Сунув факел в железный держатель на стене, Саймон вошел в подвал. Он весь был заставлен стеллажами с вином. Здесь было прохладно и светло – такой контраст после зловещей тьмы подземелья. Но, как ни странно, в этом безобидном винном погребе Линетт стало так страшно, что она невольно съежилась. Саймон молча пожал ей руку, и она расправила плечи и вздохнула полной грудью.

Превозмогая волнение и страх, Линетт шла следом за Саймоном, глядя только прямо перед собой.

И вот перед ней возник щуплый низкорослый мужчина в костюме из золотистого атласа. Сердце Линетт забилось часто-часто, стало трудно дышать. Мужчина окинул ее взглядом с головы до пят.

– Впечатляет, – сказал он, и голос его показался ей очень громким в тишине погреба.

– Линетт, позвольте представить вам…

Но Саймон не успел договорить, как де Гренье бросился на Дежардана и свалил его на пол. Завязалась потасовка, и Саймон, не теряя времени даром, протянул ошарашенной виконтессе руку и потащил ее в кабинет, захлопнув за собой дверь.

Линетт, пораженная внезапным нападением отца на щуплого человечка, не сразу пришла в себя. Но, опомнившись, первое, что она ощутила, была напряженность. Воздух в кабинете был заряжен электричеством, как перед грозой. Она почувствовала, как зашевелились волосы на затылке, как по спине поползли мурашки.

Сделав глубокий вдох, Линетт медленно повернулась, Воздух жег легкие, сердце грозило выскочить из груди.

Лизетт сидела у камина – бледная и несказанно прелестная в своем белом платье, расшитом разноцветными цветами, рядом с ней находился сурового вида мужчина в темно-сером наряде.

Линетт во все глаза смотрела на свою обожаемую сестру, которая выглядела так, какой она помнила ее два года назад, но только глаза у нее были другими – глаза совершенно чужой женщины: холодные и настороженные. Если бы не мужчина рядом с ней – мистер Эдвард Джеймс, как сообщил отец, – она бы даже не решилась подойти к этой новой и чужой Лизетт. Однако Джеймс был именно таким кавалером, которого бы выбрала для себя сестра, какой она ее знала. Таким, какого бы выбрала для нее и сама Линетт.

Ни слова не говоря, Линетт шагнула к сестре, не замечая того, что по щекам ее катятся слезы.

Сестра ее взглянула на мистера Джеймса, и тот обнадежил ее кивком. Он подошел к ней ближе, положил ладонь ей на спину и чуть подтолкнул.

Виконтесса громко всхлипнула и бросилась к дочери, опережая Линетт. Она обняла Лизетт, захлебываясь от слез, в которых радость мешалась с болью. И тогда губы Лизетт дрогнули, маска холодной настороженности, обезличивавшая родные черты, исчезла, и вот перед ней была обычная девушка, хрупкая, ранимая, словно пронизанная болью.

Это превращение было столь интимного свойства, что Линетт стыдливо отвернулась, ища глазами Саймона, который, верно, почувствовал, как он нужен ей в эту минуту. Он привлек Линетт к себе и крепко обнял.

– Тиаска, – прошептал он и подал ей носовой платок. – Даже слезы радости ранят меня, если они текут из твоих глаз.

Он обнял ее за талию и слегка прижал к себе, давая Линетт возможность опереться на него, набраться сил.

Виконтесса отстранилась от Лизетт, прижала дрожащие ладони к ее лицу, заглядывая в глаза. Лизетт беззвучно плакала, плечи ее вздрагивали, и все ее хрупкое тело била дрожь от нахлынувших эмоций.

И вот Лизетт подняла глаза и встретилась взглядом с сестрой.

– Линетт, – пробормотала она и протянула руку сестре.

Маргарита, которой огромных усилий стоило оторваться от дочери, отступила, чуть покачиваясь, обхватив себя руками.

Саймон поцеловал Линетт в лоб.

– Я с тобой, – тихо шепнул он.

Линетт кивнула и сделала шаг навстречу сестре. За ним второй. Она видела, что сестра делает то же самое Лизетт, пристально вглядывалась в лицо сестры, боясь увидеть в нем осуждение или даже гнев. Ведь это она стала причиной ее страданий эти последние два года.

Но в сердце Линетт была лишь надежда и радость столько радости, сколько только могло вместить ее сердце. Как и мать, Линетт пробежала остаток пути, одной рукой подобрав юбки, другую протянув навстречу любимой сестре.

Они столкнулись, и обе почувствовали нечто необъяснимое, словно их одновременно пронзила молния, словно две половинки целого, наконец, соединились в одно.

Смеясь и плача, они обнимались, говорили одновременно, поливали друг друга слезами. Внезапно они почувствовали себя так, словно и не расставались никогда, словно весь этот кошмар, длившийся два года, был всего лишь дурным сном.

Маргарита бросилась к ним, и все трое опустились на пол. Пышные юбки их, как маленькие озера, растеклись на полу, и три головы в золотистых кудрях прижались друг к другу.

Они не слышали, как вышли мужчины и как дверь захлопнулась за ними.

Предусмотрительно закрыв дверь на засов, Саймон оглянулся на Джеймса.

– Лизетт поняла, что от нее требуется?

– Да. Нельзя сказать, чтобы она согласилась с радостью, но все же согласилась.

– Превосходно. Остается молиться, чтобы дальше все пошло так же гладко, как и в начале. – Он кивнул в сторону комнаты, где слышались возмущенные голоса.

Они остановились на пороге. Дежардан сидел перед потухшим камином с разбитой губой и носом, а де Гренье сидел за письменным столом Дежардана, с рассыпанными по нему сообщениями от Эспри.

– Мадемуазель Байо сегодня утром помнит больше, чем вчера, – сказал Джеймс. – Я уверен, что воссоединение с матерью и сестрой будет способствовать полному восстановлению ее памяти в кратчайшие сроки.

Де Гренье поднял глаза от стола.

– Отлично, – ответил Саймон, посмотрев на Дежардана. – Вы договорились с Сен-Мартеном о встрече?

– Он ответил, что в следующий раз мы встретимся в аду, а до той поры он меня видеть не желает, – ответил Дежардан, прижимая к губам окровавленный платок.

– Ну ладно, – пожав плечами, сказал Саймон. – Посмотрим, что мы сможем по этому поводу сделать.

Примерно в два часа дня экипаж Саймона Куинна отъехал от дома Дежардана. Экипаж неспешно двинулся к дому Лизетт. Такая скорость передвижения была выбрана не случайно – пусть каждый, кто желает знать о его передвижениях, получит возможность его увидеть.

Саймон откинулся на спинку сиденья. По выражению его лица невозможно было догадаться, о чем он думает. Шторы на окнах экипажа были отодвинуты так, чтобы тот, кому придет в голову заглянуть внутрь, мог беспрепятственно удовлетворить свое любопытство. Оставалось только ждать, и, если оценка ситуации была, верной, долго ждать не придется.

Время от времени он поглядывал на сиденье напротив, размышляя о том, насколько одежда может изменить внешность того, кто ее носит. Линетт и Лизетт были абсолютно идентичны, и, тем не менее, белое в цветочек платье на одной и синее шелковое на другой превращало их в двух разных женщин. При близком рассмотрении, тяготы жизни или их отсутствие создавали между ними различие, которое трудно было не заметить, но с дальнего расстояния одна вполне могла сойти за другую.

Когда экипаж остановился перед домом Лизетт, Саймон мельком окинул взглядом фасад и заметил, как шелохнулась штора в окне второго этажа. По спине его пробежал холодок. Интуиция подсказывала ему, что опасность притаилась где-то рядом, а он привык доверять своей интуиции.

Итак, пока все шло по заранее намеченному плану. Господин, одетый в костюм цвета корицы, и женщина в платье, расшитом цветами, вышли из экипажа и, расплатившись с возницей, как ни в чем не бывало направились к дому.

В доме было неестественно тихо. Конечно, штат прислуги у Лизетт был невелик, но все же какие-то звуки эти люди должны были производить.

Они вошли в холл. Оба были напряжены до предела. Они шли, затаив дыхание, то и дело осматриваясь. Мужчина пытался спрятать за спиной свою спутницу, но она воспротивилась этому.

Очень медленно и осторожно они стали обходить дом. Комната за комнатой. Работая в тандеме, как будто так было всегда.

Поднявшись по ступеням на второй этаж, мужчина повернул ручку двери, ведущей в гостиную, и толкнул дверь. Дверь распахнулась только до половины – ей мешало что-то тяжелое, лежавшее на полу. Мужчина опустил глаза на пол. Увидел окровавленную руку, кисть которой была в крови. Он отступил, но не успел сделать это вовремя.

Появилось дуло пистолета, а следом за ним и тот, кто держал его.

– Доброе утро, – сказал человек на французском.

– Тьерри, – пробормотала Линетт.

Голос ее был каким-то странным: тусклым, лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски.

Тьерри переступил через лежащее на полу тело и вышел в коридор.

– Вы не Куинн, – скривившись, рявкнул он.

Эддингтон провел ладонью по шелковому камзолу цвета корицы и с улыбкой сказал:

– Ты прав, приятель. Я не Куинн.


Маргарита вошла в дом Соланж рука об руку с дочерью. Де Гренье замыкал шествие. Он нес саквояж с письмами, адресованными Дежардану и написанными Эспри. У Маргариты при одной мысли об этом человеке начиналась нервная дрожь. Подумать только, из-за него она лишилась дочери на целых два года. Два года черной тоски, которые она смогла пережить только благодаря любви к Линетт.

– Сюда, малышка, – сказала она Лизетт, направляя ее к винтовой лестнице. – После того как ты устроишься, я хочу, чтобы ты рассказала мне о мистере Джеймсе.

– Конечно, маман, – пробормотала Лизетт.

Глаза у нее казались огромными на бледном лице. Рука, лежащая в руке Маргариты, мелко дрожала, и эти явные проявления тревоги и страха надрывали Маргарите сердце. Обняв Лизетт за плечи, Маргарита поцеловала ее в лоб.

– Вот спальня Линетт, – сказала она, когда они поднялись на второй этаж.

Они вошли и обнаружили комнату в том же чудовищном беспорядке, в котором оставила ее Линетт, которая, как всегда, должна была перемерить все свои наряды, прежде чем выбрать, что надеть.