. Я тебе вот что скажу. Ты и сам ее когда-то трахал! Разве нет?

— Да, было, — сказал Грант и ухмыльнулся. Он ощущал, что это неприятная ухмылка. — Давным-давно. Ты возмущена? Ты?

— Нет, — сказала она и тоже ухмыльнулась, и тоже неприятно. — Я не возмущена. Я просто отмечаю, что я вовсе не безмозглая подстилка, как ты думаешь.

— Я не считаю, что ты безмозглая подстилка, — тихо проговорил Грант.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты сама хочешь услышать, — ответил он.

— Я тебе еще раз говорю. Нет, я не трахала Джима Гройнтона! И именно так я всегда буду отвечать: нет. Нет, я не трахала Джима Гройнтона.

— Слышу, — сказал Грант и перевернулся.

На этот раз разговор закончился. И он так ничего и не узнал. Может, никогда и не узнает.

На следующий день рано утром, пока Лаки спала (снова на своей половине большой кровати), Грант встал и спустился вниз, откуда и позвонил Бонхэму.

— Я хочу с тобой встретиться, Эл, — властно сказал он. — Немедленно.

— Эй-эй, — спокойно ответил Бонхэм с другого конца провода. — В чем дело?

— Поездка может не состояться, вот в чем дело. А если поездки не будет, не будет и моего долга, вот в чем дело. Теперь, черт подери, приезжай.

На другом конце провода возникла долгая пауза, казалось, она будет длиться вечно.

— Ладно, — спокойно откликнулся Бонхэм. — Еду.

Когда он приехал в испачканной краской рабочей одежде, Грант повел его выпить в пустой бар.

— Я не знаю, что с тобой, — сказал он, — и это не мое дело…

— Что ты имеешь в виду, «что со мной»?

— С тобой и Кэти Файнер, вот что я имею в виду. Но это не мое дело. А вот то, что ты не готовишь шхуну, это мое дело, а ты должен. Если шхуна не будет готова уйти завтра или, самое позднее, послезавтра, я уеду отсюда, Бен и Ирма уедут со мной. И у тебя останутся только твой друг хирург и Кэти Файнер. — В самый последний момент он решил, не очень понимая, почему, не угрожать долгом.

Бонхэм пристально смотрел на него, и довольно холодно, подумал Грант. Затем медленно отпил из стакана. Грант никогда с ним так не разговаривал, и было ясно, что он застал Бонхэма врасплох.

— Должно быть, это очень важно, — холодно сказал Бонхэм, — то, что заставило тебя решить так быстро ехать.

— Почему я хочу уехать, это мое дело, только мое, — ответил Грант и увидел, что холодный взгляд Бонхэма стал проницательным и задумчивым, но все равно продолжал. — Я думаю, ты пренебрегаешь работой. Меня не интересует, почему. Но если, самое позднее, послезавтра мы не выйдем, я уезжаю. Если ты помнишь, у меня репетиции в Нью-Йорке, — несколько смутившись, добавил он.

Бонхэм молчал. Он снова медленно и задумчиво отхлебнул из стакана. Грант никогда раньше с ним так не разговаривал. До сих пор Грант уступал. Бармен Сэм тактично улизнул подальше. Когда Бонхэм наконец заговорил, в голосе у него была холодная решимость.

— Хорошо. Мы сможем плыть завтра. Но поздно. Выйдем на закате, перед самым закатом, в ночь. Мы должны быть на островах Нельсона в четырнадцать тридцать следующего дня, сможем осмотреть Джорджтаун и начнем нырять. О'кей? Тебя устраивает?

— Прекрасно, — живо откликнулся Грант. — Хотелось бы, чтобы ты сказал это пару дней тому назад. — Он энергично добавил: — Или три дня. — И снова добавил, еще больше смутившись: — Или четыре.