Побежал взглядом дальше и неожиданно словно споткнулся об фотку в рамочке. Подошёл ближе.

Он и Иринка. Молодые, красивые. Счастливые. Сейчас ещё парочку кадров — и к гостям, в ресторан при Интуристе. Через два дня Руслан купит холодильник «Минск», ещё через неделю — телевизор «SONY». А пока они, сцепив руки, хвастаются на камеру обручальными кольцами и думают, что это навсегда.

Идиоты.

Порвал фотку, пошёл по квартире дальше. В спальне долго стоял перед трельяжем, глотал колючий ком в горле. Подбирал слова. И не нашёл ничего, кроме:

— Привет, мам…

На этом, вставленном между зеркалами фото она была молодая, всего на два года старше, чем он сейчас. И радостная, потому что уже знает, что беременна от любимого мужчины. Ну и что, что сорок пять — это, вроде как, поздно рожать? Ну и что, что мужчина тот безнадёжно женат? Она любила его и вроде была счастлива, хотя иногда, когда Руслан заставал её на кухне заплаканной, прижимала к груди его голову и повторяла шёпотом, как заклинание: «Так нельзя любить, сыночек… Так нельзя любить… Это хуже рабства. Так нельзя…» Позже Руслан понял — она всё надеялась, что отец разведётся, но он так и не решился.

Зато с сыном проводил столько времени, сколько не каждый законный отец мог.

Руслан, сын диспетчерши автопарка, можно сказать, рос у неё на работе, а точнее у отца — в гаражах того же парка, среди пропитанных маслом железок, инструмента, выхлопных газов, запахов солярки и резины. Среди автослесарей и механиков. Среди домино, сушёной тараньки, самокруток, а, иногда, и водки с пивом. Среди левых заказов от частников, золотых рук мастеров, их гениальных идей и дельных советов растущему на их глазах «Руслану Батьковичу»…

Задумчиво вернул фото на место.

Она возлагала на Руслана столько надежд и ждала до последнего. А он, как последняя сволочь, отложил её на потом. Из-за бабы, которая ни одного мгновенья того не стоила. И уже не исправить. Вот такая жизнь, хрен ли там.

Оконные рамы были деревянные, до сих пор заклеенные по периметру бумажками. Руслан рванул их, распахивая, и в это же мгновенье под потолком взорвалась единственная лампочка.

Сколько он простоял вот так — сунув руки в карманы и глядя то на тёмное зарешёченное небо, то на сонные отблески фар, скользящие по дороге внизу? Долго. Сначала по привычке фильтровал огни: ауди, фольц, пятнаха… А потом мысли побежали сами по себе: по холодной сырой лесополосе, в которой очнулся неделю назад побитый и полуголый; по босым ногам, отмеряющим километры стылой ночной трассы; по самоуверенным рожам Бодряковских дегенератов; и по единственному на тот момент злому страху, что пока он тут бредёт в ночи в сторону города, от его сервиса может остаться лишь пепелище…

Задумчиво потёр подбородок. А ведь, пожалуй, нет смысла противиться Мансуровой крыше. Оно, ведь, что Мансу́р, что Бодряков — по большому счёту, одного поля ягоды. Разница лишь в том, что Мансур львиную долю оборота проводит легально, через салоны, а Бодряк наоборот — легалкой только прикрывается. Но и тому и другому нужны специалисты, а Руслан спец, чего уж там скромничать. И тут уже есть о чём торговаться, хотя по-хорошему — на хрен бы их обоих. Не верь, не бойся, не проси. Заповеди.

Но если всё-таки выбирать — то Мансур, однозначно. Он хотя и татарин, но давно обрусевший, с ним можно крепкий базар держать. А Бодряков, хотя и русский, но та ещё гнида, с ним и срать на одном гектаре стрёмно, не то, что дела делать.

Закурил, взялся за прутья решётки, тряхнул изо всех сил. Даже не качнулась. Похоже, единственное в этой квартире, что ещё не сгнило — это она. Охренеть, как символично.

Простуженное горло не просто драло, казалось, оно облазит кровавыми лоскутами, и от дыма становилось только хуже, но он всё равно курил — привычка, куда от неё… И как-то не к месту, вспомнил вдруг девчонку из лифта: перепуганные голубые глазищи и размётанные по плечам волосы. Блондиночка, это хорошо! Правда, злая — это плохо.

Злых женщин Руслан не любил, а ещё — баб с яйцами и стерв. Особенно последних. Но его руки до сих пор помнили запястья этой дико́й — невесомые, хрупкие и, несмотря на злость, покорные. Удивительное сочетание. Такие надо не выкручивать за спину в вонючем лифте, а страстно вжимать над белокурой головкой в шёлковые простыни. У блондинок с такими запястьями и шёпот, должно быть, ласковый, и стоны сладкие…

И тут вдруг вспомнил это её «посажу за изнасилование!», и дебильная симпатия мгновенно обернулась бешенством.

— С-с-сучка… — стиснув зубы, зло затушил окурок об подоконник. — Попадись мне ещё.

Глава 6

Поздним вечером в пятницу Марк вдруг заявил, что завтра не сможет взять с собой к маме Марусю. И не успела ещё Полина отреагировать, как сходу завёлся:

— Это у тебя всегда всё просто! А посмотрел бы я, как ты на моём месте запела бы! Тебе позволить, так ты вообще всё на меня взвалишь!

— Погоди… Ты вообще-то сам вызвался взять её с собой, я не просила! И это ты говорил, что маме важно, чтобы эта тётя, или кто она там, увидела твою семью. Ну? Меня на фотке покажешь, подумаешь важность, а сами лично приедете.

— Ну да! Мало того, что мне за тебя там оправдываться, так ещё и с ребёнком таскаться? Короче, я еду один. Давай, погладь мне синюю рубашку и джинсы.

— Я уже приготовила серую. Ту, которую тебе мама подарила. Думаю, ей будет приятно, что ты в ней ходишь?

Марк треснул кулаком по столу:

— Почему на каждую мою просьбу, вечно тысяча отмазок? Ты, случайно, не забыла, в чьём доме живёшь?

Резко вскочил, но оступился на покалеченную ногу и его занесло. Полина бросилась вперёд, успела подставить плечо, подала костыль. Марк зло схватил его и, наотмашь лупанув её по голени, грубо отпихнул и вышел из комнаты.

Полина даже не ойкнула, только поджала ногу и зажмурилась, но слёзы всё равно потекли.

О том, что в последние годы муж иногда стал поднимать на неё руку — пощёчина или подзатыльник, или пихнуть со злостью, не знал вообще никто, даже Светка, и тем более бабушка. Как и о том, что с самого начала в постели он любил иногда слегка придушить или укусить. Или отшлёпать в запале страсти по ягодицам, так что на коже оставались сизые отпечатки-ладони. Поначалу, в медовую пору их отношений, это было редко и не сильно — скорее, как пикантная шалость. К тому же, тогда у Полины было право голоса — настроена ли она на эти игрища и где граница, за которой стоп. Но после травмы всё резко изменилось. Марка словно сорвало с привязи и понесло.

Полина пыталась с ним говорить, объяснять, что ей это неприятно и обидно и, в конце-то концов, больно! А он тут же принимал всё на счёт своей инвалидности, раздражался. Становился ещё злее и… несчастнее. Именно несчастнее, Полина чувствовала это. Искала выход. Предлагала ему найти психолога, но Марк только замыкался в себе и повторял что он не псих, что сам справится, просто ему нужно время и её поддержка. И Полина старалась поддерживать, а Марк — сдерживаться. Но получалось, увы, не всегда.

Поставив гладильную доску, разложила синюю рубашку, провела по ней рукой. И всё равно серая лучше, потому что ткань натуральная, а эта — голая синтетика, хотя цвет красивый, конечно. Но вот приедет Марк в ней, а свекровь посмотрит и сделает вывод, что Полина плохая хозяйка, одевает мужа во что ни попадя. И как его вообще угораздило её купить? Зачем? И, главное, сам! А говорит — никуда не выходит.

Сморгнув пелену слёз, задумчиво опустила утюг, и тут же рванула его вверх, но поздно — на левой полочке зияла дыра.

— Чем у тебя тут воняет? — входя в комнату, скривился Марк.

Полина стянула рубашку с доски, прижала к груди:

— Марк… Это случайно, я не хотела…

***

Голова пухла от информации, по большей части, увы, бесполезной. Сидя на кухне и уже не рассасывая, а бездумно сгрызая один за другим леденцы от горла, Руслан сёрфил Гелендвагеновские форумы и изредка отправлял некоторые страницы в закладки, но в целом, убеждался, что если что — работать придётся на общей практике и интуиции. Впрочем, проблема была не в этом — железо оно и есть железо. Больше напрягала срочность и секретность. Это наводило на мысль, что по «перевёртышу»[1] который едет из Европы, Мансур собирается легализовать вовсе не тот «конструктор»[2], который недавно показывал, а наподобие, но напиленный из какого-нибудь свежеугнанного «Гелика»[3]. Новенького, конечно. И только от расторопности и умелости Руслана и его команды зависит, найдут ли когда-нибудь свою тачку хозяева. А искать будут, точно. Простые ребята на телегах за десять лямов не ездят, а непростые сильно не любят, когда их вещи берут без спроса. Так-то Руслан, конечно, сошка мелкая, но как показывает жизнь — виноват всегда стрелочник…

В подъезде гулко громыхнуло, и мужской голос заорал что-то матерное. Руслан поднял взгляд от ноута. Зашибись. Не только лифт по мозгам ездит, но и соседи буйные. В пристройке над сервисом спокойнее, конечно.

Мужик в подъезде опять заорал, и тут же коротким испуганным воплем взметнулся женский крик. Руслан снова оторвался от ноута, прислушался. Вообще, не его, конечно, дело, да и бабы бывают такие, что не грех и поучить, уж это он знал наверняка… Но женщина снова вскрикнула, и Руслана словно что-то толкнуло. Вышел в коридор, глянул в глазок.

Свет горел этажом ниже, пробиваясь на площадку девятого лишь неярким пятном далеко слева, у лестничного пролёта, поэтому Руслан увидел только неясные силуэты прямо возле своей двери. Двое. Мужик довольно агрессивно пытается завести в квартиру женщину, а она сопротивляется.

В сомнении коснулся дверной ручки — вмешаться? Так-то дураку понятно, что чужая семья потёмки, и милые бранятся — только тешатся, да и светиться на этой хате ему не хотелось… Но слишком уж часто он слышал правдивые истории о том, что такое бытовуха по сто пятой[4], и как легко переступается грань до и после…