— Наверное, — ответил он сейчас, на судне. — Но видели бы вы эту акулу. — Он поднял руку и показал бок. Его будто прочесал металлический гребень с редкими зубьями, покрыв нежную кожу под мышками горизонтальными линиями.

Джим Гройнтон весело оскалился и сказал:

— У меня есть метиолат. — Затем эти трое глянули друг на друга и снова разразились смехом. — Да мы просто потому, что ты так смешно выглядел, — извиняющимся тоном произнес он.

Грант обнаружил, что тоже может слегка посмеяться. Но все равно было обидно.

Вечером у костра они снова все обсудили. Конечно, определенная опасность для Гранта все-таки была, особенно если бы акула по ошибке ударила его, и даже Джим признал это. А Лаки вставила, что она хорошо осознавала опасность. Очень хорошо осознавала. И именно понимание этого заставило ее после первого быстрого испуга так бешено рассердиться на него, на Гранта.

— Но заметь, она не пошла за тобой, — отметил Джим. — Она пошла на рыбу. Тот факт, что она тебя зацепила и оцарапала, не доказывает, что она сознательно это сделала, это просто случайность. — У самого Джима было много таких встреч, хотя, правда, ни разу акула не приближалась к нему так близко. — Возможно, потому что я привык оглядываться. И я всегда вижу, как они приближаются. Человеческое специфическое зрение затрудняет наши действия в воде. Большая часть рыб одним глазом смотрит вперед, а другим назад и суммирует впечатления. Нас же еще больше затрудняет маска, как шоры у лошади. Кроме того, нет звука, звука шагов или хруста ветвей, чтобы предупредить. Так что ты вынужден оглядываться. — У Джима акулы часто крали рыбу из-под самого носа. Но ни разу акула не нападала на него. Только дважды акулы пошли на него, но оба раза он был по течению от раненой кровоточащей рыбы, так что акулы вполне могли по ошибке принять его за источник кровотечения. Оба раза он пошел прямо на акул, как будто атакует их, однажды с кинокамерой в руках, а в другой раз — с незаряженным ружьем, и в обоих случаях акулы уклонялись и начинали описывать круг. Когда же он располагался вверх по течению от кровоточащих рыб, то его игнорировали. — Ребята испытали все виды крови: бычью, свиную, даже человеческую. Кажется, все они не слишком привлекают акул. И только рыбья кровь — исключение. Я, понятно, говорю не о стайном питании, которое случалось с парнями на тонущих кораблях во время войны, а об обычных обстоятельствах.

Грант, лежа на теплом песке перед языками костра, мог припомнить один из таких случаев и впервые за долгое время подумал о своем старом самолете, ныне ржавеющем где-то на дне Тихого океана. Он также подумал о Джиме, лицом к лицу столкнувшемся с акулами с камерой или незаряженным ружьем, чтобы врезать ими по носу, если они подойдут. Он не был уверен, что у него самого когда-нибудь хватит на это мужества.

— Я убежден в двух вещах, — продолжал Джим, — насчет акул. Первое, они абсолютные трусы и мусорщики. И второе, — здесь он помолчал, выдерживая драматическую паузу. — Я убежден, что они знают, кто мы.

— Мы? Ты имеешь в виду людей? Акулы знают? — спросил Грант.

— Может быть, бессознательно. Но я убежден, что в море разносится слух, сознательный или бессознательный, как там рыбы связываются друг с другом, не знаю, слух, среди обычных рыб и среди акул, что в море появился новый хищник. Хищник, который прямо соперничает с акулами и о котором известно, что он сам нападает на акул и убивает их. И именно поэтому они настороженно относятся к ныряльщикам.

— Трудно в это поверить, — сказал Грант.

— Не так уж трудно. Я, черт подери, уверен, что они как-то связываются друг с другом. — Джим перевернулся на живот и встал на колени. — Ну, завтра выходим?

— Конечно, — услышал Грант свой ответ и снова ощутил, что спина и шея одеревенели. — Почему же нет?

— Нет проблем, — легко сказал Джим. — Но все равно нам надо как следует подготовиться, чтобы твоя хорошенькая жена не беспокоилась. — Он как-то интимно улыбнулся Лаки.

— Я все равно буду, — тонким голоском отозвалась Лаки.

— Именно так. Ты позволишь, чтобы я входил в воду раньше тебя, о'кей? — Джим улыбнулся Гранту.

— Конечно, раз ты так считаешь, — спокойно ответил Грант. — В этой экспедиции ты — белый охотник.

Джим и раньше делал такие вещи: играл роль заботливого отца, главным образом, перед Лаки, разыгрывал маленькие драматические роли, тоже перед Лаки, а Грант ни разу не взывал ни к одной из этих ролей. А были еще лекции о мореплавании, лекции о туризме, охота за яйцами, сознательно затянутый процесс приготовления рыбы для нее. И несмотря на все это, а может, благодаря этому, между ними пятерыми возникла любопытная близость. Может, просто потому, что других людей не было, вокруг никого, и это очень их сблизило, у них возникло ощущение, что никто другой не мог бы участвовать в этой поездке. Как бы то ни было, теплая близость между ними еще больше увеличивала очарование происходящего. Дуг это заметил и обсудил с Грантом. А через первую пару дней даже замшелый капитан втянулся в беседы, рассказывая длинные, как у Конрада, случаи контрабанды оружия на Кубу и в Южную Америку, когда они по вечерам сидели у костра. Вполне вероятно, что он мог работать и на бывшего жениха Лаки Рауля. В самый последний вечер он даже признался, что терпеть не может подводного плавания и не понимает тех, кто им занимается. На следующий день они упаковали вещи, сели на маленькое суденышко, еще два часа поохотились на рыб без особых приключений, а потом подняли паруса и отправились домой. Путешествие завершилось.

В памяти сохранились удивительные картины. Закат с облаками и шквалами дождя далеко на юго-западе от них, идущими на север и на запад, освещенными багровым солнцем. Шум бриза на рассвете в ветвях высоких кокосовых пальм в Северо-Восточном заливе, когда они выскакивали на свет, бежали к соленой воде, умывались, завтракали и выходили в море. Первые настоящие коралловые «головы», которые увидели Грант и Дуг, поднимающиеся перед глазами со дна на высоту от тридцати до шестидесяти футов и сравнимые только с каменными грибами атомных взрывов. Огромные четырехфутовые рыбы-короли, серебристые торпеды, которых Грант отыскивал среди рифов и убивал и из которых Джим на старой, грязной, сальной сковородке готовил самые вкусные рыбные блюда, которые они когда-либо ели. Был еще один запомнившийся вечер, когда после утомительного дня охоты они приплыли на лодке с судна на берег и уселись в лучах заходящего солнца на вечернюю поденщину: Грант и Джим чистили рыбу, Дуг и капитан ломали сучья и палки для костра, Лаки сидела на песке и яростно расчесывала мокрые после купания волосы. И именно в этот вечер они все почти одновременно бросили свою работу и посмотрели друг на друга, неожиданно и остро ощутив мгновение и то, насколько оно приятно, но и то, что оно неизбежно, неостановимо уходит, а затем с ироническим похмыкиванием, осуждающим сентиментализм, пряча все это (Дуг даже дико кашлянул), они без слов вернулись к работе. Такие мгновения порождали чувство, что они принадлежат друг другу, а может, то, что они принадлежали друг другу, порождало такие мгновения.

Именно во время семичасового плавания в Кингстон Джим произнес почти экстатическую похвалу Гранту. Все они сидели вокруг капитана в кабине и пили пиво. Джим встал и подошел к Гранту, стоявшему у правого борта и смотревшему на надутые паруса, зрелище, от которого Грант никогда не уставал. Еще раз, как когда-то в аэропорту Кингстона, он сжал плечо чуть более высокого Гранта, теперь одетого в шерстяную рубашку.

— Я просто хочу сказать и хочу, чтобы вы все услышали, что у меня никогда не было такого хорошего клиента, клиента, который бы так любил нырять, так быстро и так много всему учился, как этот парень! Думаю, могу без стеснения сказать любому, что никто из клиентов мне так сильно не нравился, ни с кем я так не дружил и ни с кем не продолжал бы дружбу. Я знаю, я знаю, что все мы вряд ли увидим друг друга. Поездка закончится, все вы через несколько дней уйдете с Бонхэмом, и даже если мы когда-нибудь все вместе поедем снова, это будет другое, не то же самое. Я просто хочу сказать, что это самая лучшая моя поездка, без всяких исключений, включая и другую поездку в Морантс с парой ныряльщиков, о которой я рассказывал. И насколько я понимаю, успех и веселье этой поездки на пятьдесят процентов зависит от вот этого парня. Я никогда не забуду этого и хочу, чтобы он знал, что я его никогда не забуду! — Речь была слишком длинной, чтобы тебя все время обнимали за плечи, и Грант ощущал неудобство и стеснение. Он всю жизнь не любил, чтобы к нему интимно прикасались. В то же время он был глубоко тронут, потому что он сам ощущал то же дружеское чувство к Джиму. Затем Джим мощно хлопнул его по плечу, точно так, как римский воин приветствует или прощается с другим римским воином, и добавил: — Вот мое слово! Если этому парню понадобится что-то, что я могу сделать, дать или достать, ему нужно просто известить меня.

Он вернулся на место и сел с ухмылкой на пылающем лице. Возможно, три-четыре бутылки пива подогрели его.

— Ну, спасибо, — стыдливо и как-то глуповато сказал Грант. — А я хочу, чтобы ты знал, что я точно то же чувствую по отношению к тебе. — И это была правда. Потому что вдобавок к глубокому дружескому чувству он, как и в случае с Бонхэмом, испытывал огромное, глубокое, почти мальчишеское чувство преклонения перед тем, что Джим умел делать в море, на море, над морем: ныряние, мореплавание, полеты, даже дикий туризм; перед всем романтическим и настоящим, что буржуа из маленьких городков, а теперь и псевдоинтеллектуальные типы вроде него самого, не могли делать, и лишь мечтали и иногда, если становились псевдоинтеллектуалами, писали об этом. Искренняя теплая улыбка появилась у него на лице, а на голых бедрах, руках и спине появилась гусиная кожа, а когда он неожиданно сообразил, что на глаза наворачиваются слезы, он быстро сел и с преувеличенным вниманием стал доставать из холодильника новую бутылку пива.