Но на лестнице Эмма, оцепенев, вцепилась в перила; она вдруг сообразила, что не Дельфина напомнила ей об этой поэме.

Она лежала в постели, но сон никак не шел к ней. Когда дедушкины часы в холле пробили три, Эмма встала и спустилась в библиотеку. На полках было три книги Теннисона, она выбрала издание Моксона. Том раскрылся на иллюстрации, изображавшей даму, запутавшуюся в пряже.

Эмма быстро просмотрела поэму. Конечно, она читала ее в школьные годы. Тогда, насколько Эмма помнила, история леди Шалотт очаровывала ее, И только теперь Эмма поняла, насколько бедная леди была несчастна. Одержима страхами, которые не могла даже назвать, доведенная ими до мании. «Проклятие ждет ее тогда, грозит безвестная беда, и вот она прядет всегда».

Пальцы Эммы скользили по странице. Неудивительно, что жители Камелота испугались, когда тело несчастной прибило к берегу. Кому хочется смотреть в лицо безумию? Только Ланселот смог увидеть ее красоту, но к его восхищению примешивалась жалость.

Заложив книгу пальцем, Эмма смотрела вдаль. Если не считать слабого огонька свечи, в библиотеке было темно. Камин не зажигали. Ковер под ногами был холодным. Не может быть, чтобы Джулиан видел ее такой. Зачем бы тогда ему знаться с ней?

Ведь это всего лишь поэма. Цитата просто вертелась у него в голове. Поставив книгу на полку, Эмма вышла из библиотеки.

Но ноги повели ее не в спальню. Эмма поднялась в салон, который Дельфина отдала ей под студию.

Эмма зажгла газовую лампу, и уставилась на незаконченный набросок. Как плохо. В последние месяцы ее пальцы стали неловкими. Вдохновение ушло, оставив после себя бесплодную пустоту, похожую на пустыню вокруг Сапнагара. Кошмары, питавшие ее ранние работы, потеряли свою власть над ней. И теперь, когда Эмма попыталась утопить свои сомнения в цвете, ей было нечего выложить на холст. Цветочки ее не интересовали. Натюрмортами она не увлекалась. Само понятие «натюрморт» ставило ее в тупик. В жизни нет ничего неподвижного. Даже леди Шалотт унес поток.

Та Эмма, которой она была когда-то, никогда не навела бы Джулиана на мысль об этой поэме. Та девочка так стремилась к жизни, что собственными руками разбила бы зеркало и распахнула двери башни еще до окончания первого дня заключения.

Неужели все же он видит ее такой? Отчужденной, испуганной, одержимой? Так не похожей на ту девушку, какой она когда-то была? И он видел ее такой, даже когда наклонился поцеловать?

Эмма почувствовала, как жажда творчества вспыхивает в ее жилах подобно плотскому желанию. Но это не та лихорадка, что охватила ее в Джемсон-Парке. Как нежно сегодня целовал ее Джулиан. Почему самое простое прикосновение его губ вызывает столь сильное ощущение во всем ее теле?

Эмма подошла к шкафу. Открыла дверцу. Рама с натянутым холстом тяжелая. Без посторонней помощи ее на мольберт не поставить. Эмма подтащила ее к стене. Глаза Джулиана совершенны, она очень хорошо передала его взгляд. Это ее первая работа после возвращения. Как ни удивительно, но и техника была уже на месте. Не нужно ни крови, ни клочьев мяса. Реальный Джулиан, казалось, смотрел на нее, и что-то дрогнуло у Эммы в груди.

«Ты не единственная, кто перенес это путешествие».

Фон был абсолютно пуст. Это неправильно. Эмма внезапно увидела, каким он должен быть. Вовсе не скучным и бесплодным.

Вернувшись к шкафу, она провела рукой по баночкам с уже смешанной краской. Нет, они совершенно не годились для ее нового замысла. Не нужно ничего темного. Она взяла олифу и травянисто-зеленую краску. Это будет весна в пустыне. Когда все оживает. Растения с глубокими корнями, уснувшие на зиму, снова пробьются через почву и наконец, поднимутся над землей. И Джулиан знал это. Возможно, он видел больше, чем она подозревала. И несмотря на это, не отвел взгляд.

Глава 19

На следующее утро Эмма направилась к дому родителей. Пьянящий воздух овевал лицо. Солнце ласково грело ее, пока она ждала, когда лакей Дельфины отопрет дверь. Было странно снова оказаться здесь. Мартины обожали провинцию, поэтому Эмма никогда подолгу не жила в Лондоне – всего лишь несколько зим в детстве и единственный светский сезон перед отъездом в Индию. Она не нашла никаких призраков в гостиных, не было и грустных воспоминаний, которые погасили бы сияющий солнечный свет, льющийся сквозь высокие окна выходящего на запад салона. И все же Эмма замерла у лестницы, захваченная воспоминаниями.

Как волновал ее шелест светлого платья дебютантки, когда она сбегала по этой самой лестнице! Эмма чувствовала себя красивой и полной надежд. Ее первый бал! Как благодарна была она родителям, которые вывезли ее в свет, хотя мужа ей выбрали еще в детстве. Родители ждали ее внизу. Как радостно было видеть их улыбки, подтверждающие то, что сказало ей зеркало: она действительно красива. «Ты будешь первой красавицей бала, Эммалайн!» Это мама, в ее глазах блестят слезы. «Ты окажешь мне честь, дочка?» Это папа подает ей руку. Какой взрослой она себя чувствовала, когда шла с ним под руку.

Взявшись за перила, Эмма поднялась наверх, в свою спальню. Дверь распахнулась слишком резко и, ударившись о стену, качнулась назад. Придержав дверь ладонью, Эмма почувствовала острую боль. Ну что ж, сама виновата.

Утром Джулиан прислал ей записку. И с нею очаровательную фигурку, вырезанную из песчаника, достаточно маленькую, чтобы спрятать в кулаке. Сначала Эмма решила, что это слон, но потом заметила человеческие ноги и руки, круглый живот. Записка гласила:

«Ты, возможно, помнишь замечание мистера Купера о слоне-боге на давнем приеме. Не думаю, что он объяснил тебе, как у Ганеши появилась голова слона. Этот юноша охранял свою матушку, купающуюся в пруду. Его отец, бог Шива, давно отсутствовавший и никогда не видевший сына, неожиданно возвратился и пожелал видеть жену. Ни Шива, ни Ганеша не узнали друг друга, и Ганеша, защищая мать, не дал Шиве пройти. В гневе Шива снес ему голову. Как ты понимаешь, мать Ганеши это не обрадовало. Тогда Шива воскресил сына, приставив ему новую голову, слоновью. Несмотря на необычный вид, Ганеша понравился себе даже больше, чем прежде.

Посылаю его, потому что он славится тем, что ускоряет устранение препятствий. Я этим утром встречаюсь с Соммердоном и надеюсь иметь удовольствие вскоре доставить тебе письма».

Сунув руку в карман, Эмма погладила фигурку. Всякий раз возвращение Джулиана было для нее шоком. Но он все-таки возвращался. Ее поведение, похоже, только развлекало его.

Эмма оглядела комнату. Вполне вероятно, что они устроятся здесь на полу. Нужно проветрить. И выбить ковры. Джулиан взял ее на полу в кабинете Колтхерста, и она даже не обратила внимание на то, какой там был ковер. Но здесь она заметит все. Больше она не упустит ни одной детали.

Что-то странное ощущала в себе Эмма – одновременно нервозность и ожидание. Она пересекла комнату. Один рывок – и полотно, закрывавшее зеркало, полетело на пол в облаке пыли. Эмма увидела свое отражение. Улыбка медленно изогнула ее губы. Джулиан не прав. Ей понравилось ее лицо. Она скажет ему об этом, когда увидит в следующий раз.

Шторы, годами преграждавшие дорогу свету, выцвели и из бронзовых превратились в уныло-желтые. Когда Эмма раздвинула их, движение на улице привлекло ее внимание. Уж кого она не ожидала увидеть, так это Маркуса Линяли, вышедшего из кареты.

Он поднял глаза. Она отступила, но слишком поздно. Он уже заметил ее и приветственно поднял руку. Нахмурившись, Эмма вышла в коридор. Внизу лакей открывал Маркусу дверь.

– В чем дело? – спросила Эмма, спускаясь по лестнице. – Что ты здесь делаешь? И как ты меня нашел?

– Мне нужно поговорить с тобой. – Он казался подавленным. Сиреневый жилет обтягивает намечавшийся живот, на носу красные прожилки, рука на перевязи. – У меня есть к тебе предложение. – Что-то в собственных словах, казалось, позабавило Маркуса, и он как-то странно усмехнулся. – С твоего позволения я хотел бы обсудить это.

– Ты можешь навестить меня у лорда Чада. Здесь я тебя не могу принять.

– Ах да. Я хорошо помню эту твою черту, Эммалайн. Ты вспоминаешь о приличиях только тогда, когда тебе это выгодно.

Эмма переглянулась с лакеем. Тот чуть поднял брови, предлагая свою поддержку.

– Уходи, или я велю выставить тебя, – сказала она.

– Даже если я пришел в память о некоем солдате из Курнаула?

В ушах у Эммы вдруг зашумело. Потом сквозь шум донесся голос лакея:

– Мисс? Мисс?! – Он шагнул вперед, чтобы подхватить ее, если понадобится.

– Нет, – выговорила Эмма онемевшими губами. – Все в полном порядке. Прошу вас следовать за мной, виконт.

Эта была самая длинная дорога в ее жизни. В Джемсон-Парке много мебели, а здесь нечему поглотить звук ее шагов и резкий стук сапог Маркуса по мрамору. Когда в яркое солнечное утро Маркус умчался из резиденции, Эмма думала, что он уходит из ее жизни навсегда. Как он мог узнать?

Воздух в салоне был затхлым. Эмма раздвигала шторы, стараясь выиграть время и собраться с мыслями, но когда повернулась, в голове ее отдавался только бешеный стук сердца и звучал панический протест.

Линдли прислонился к двери. Эмма втянула воздух.

– Хорошо, Маркус. Объяснись.

Он наклонил голову.

– Ты, должно быть, меня с кем-то путаешь, Эммалайн. Я никогда не слушался твоих приказов. – Он сделал паузу. – У тебя краска на рукаве.

– Я утром рисовала. Ты же знаешь, что я рисую. Что здесь странного?

Он покачал головой. Светлая прядь упала ему на глаза, и Маркус нетерпеливо отбросил ее назад. Эмма вдруг заметила, что он далеко не так спокоен, как ему хотелось бы казаться. Его взгляд блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь. Когда-то он заезжал сюда к ее родителям. Возможно, память о них призовет его к благопристойности.

Потом он повернулся к ней с отвратительной улыбкой:

– Твой скромный талант стал вульгарнее, чем я мог бы представить. Эти картины! Они чудовищны и годятся только для того, чтобы их сжечь, мисс Ащдаун!