– Ну, увиделись. Познакомились. А дальше что?

Теперь уже будто Дилино лицо, она это почувствовала, дернуло изнутри за веревочку. Гордо вскинув голову, она прямо посмотрела тетке в лицо, проговорила с обидой:

– Да ничего! Не переживайте так, тетя Зина, я уйду сейчас! Отогреюсь немного и уйду! Только если бы у меня была родная сестра, то я бы…

– Молода еще попрекать-то меня, девушка! Я ж не гоню тебя, чего ты? Да и мать твою я не гнала, сама от позора уехала. Так что на мне греха нет. И не думай.

– Я и не думаю… Просто вы странно как-то меня встречаете…

– А чего ты хотела? Я тебя отродясь не видела и знать о тебе ничего не знала. А ты явилась – здрасьте, я Машина дочка! Прямо как в телевизоре, передача такая есть – «Жди меня». Только я тебя и не ждала совсем. Уж извини, коли что не так. Чаю хочешь?

– Нет. Спасибо.

– Да ладно, не обижайся на меня. Я ж не знаю, что у тебя на уме… Может, ты заселиться сюда хочешь? А у нас тут и без тебя повернуться негде. Да и вообще… Не ко времени ты заявилась, племянница, ой не ко времени… Зовут-то тебя хоть как?

– У меня таджикское имя – Дилфуза! – В один миг передумав называться красивым именем Дина, гордо вскинула она голову.

– Ну, Дилфуза так Дилфуза… Тьфу ты, язык сломаешь! Чего, не могла Мария тебе нормальное имя дать? Или отец настоял?

– Не знаю. По-моему, нормальное имя.

– Как хоть она там жила, Мария-то? Не обижал он ее?

– Нет. Не обижал. Наоборот, очень любил. Только она скучала по родным местам, плакала часто.

– Знаю я, по кому она скучала! Не столько по мне да по родным местам, сколько по Сашке Прозорову. Так и сохла по нему дальше, наверное! Потому и на убийство жены его Лизаветы решилась. Вся деревня так и гудела тогда пчелиным ульем, из дому нельзя было носу показать!

– Неправда! Никого мама не убивала! Да и в прокуратуре ее оправдали!

– Ну, мало ли, что там в прокуратуре… Знаешь, как на деревне? В каждом подворье свой прокурор сидит! Уж если решит что людская молва, вовек не отмоешься.

– И все равно – мама никого не убивала…

– Да ладно! Чего теперь ворошить прошлое. Ничего никому не докажешь. Хотя помяни его, прошлое-то, – и оно тут как тут! Нет, не ко времени ты сюда явилась, девка, совсем не ко времени… А у меня ведь, знаешь, тоже дочка родилась, когда Маша уехала! Я уж и не надеялась ни на что – послал Бог счастье на сороковом году. Моей Светке сейчас двадцать восемь. А тебе сколько?

– Тоже двадцать восемь.

– Ишь ты! Значит, мы с Марией в один год… А ты замужем иль как?

– Нет. Я не замужем. Но у меня сын есть, Алишером зовут.

– А где он?

– В городе, у знакомых оставила. Тетя Зина, а почему я не ко времени? У вас что-то случилось, да?

– Так это… Свадьба у Светки на днях будет…

– Ну и что? Я же не напрашиваюсь. А подарок я куплю обязательно. Я теперь знаю, что у меня двоюродная сестра есть… А какая она, ваша Света?

– Да какая, какая! Обыкновенная! Девка как девка. Рыжая, в отца.

– А когда она придет? Я успею ее увидеть?

– Ох, да не надо бы тебе ее вообще видеть… – вдруг горестно вздохнула тетка, возложив пухлую ладонь со взбухшими синими венами на такую же пухлую щеку, и, будто сама испугавшись сказанного, свесила вниз плечи, просев на стуле квашней.

– Но почему? Я же ничего от вас не хочу… Я просто…

– Да ты не обижайся на нас, девушка! Ишь, плакать уже навострилась! Дело-то не в тебе, и не злые мы вовсе. Светка-то замуж выходит за Кольку Прозорова, сына Сашкиного! Понимаешь теперь? – виноватой скороговоркой протараторила тетка, захлебнувшись на выдохе. – Любит его Светка-то, шибко любит! Колька долго в городе жил и подженился там, говорят, а теперь вот сюда, к отцу приехал. Не задалось у него что-то с городской сожительницей. Выгнала она его. А Светка все ждала, будто себя для него берегла… Вот и дождалась. Рада радехонька, чуть только на Кольку этого и не молится. Хотя если б моя воля… Могла бы себе и получше мужика найти, а не подбирать то, что другим негоже оказалось.

Вздохнув, она на минуту будто ушла в свои материнские ревнивые мысли, но тут же и встрепенулась, проговорила торопливо:

– Ну да ладно! Что теперь сделаешь, раз такая любовь. Я не препятствую, ей жить. И вроде все у них с Колькой складывается, а тут вдруг ты выпадешь им на головы, Машина дочка… Ну ты сама подумай, как это все будет? Сашка Прозоров до сих пор уверен, что Маша тогда Лизавету, Колькину мать, убила…

– Моя мама никого не убивала, тетя Зина.

– Да кто его знает, милая? Мать-то твоя мутная была девка, не от мира сего. Все книжки читала да стихи наизусть учила, будто барыня какая. И лицом, и фигурой не деревенская. Напридумывала себе небесную любовь, годами выстрадала, а чего там в Сашке любить-то было? Дурак дураком, прости господи. Теперь вот и породниться через Светку придется. Нет, нельзя им тебя показывать, нельзя. Ты пойми…

– Я все поняла, тетя Зина. Я уеду сейчас. Раз так, я Светиному счастью мешать не буду. В котором часу автобус до Пригожина отправляется?

– Да погоди, погоди, успеешь ты на свой автобус… Не обижайся на меня, ради бога! Я сейчас обед приготовлю, накормлю тебя, картошку с салом нажарю… Картошка нынче знатная выросла, и сало тоже хорошее, с нашего свинокомплекса.

– Нет, не хочу. Пойду я, тетя Зина. Где у вас тут автобус останавливается?

– Так напротив школы, это в конце улицы…

Диля торопливо поднялась, неловко запрокинула голову, с усилием сделала глотательное движение горлом – попыталась не выпустить на свободу слезную, застрявшую внутри очередную обиду. Интересно, есть у человека свой лимит на обиженность? Для нее, похоже, природой не предусмотрен…

– Погоди! Погоди-ка, я сейчас!

Тетка шустро сползла со стула, поковыляла утицей в комнату, и было слышно из кухни, как она сопит натужно, открывая какие-то ящики. Диля так и стояла, запрокинув голову чуть назад, боясь пошевелиться, потом выпрямила шею, глянула на входящую в кухню тетку.

– Вот, возьми. Это тебе.

– Что это? – уставилась Диля на худосочную стопочку тысячных купюр, перехваченных желтой аптекарской резинкой.

– Как – что? Деньги. Не видишь, что ли? Все, что могу. Хотела молодым на свадьбу подарок сделать, да ладно уж… Обойдутся. А ты бери. И не сердись на меня.

– Нет. Спасибо. Я не возьму, – выставила впереди себя ладошку Диля, отступив от тетки на два шага.

– Да бери! Пригодятся же! Чай, ты не с мильёнами сюда приехала?

– Нет. Не с мильёнами. Но вы лучше Свете их отдайте, а мне не нужно. Не возьму я. Прощайте, тетя Зина…

Больше ничего сказать она не сумела. Убегая от слезной судороги, рванула в маленькую прихожую, сунула ноги в ботинки, натянула на себя пуховик. Потом толкнулась плечом в дверь и долго шарила рукой по темным сенцам, отыскивая вторую дверь, ведущую на улицу.

– Да погоди, я тебя провожу… – толкнул ее в спину виноватый теткин голос, и она обернулась на него в последний раз, уже практически прорыдав ответное «не надо».

Пустынная улица уже не казалась ей такой обледенелой, как час назад. Может, из-за горячих слез. Все плыло перед глазами теплой мутью, и взмокла спина, и все внутри сотрясалось от тихих сдерживаемых рыданий, потому как они хоть и тихие, но на самом деле гораздо горше и безысходнее, чем настоящие, в громкий голос.

Приземистое, выполненное из безликого силикатного кирпича здание оказалось школой, а неказистые железные лавки под навесом напротив школьного крыльца – автобусной остановкой. Все это ей рассказала встреченная по пути разговорчивая старушка в детской цигейковой шубке с бомбошками. После внучки, наверное, донашивает. А еще старушка рассказала, что автобус будет только через три часа, потому что «шофер Вовка Хлопушин повез свою жену к матери в Милованово, приспичило ей повидаться», и что «обогреться можно в амбулатории, фельдшер Люся добрая и всех пускает».

Ругнув последними словами шофера Вовку Хлопушина и его скучающую по маме жену, Диля отправилась в амбулаторию, которая располагалась сразу за школой в аккуратном белом домике, села там в уголке на жесткую кушетку, усмехнулась горько. Значит, все те события именно здесь и разворачивались… Сюда пришла на сносях бедная Елизавета Прозорова, и мама вокруг нее суетилась, принимая скорые роды, и ничего не сумела, и не смогла Лизавету спасти, и плакала, наверное, от своей растерянной без вины виноватости…

Потом мысли ее перешли уже в реальную, бытовую плоскость – как бы на последний автобус из Пригожина в город не опоздать! Утром надо быть у Элбоя Фархадова с деньгами и паспортом. А она сидит тут в амбулатории деревни Горелово, горькие слезы льет.

Опасения ее оказались не напрасными – едва-едва поспела к последнему автобусу. Водитель Вовка Хлопушин, учитывая свою вину, выжал из маленького пазика самую распоследнюю скорость. Когда приехали на пригожинскую автостанцию, автобус в город уже стоял, ждал последних пассажиров. Диля с облегчением плюхнулась на свое место у окошка – успела-таки. Впрочем, не одна она такая оказалась – уже перед самым отходом заскочил последним пассажиром парень, сел рядом с ней на свободное сиденье. Диля повернула к нему голову, посмотрела на профиль – таджик…

Он тоже повернулся к ней, будто нехотя. Черная шапочка надвинута на лоб так сильно, что глаз не видно. На подбородке щетина жесткая, трехдневная. Голова втянута в плечи, руки в карманах. Улыбнулся ей одними губами, склонившись к уху:

– Точик, да?

Она неопределенно пожала плечами, улыбнулась тоже неопределенно. И отвернулась к окну. Пусть думает, что хочет. На сегодня ей разговоров достаточно, даже с соотечественниками. Устала – сил нет. За окном – темень холодная, непроглядная, автобус качает на дорожных ухабах, и глаза слипаются сами собой после бессонной ночи и пролитых обиженных слез. Последний раз глянув в темное окно, она вздрогнула, оторвала голову от мягкой спинки кресла – показалось вдруг, что мелькнула Ларина машина в свете встречных фар, и даже сидящая за рулем женщина была на Лару похожа. Надо же, уже и видения беспокойные начались… Надо спать. Спать. Завтра трудный и ответственный день…