Стася Андриевская - (не) просто сосед

Дверь зала заседаний открылась, и для дачи показаний вызвали свидетеля защиты Сафонову Полину Александровну.

Шла по проходу, не дыша, не видя никого вокруг и не смея поднять взгляд от пола. Добрела до трибуны, вцепилась в неё как в спасательный круг. Грофштайн предупреждал — вести себя свободно и слегка отстранённо… А как, если справа, чуть впереди, клетка, а в клетке ОН? И больше ничего — ни толпы, ни судьи, ни самого зала заседаний. Зато тут как тут та самая ниточка: горячая, звенящая от напряжения струнка от сердца к сердцу…

Он возник словно из ниоткуда и предложил попробовать запустить процесс пересмотра. Руслан понятия не имел, кто такой этот Грофштайн, но на предложение согласился, терять-то нечего. На вопрос о размере гонорара адвокат ответил как-то снисходительно и небрежно, как говорят о женских капризах: «На общественных началах. Безвозмездно», хотя даже одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — такие бесплатно не работают.

Ну а потом завязалась вся эта юридическая волокита, которой Руслан не касался, и знать не знал, на какой стадии она находится. В удачу верилось с трудом, тем более на фоне прошлой отклонённой апелляции, но когда он получил весточку, что суд истребовал материалы дела для проверки — понял, что на этот раз, кажется, может и фартануть…

В мае суд принял решение о дополнительном расследовании и пересмотре дела и Руслана перевели на зону вблизи родного города. Это всё ещё была колония, но дома и стены помогают. Надежда растекалась по венам, как молодая брага, пьянила. Навязчивой, теперь уже почти непреодолимой манией крутилась мысль написать Полине. Пусть не письмо, а хоть пару строк… Вот только о чём и зачем? Почти два года запрещал себе даже думать о ней, а теперь нарисоваться? И что дальше? Нет. Глупо. Может потом, если дело выгорит, он и зайдёт к ней ещё раз извиниться за невольно причинённый в её жизни разлом, поставит точку, прежде чем уехать к чёртовой матери из города окончательно. Ну а если не выгорит… Ох уж это Если!

О свободе было страшно даже мечтать, как будто удача, дама капризная, могла психануть и отвернуться. Плюс тюремные приметы и суеверия, которыми, хочешь, не хочешь, а обрастаешь… И Руслан, поставив жизнь на режим ожидания, просто делал вид, что ничего не происходит.

В зале оказалось много народа, как будто они все собрались на шоу. Впрочем, в какой-то степени так оно и было, и Грофштайн был великолепен. Он даже отклоняемые по несущественности свидетельства обыгрывал так, что суд всё-таки проявлял к ним неожиданный интерес. Заводил своё шоу издалека — с характеристики погибшего. В свидетелях неожиданно возникла Полинина напарница Светка, и такого порассказала, что если бы гадёныш был жив, можно было бы смело начинать процесс против него самого. Светкины свидетельства поддержались ещё какими-то девчонками, и то, что рассказали они, повергло в шок даже Руслана, хотя он на зоне наслушался и не такого. Вот только все эти свидетельства, хотя и были разгромными для личности гадёныша… Но оказывались не по существу рассматриваемого дела.

И всё-таки Грофштайн знал, что делает. Какими-то окольными путями вывел вдруг на общественно-опасный склад личности потерпевшего и на то, что Руслан, на самом-то деле, не просто сам стал жертвой рокового стечения обстоятельств, но предотвратил более тяжкое преступление, которое неминуемо свершилось бы, если бы не его решительные действия.

Грофштайн рубил факты, выкапывал какие-то справки о том, что на момент гибели потерпевший был пьян, что справка о побоях полученных потерпевшим незадолго до гибели, во-первых, не доказывает причастность к этому Руслана, а во-вторых — липовая! Она не сходилась ни по результатам обследования и анализов, ни по факту нарушения потерпевшим больничного режима, но при этом отлично демонстрировала изначальный умысел потерпевшего на ложный оговор подсудимого и демонстрировала наличие возможностей для подлога фактов на уровне доказательной документации…

Всё это Руслан уже пропускал мимо ушей, и с каждой минутой всё больше напрягался — неужели Грофштайн всё-таки обойдётся без показаний Полины? С одной стороны, это не имело особого значения, если адвокат решит, что и без этого достаточно свидетелей, но с другой — хотелось рычать и метаться по клетке, от нестерпимого желания увидеть её! Хотя бы просто увидеть! Как будто происходящее было не судьбоносным разбирательством, а долгожданной свиданочкой.

И её всё-таки вызвали. Хлопнула, впуская горячую волну притяжения, дверь, и Руслан тут же упёрся взглядом в свои до хруста сцепленные пальцы. Голову словно сворачивали силой, и приходилось пересиливать себя, чтобы не посмотреть на идущую по проходу Полину… Но Грофштайн предупреждал — вести себя спокойно и слегка отстранённо, нарочито демонстрируя отсутствие личных мотивов. И Руслан, как мог, демонстрировал.

Её голос — взволнованный, но неожиданно крепкий и даже требовательный, ласкал. Сразу вспомнилась первая встреча и Полинкина перепуганная решимость — как смешной котёнок с распушенным хвостом, шипящий на бродячего пса: «Только сунься! Посажу, понял?» Прикрыв глаза, с трудом сдержал улыбку. Грозилась посадить, а сама уже второй раз в защите выступает. И почему всё так по-дурацки в жизни? Почему он не родился позже, или она раньше? Почему не встретились ещё сто лет назад, не прожили вместе, долго и счастливо, целую вечность?

Задумавшись, машинально глянул на неё… И так и остался с отвисшей челюстью. Хулиганская, взлохмаченная, чёрная как смоль стрижка пацанки. Яркими голубыми топазами горят глазищи, пылает гневный румянец на заострившихся скулах. Не котёнок, нет. Кошка — независимая, хара́ктерная и чертовски сексуальная. Другая. Чёрт, совсем другая!

Отвёл взгляд. Едкой горечью защемила вдруг в груди ревность. Дурак ты Подольский, кому врал всё это время? Убеждал себя, что забыл, что не больно-то и надо, что с глаз долой — из сердца вон… А теперь смотри не взвой от досады: она живёт, как ты и хотел, своей жизнью, меняется, становится не просто милой девчонкой с ангельской внешностью, но женщиной, от которой скулы сводит — столько в ней загадки и небрежной, естественной чувственности. Такие не бывают одинокими в принципе, и не твоя это дурацкая заслуга. Просто она молодец, сама решила жить дальше.

Орёл или Решка? Решка, Подольский. Ты с самого начала знал, что тебе не светит. Но чёрт, как же нестерпимо щемит теперь сердце! Любил ты так хоть когда-нибудь раньше? Нет. И не полюбишь больше — это точно.

Не удержался, снова поднял на неё глаза, и в этот момент она глянула на него. Тут же сбилась с речи, суетливо отвела взгляд и на щёчках мгновенно проступили алые пятна. И до завершения опроса, и потом, когда села на скамейку рядом со Светкой, и до самого конца заседания так больше и не подняла глаз. А он так и не отвёл своих. Извиняй, товарищ Грофштайн, тут не до конспирации…

Суд вынес постановление о переквалификации дела с умышленного убийства на почве личной неприязни на причинение смерти по неосторожности и изменил меру пресечения с тринадцати лет строгого режима на два года в колонии поселения. И путём совокупного сложения уже отбытых сроков, постановил, что отбыть осталось две недели.

Две недели!

Присутствующие хлопали стоя. Макс, сунув в рот два пальца, радостно посвистывал. Часть журналистов окружили Грофштайна с Полиной, другая — издалека выкрикивала вопросы самому Руслану. Щёлкали затворы камер, гомонили голоса. Протягивая руки для наручников, Руслан всё сворачивал голову туда, где в бушующих людских волнах должна была быть Полина, но так и не увидел больше даже её милой лохматой макушки.

На следующий день у Руслана состоялась встреча с Грофштайном. Обсудив общие вопросы содержания и частичной реабилитации после прошлого, признанного недействительным строгого приговора, адвокат достал из портфеля планшет.

— У меня для вас послание от Максима Машкова.

— Значит, всё-таки Макс? — хмыкнул Руслан. — Ну да, больше некому было это всё закрутить.

— Нет, не он, — улыбаясь одними глазами, опроверг Грофштайн. — У него бы не получилось. Вот, — протянул планшет, — здесь три видеоролика в плейлисте. Посмотрите их в предложенном порядке. На это уйдёт время, но, думаю, скучно вам не будет. А я пока пойду, займусь бумажной волокитой. У вас здесь, на местах, жуткая бюрократия. Просто кошмар.

Когда он вернулся, Руслан досматривал третий ролик, судя по всему, отрезанную часть от предыдущего ролика с эфиром «Дайте сказать!» Наверное, Грофштайну, как адвокату такого уровня, не раз доводилось видеть мужские слёзы. Кто-то плачет, лишившись миллиарда-другого баксов, кто-то нефтяной вышки, кто-то высокой должности при правительстве… Руслан, крепясь, так сильно стискивал челюсти, что казалось, зубы хрустят. Закусывал, сжимая до белых костяшек, кулак, но глаза всё равно щипало, и ползла по щеке скупая слеза, но он этого не замечал.

Что творилось у него в душе! Каким ничтожным и мелким он себя сейчас чувствовал! Упрямым, чёрствым болваном и просто гадом. И какой невероятной была эта маленькая, сильная девочка! Одна против целого мира, против предвзятости, корысти, стяжательства и лицемерия. «Пусть он ответит мне на письмо» — попросила в этот момент Полина, и каждая её слеза резала по живому. Как можно было усомниться в её силе? Как можно было решить за неё, что для неё лучше? С каждым возвращённым обратно письмом, о которых Руслан даже не знал, потому что просто выразил отказ от почты, и письма возвращалась отправителю по умолчанию, он делал ей нестерпимо больно, но она всё равно терпела и упрямо ждала. Ждала его! ЕГО! Боролась за него! Шла босиком по углям и осколкам, а в ответ лишь одна просьба: «Пусть он ответит мне на письмо»…

Хоть раз в своей жизни ты встречал таких, как она, Подольский? Как ты будешь вымаливать у неё прощение за недоверие её чувствам и силе духа? И хотя она, конечно, не злится и не обижается, но ты-то знаешь, как крупно облажался. Эй, «Не просто сосед», а кто она для тебя?