Стаканов было два, и один доктор сразу же, не здороваясь, двинул по столу в моем направлении. Я покачал головой и напомнил:

– У меня аллергия на алкоголь. А вот закурить бы мне не помешало.

– Да травитесь на здоровье, – пожал плечами Василий Владимирович, наливая себе виски, – когда я вам запрещал?

Пока я доставал сигареты, он наполнил свой бокал вискарем, бросил в него кубик льда и достал из стола пепельницу. Я подкурил, думая, что до меня у доктора, вероятно, был другой посетитель – в предложенном мне бокале на дне было немного виски. Или он один пил из обоих бокалов по очереди, что, согласитесь, странно.

– Что случилось? – спросил я устало. Наверно, месяц назад приглашение зайти к доктору напугало бы меня до судорог, но теперь…

Теперь я понял, что перестал бояться. Все самое плохое уже произошло. Ничего хуже этого уже не будет.

– Вы ведь собирались зайти к Карине? – спросил он. Я кивнул. – Не поймите меня превратно, но я вам на это разрешения не даю как лечащий врач. В смысле, попросту запрещаю.

Вот это новость!

– А если я стану настаивать? – спросил я. – Я ведь могу обратиться в компетентные органы.

– Обращайтесь, – пожал плечами доктор. – Только напомню вам, что разрешение на посещение я вам давал лишь на основании просьбы пациентки. С точки зрения закона, вы не можете требовать обязательного доступа к Карине – вы ей не родственник, вы вообще никто, и звать вас никак. Но я закрываю на это глаза до тех пор, пока это не вредит моей пациентке и совпадает с ее желаниями.

– А сейчас что изменилось? – спросил я зло. – Вредит или не совпадает?

– И то, и другое, – ответил он. – Во-первых, ваш визит может плохо на нее повлиять.

– С какого перепугу? – Я почувствовал, как внутри меня медленно, как в замедленной съемке, поднимается холодная ярость.

– Видите ли, – доктор сделал глоток виски, не поморщившись, – не так давно у вашей девушки наметились ожидаемые мною тенденции к выздоровлению. Я уже вам об этом говорил. С каждым днем мы наблюдали усиливающуюся положительную динамику. К сожалению, процесс этот не быстрый. Но он есть, и это очень хорошо.

Он отхлебнул еще раз.

– Но после сегодняшнего вашего визита у Карины случилось сильное обострение на почве нервного напряжения. Все показатели активности болезни скакнули, как конь через барьер. Я был даже вынужден перевести ее в отделение интенсивной терапии.

– Это так серьезно? – встревожился я.

– Успокойтесь, – ответил доктор. – Выпьете? Ах да… нет, к счастью, уже все пришло в норму, но одно упоминание о возможности вашего повторного визита приводит ее в смятение. Мы с Кариной проконсультировались и пришли к выводу, что вам лучше не появляться у нее неделю или две. А ее сестре – тем более…

Он побарабанил пальцами по столешнице:

– Я изначально был против этого визита, зная, какие у них отношения. Полагаю, Карину больше взвинтила Ира, а не вы, но… как бы там ни было, вам лучше последовать моим рекомендациям.

Моя ярость не удовольствовалась подобным объяснением, даже наоборот – она только сильнее разгоралась.

– И какие у меня основания вам верить? – спросил я.

Доктор вздохнул:

– Ах да, вы же у нас Фома неверующий. – Он достал из стола свернутый вчетверо лист А4 и протянул мне. – Не пойму, вас что, в детстве врачами пугали?

Я развернул листочек. Честно говоря, я отвык от записок «от руки», но почерк Карины узнал. Странно, что такие мысли приходят в голову совсем некстати, но я тогда подумал о том, как много вещей ушло в прошлое – дневники, заполняемые собственноручно, то бишь пером на бумаге, написанные таким же образом письма, даже записки. Придет время – и ксерокс, в честь которого получил прозвище отец Карины и Ирины, тоже займет свое место в музее – рядом с печатной машинкой, счетами и арифмометром…

«Любимый, – писала Карина, – мне очень непросто просить тебя об этом, потому что тебе от этого будет тяжело и мне тоже. Но это необходимо. Нам нужно какое-то время не видеться. Надеюсь, за этот промежуток времени я успею пройти еще один сеанс интенсивной терапии и встречу тебя еще ближе к выздоровлению.

Говорят, что разлука только усиливает любовь. Наверно, так оно и есть, по крайней мере, чем дольше я тебя не вижу, тем сильнее моя к тебе любовь. Если мне станет совсем плохо, я всегда могу позвонить тебе по скайпу или прислать видеопостик.

P. S. Прошу тебя, не прогоняй Иру, она не виновата ни в моем нервном срыве, ни в нашей разлуке. Я знаю, что она будет порываться уйти. Не отпускай ее – в Москве она совсем одна, еще попадет в какую-то неприятность.

Очень тебя люблю, навсегда твоя Карина».

Я сложил листочек по линиям сгиба и машинально сунул в карман куртки.

– Убедились? – спросил доктор, подливая себе виски. – Кстати, вы проверили мой диагноз?

– Не было случая, – ответил я. – Но хорошо, что вы мне напомнили. Раз уж вы считаете, что я настроен против вас, надо же оправдывать ваши ожидания… в общем, я бы хотел получить отчет по проделанным процедурам и динамике выздоровления. Вы ведь утверждаете, что Карина выздоравливает?

Доктора моя просьба, кажется, не удивила, но определенно рассердила. Он хлопнул ладонью по столу:

– Клянусь всей своей квалификацией, она выздоровеет! Я думаю уже не о спасении жизни, а о том, как сохранить ей фертильность. Видите ли, она очень остро переживает потерю ребенка, хотя технически это еще не был ребенок, у плода только-только началась дифференциация органов. Но ей поди объясни… это все равно что христанутым рассказывать о том, что аборт – это не убийство.

Я поморщился. Как я уже говорил, отношу себя к агностикам. Точнее, тема Бога меня почти не интересует. Иногда я позволяю себе порассуждать на тему, как «выглядит» Бог, если он есть. Рассуждения забавные, но не более того.

Но мне, как истинному агностику, непонятны те люди, которые высмеивают чужую веру или агрессивно на нее нападают. Ребята, вы сами везде говорите, что вы разумные люди – так и ведите себя как разумные люди, без оскорблений и насмешек! Иначе как-то странно получается, даже кажется, что вы не неверующие, а, наоборот, истово верите в то, что Бога нет…

– Главное, чтобы она была жива, – сказал я. В конце концов, ребенка можно усыновить, а по нашим временам – даже клонировать и родить с помощью суррогатной матери. Были бы деньги, а уж этого добра мне, слава богу, хватает…

Вообще, оглядываясь назад, я понимаю, какими наивными и беспечными являлись мои рассуждения. Я не понимал, что в мире не бывает ничего незыблемого – ни достатка, ни молодости, ни здоровья. Казалось бы, интеллектуальные способности, образование – это то, чего не отнять, но обширный инсульт моментально уничтожает даже этот нематериальный актив. Все в мире разрушается, даже величественные горы когда-нибудь распадутся в пыль, а мы надеемся на капитал, который более летуч, чем эфирное масло…

– А для нее это важно, – заметил доктор, потягивая виски. – Одну минутку… – Он наклонился под стол, где, вероятно, находился у него системник, и протянул мне флешку. – Я предполагал такой запрос, потому подготовил для вас все материалы в электронной форме. Специалист разберется – там посуточно ее показатели и весь курс приема… да ладно, любой онколог увидит совпадение показателей при поэтапном сравнении. А, погодите, отдайте на секундочку…

– Зачем? – спросил я.

– Забыл дописать отчет о сегодняшней терапии, – признался он. – Сейчас…

– Не надо, – сказал я, пряча флешку во внутренний карман куртки, – того, что есть, я думаю, достаточно.

– Как скажете, – ответил он, наливая себе еще виски. В бутылке оставалась четверть. Кажется, добрый доктор решил напиться. Интересно, почему?

* * *

– Что случилось? – встревожилась Ирина. – Что-то с Каришкой? Ей хуже?

– Было хуже, – ответил я. – Сейчас получше. А так – я ее не видел.

– Почему? – удивилась Ирина. – И почему от вас пахнет виски?

– При мне пили, – ответил я и рассказал ей о встрече с добрым доктором, попутно раздеваясь. Рассказ затянулся, так что за Карининой запиской мне пришлось возвращаться в коридор.

– Идемте на кухню, – предложила Ирина, – я поесть приготовила.

– Не хочется, – ответил я. – Мне сейчас кусок в горло не полезет.

– Тогда хоть чаю попейте, – сказала Ирина. – Вы же весь продрогли. На улице минус, а вы ходите в курточке на рыбьем меху.

– Честное слово, не заметил, – сказал я. – Хорошо, идемте, попьем чаю.

– А я бы на вашем месте поела, – сказала Ирина. – Вам силы нужны.

Я лишь пожал плечами. На кухне, за чаем, мы стали говорить о наших дальнейших планах.

– Предписание врача придется соблюдать, – сказал я. – Не хочу, чтобы Карине из-за меня было плохо. Но вот что я вам скажу – не нравится мне этот Василий Владимирович, не пойму почему, но не нравится.

– Я с ним не знакома, – ответила Ирина. – А почему он вам не нравится?

– Виски пьет, как воду, – ответил я. – И вообще… какая-то это мутная история, с этой госпитализацией в режиме «кругом-бегом».

– Но вы же видели Карину! – воскликнула Ирина. – Очевидно, что она очень больна…

– В том, что она больна, я не сомневаюсь, – ответил я. – Я даже не сомневаюсь в диагнозе, который поставил Скорняков. Уж больно активно он мне свой диагноз сватал на проверку.

– А вы проверили? – спросила она.

Я отрицательно покачал головой:

– Пока нет. Я, конечно, проверю, но думаю, что там все чисто.

– Так в чем же вы сомневаетесь? – спросила она.

– Я сомневаюсь в том, что его лечение эффективно, – пояснил я. – Он мне активно вешал лапшу про какие-то нанопрепараты, а у нас в России, спасибо Чубайсу, все с приставкой нано– воспринимается подозрительно.

– Почему? – удивилась Ирина. А я и забыл, что она последнюю пятилетку провела на земле солнечной калифорнщины (при воспоминании о Калифорнии у меня что-то промелькнуло в памяти, но так быстро, что я даже не успел понять, что это было за воспоминание). Пришлось рассказать ей про Роснано и Сколково и про последние скандалы, после которых рыжему реформатору пришлось сильно задуматься о давным-давно полагающемся ему выходе на пенсию.