– Что тебе ясно? – не поднимая головы от тарелки, раздраженно проговорил Гриша.

– Ты просто свою жену очень любил, вот что. И сейчас очень любишь.

– Нет. Это не любовь была. Это другое. Я ж рассказывал тебе…

– Что ты мне рассказывал?

– Ну… Что я ничего вокруг, кроме Лары, не видел. Жил как зомби. Она пошевелит пальчиком – и я уже тут как тут перед ней подпрыгиваю… Откуда я знал, что она на меня… психически воздействовала? Я ей нужен был только такой – подпрыгивающий.

– А ты знаешь, что, когда люди любят, они именно так себя и ведут – будто подпрыгивают? Потому что им от счастья все время взлететь хочется! Оторваться от земли и – взлететь! Я знаю, что говорю, сама любила…

– Но я с мамой вообще перестал общаться! И с друзьями! Меня к Ларке будто сила какая-то тянула… Мама первая, кстати, со мной об этом и заговорила. И объяснила, что к чему.

– А что она тебе объяснила?

– Ну, что сейчас это не составляет проблемы – сделать на человека приворот, и что меня надо от этой напасти спасать…

– Что ж, наверное, мама и сама искренне верила, что своего сыночка спасает. Только не от приворота, а от женщины-злодейки, в которую сынок влюбиться посмел. Материнская ревность – штука вообще неуправляемая.

– И что ты этим хочешь сказать?

– Да не было на тебя никакого приворота, Гриша! Ерунда все это. Вот любовь у вас с Ларой была – это да. А психологического воздействия никакого и не было. Не ходила Лара ни к каким черным магистрам.

– Но как же! Я же сам, сам показал ему Ларкину фотографию, и он ее узнал!

– Ну да… Видела я этого вашего магистра по телевизору. Не рожа, а стодолларовая купюра со свинячьими глазками. Видно, что ему все женщины на одно лицо.

– Ты думаешь, он обознался?

– Да нет, Гриш… Я думаю, тут другое… Думаю, что тебя просто мама так развела.

– Мама?! При чем тут мама?

– Скажи, это она тебя отправила к черному магистру? Ну, чтоб он подтвердил, будто Лара к нему приходила?

– Ну да… И что?

– Да ничего. Понятно все. Слушай, а давай эксперимент проведем, а? С вашим магистром?

Он помолчал немного, по-прежнему глядя на нее скептически. То есть ему казалось, что он смотрит скептически. На самом деле ожидание и надежда вовсю плескались в его глазах, едва сдерживаемые остатками мужской гордыни.

– Ну-ну, говори… Какой эксперимент? В чем будет его суть? Кого-то привораживать будем? К тебе? У тебя кто-то на примете есть? Только ты не обижайся!

Гриша коротко хохотнул, сыто откинулся на спинку стула. И, не подумав обидеться, Диля махнула рукой, произнесла заговорщицким тоном:

– Да никого мы не будем привораживать! Просто я приду к вашему хваленому магистру как бы на прием… Скажу, что мой якобы муж влюбился в красавицу блондинку…

– …И чтобы он ее от мужа отворожил?

– Да нет! Чтоб он мужу сказал, что именно эта блондинка на него психологически воз дей ст-во вала! И фотографию блондинки ему покажу.

– Все равно не понял…

– А чего тут не понять? Мама твоя, я думаю, так же сделала – сходила к этому магистру, договорилась, показала Ларину фотографию, денег заплатила, потом тебя послала… А Лара там никогда и не бывала! Ну? Хочешь?

– То есть мы как бы повторяем предполагаемую ситуацию…

– Да, да!

– Ну что ж… Давай. Интересно даже. А фотку можно Викину взять – это Ларина школьная подружка, пять лет уже в Америке живет. Полная и безоговорочная блондинка, кстати. Когда поедем?

– Да хоть завтра!

– Хорошо. Завтра после обеда я за тобой заеду.

– Не за тобой, а за вами! Детей я дома одних не оставлю. С тобой в машине посидят, пока я к магистру хожу.

– Хорошо, хорошо… Значит, завтра в четыре?

Они ударили по рукам, и совершенно вовремя – из детской уже слышалось Машкино веселое повизгивание, а вскоре она и сама ворвалась на кухню, розовая после здорового послеобеденного сна, лохматая, в мягкой пижамке с божьими коровками.

– Папочка пр-р-р-ишел! – обезьянкой вскарабкалась на отцовские колени, обхватила руками за шею. – А я умею все буквы говорить, меня Алишер-р-р научил! Мы гулять пойдем, папочка?

– Нет. Сегодня не пойдем. Сегодня холодно. Лучше завтра.

– А куда завтра пойдем?

– Ну… Сначала мы тетю Дину в одно место отвезем, а потом в детское кафе завалимся. Хочешь?

– Ага! И купим Алишеру то пирожное, с шоколадными рожицами, помнишь?

– Я вижу, ты сильно с Алишером подружилась?

– Да! Я когда вырасту, буду с ним жениться!

– А он сам этого хочет? Ну, чтобы ты с ним женилась?

– Так я же хочу… – развела ручки в стороны Машка, недоуменно уставившись на отца.

– Ну да. Конечно. Молодец… – потрепал дочку по затылку Гриша и выразительно насмешливо глянул на Дилю. – Я ж говорю – яблоко от яблони. Я так хочу, и все! Вынь да положь…

– Да ладно тебе! – вдруг сердито, сама от себя не ожидая, проговорила Диля. – Напридумывал себе комплексов, а на ребенка свалить хочешь! Если уж любят, то любят человека, а не его характер!

– Ладно, ладно, молчу! И откуда ты на мою голову свалилась, умная нянька? Внесла в мою и без того мятущуюся душу сомнения…

– А ты, по-моему, только того и ждал, чтобы эти сомнения преподнесли тебе на блюдечке! Правда?

– Ладно, я пошел… Иначе ты меня окончательно по стенке размажешь. И вообще, мне все это полностью осмыслить надо… До завтра, дочь!

Он пошел в прихожую, натянул куртку, обвязал вокруг шеи теплый шарф. Лицо его застыло выражением изумленной задумчивости, все движения были замедленны, будто он боялся расплескать попусту возникшие после разговора ощущения. Диля закрыла за ним дверь, вздохнула, пожала плечами – даже спасибо не сказал. Эгоист. Будто ей делать больше нечего – только и заниматься его глупыми мужскими сомнениями. То же мне нашлась добрая тетенька – мигрантка из ближнего зарубежья. Хотя чего себя ругать? Никто за подол не тянул в это щекотливое дело ввязываться…

Впрочем, ничем щекотливым это путешествие за истиной вроде как и не должно было обернуться. Гриша заехал за ними после обеда, и они приятно прокатились по зимнему городу, весело взирая на стылость улиц из теплого салона машины. Свернув с центральной улицы и проехав еще немного, Гриша остановил машину около небольшого старинного особнячка, мотнул головой в сторону витого чугунного крыльца:

– Это здесь… Неплохо магистр устроился, правда?

– Ну, я пошла? – бодреньким голосом спросила Диля, доставая из сумочки зеркальце и помаду. – Как ты думаешь, сойду я за жену богатого таджика?

– Хм… Звучит даже странно…

– А чего странного? У тебя слово «таджик» ассоциируется только со стройкой, черной затертой шапочкой и клетчатым баулом? Таджик-миг рант, мигрант-таджик, презренный гастарбайтер…

– Погоди, погоди-ка… – нетерпеливо махнул на нее рукой Гриша, всматриваясь в ветровое стекло, – кажется, лицо знакомое… Точно, это ж Марио!

Бодренько подпрыгнув с сиденья, он выскочил на улицу, раскрыл объятия бредущему по скользкому тротуару мужчинке довольно странного вида. Худенький, смуглый, скукожившийся, как вяленный на солнце инжир, в нелепом лисьем треухе на голове, мужчинка поначалу дернулся из Гришиных объятий, потом вытянул шею из толстой перемотки шарфа, блеснул белозубой улыбкой:

– Салют, Гриш-ь-ь-я!

– Марио! Привет! Ты как здесь оказался?

Небрежным жестом Гриша захлопнул дверцу машины со своей стороны, и продолжения их разговора Диля уже не услышала. Да и чего там слышать? Скорее всего, привычный обмен расхожими фразами, вроде того, как дела – нормально – а у тебя – да тоже ничего. Но как Гриша старательно перед этим Марио выплясывает! И руками машет, и улыбается, будто родного отца встретил, и глазами блестит… А вот быстро-быстро закивал, с чем-то соглашаясь. И расхохотался чересчур весело, запрокинув голову назад. А уж как рукой помахал на прощание – вообще песня отдельная. Как президент, сходящий с трапа самолета.

– Это Марио, программист, он у нас на фирме по договору работал… – садясь в машину и поеживаясь от уличного холода, небрежно бросил он Диле.

– Ага. Трудовой мигрант, значит. Гастарбайтер.

– Ты что?! С ума сошла? Он же итальянец! – удивленно повернулся он к ней.

– Так я и говорю – гастарбайтер… Тоже, как и я, из другой страны приехал, и тоже на работу. Какая разница-то? – сощурившись, глянула она ему в глаза. – Или есть разница?

– Да ну тебя! Любишь же ты… под кожу залезть. И вообще, не пойму – ты сейчас обиделась или пошутила?

– Да ладно… Ни то ни другое. Чтобы понять, надо в моей шкуре оказаться. Из каждой отдельно взятой шкуры на этот вопрос отдельный взгляд имеется. И ваш взгляд на наши разные шкуры – тоже отдельный. Многоликая такая толерантность получается…

– Чего? Не понял я… При чем тут толерантность?

– Ладно, Гриш, я пошла. Ты не забыл, зачем мы сюда приехали?

Она торопливо вышла из машины, ругая себя за неожиданное высказывание. А в самом деле, чего она больше хотела – пошутить или обидеться?

Живьем Альберт Чумаков оказался еще несимпатичнее. Наверное, прежде, чем пустить под камеры, его гримируют по два часа? А может, на фоне довольно устрашающей обстановочки он так невзрачно выглядел – какие-то черные и красные тряпицы с непонятными символами развешаны по стенам, огромные пучки сухих трав по углам торчат, а еще множество непонятных предметов разместилось на полочках – медные ступки, цветные флаконы, еще какие-то подозрительного вида посудины. От пряного духа свечи на столе тут же перехватило горло, и Диля поначалу не могла вымолвить ни слова, только пялилась в белое сытое лицо магистра, наполовину прикрытое жидкой мелированной челочкой, которую он время от времени нежно поправлял, старательно растягивая узкие губы в ласковой дежурной улыбке (лучше бы и не улыбался вовсе, не нагонял дополнительной жути).

Хотя, надо отдать должное магистру, разговор пошел как раз по заданному Дилей руслу. Что и говорить, очень сговорчивым оказался магистр. И десяти минут не прошло, а она уже выскочила в маленькую приемную, где в мягких креслах ожидали своей очереди страждущие приворотов-отворотов и других психологических изнасилований дамочки, быстро натянула куртку и бегом припустила к выходу. Неприятное местечко, лучше здесь не задерживаться, а то пристанет какая-нибудь случайная порча или сглаз, ходи потом с этим хозяйством всю жизнь.