– Вторая дверь справа от вас по коридору, – пробормотал он. – Я позабочусь о том, чтобы вашего слугу проводили на кухню.

– Благодарю.

Сжав перила так, что побелели костяшки пальцев, Линетт осторожно начала подниматься по лестнице. Ноги у нее дрожали. Дойдя до верхней лестничной площадки, она остановилась, не решаясь продолжить путь.

Коридор был очень скупо освещен – лишь две конусообразные свечи на довольно большом расстоянии друг от друга горели в закрепленных на стене подсвечниках. Несмотря на то что обстановка этого дома сильно отличалась от обстановки особняка баронессы, эти свечи в металлических подставках на стенах напомнили ей об обстоятельствах пожара. От страха у нее вспотели ладони.

Из под двух дверей, одна слева от нее, другая справа, просачивался свет. Линетт прошла мимо первой, когда вдруг услышала голоса и замерла от ужаса. Нервы ее уже были на пределе. Что, если сейчас кто-то выйдет из комнаты и увидит ее здесь? Она просто сгорит со стыда и умрет на месте.

Страх быть обнаруженной заставил ее замереть. Но разговор за дверью стал более оживленным, и Линетт вздохнула с облегчением – те, кто был там, слишком увлечены беседой, чтобы заметить, что мимо комнаты кто-то прошел. Она уже собиралась пройти дальше, как голоса вдруг умолкли, и явственно послышался скрип кровати. Линетт прикусила губу и остановилась.

Из-за двери донесся хрипловатый смех женщины, потом приглушенный мужской голос.

Судя по интонациям баритона – слов Линетт разобрать не могла, – мужчина уговаривал женщину. Женщина что-то промурлыкала, и мужчина застонал, после чего послышался ритмичный звук, как будто кто-то громко топал. Этому звуку стены не были преградой, звук был громкий, упрямый, нескончаемый. Они заняты любовными играми.

У Линетт перехватило дыхание. Она схватилась рукой за горло. На лбу ее выступил пот.

Не в силах запретить себе слушать, она прижалась к стене. Свободная рука под плащом то сжималась в кулак, то разжималась. Линетт напрягла бедра, чтобы не дрожали ноги, и прикусила нижнюю губу, когда разгоряченные крики наслаждения стали громче и беспрепятственно распространились по всему коридору.

Она не знала, сколько времени стояла там, но поняла лишь, что все ее чувства обострились до предела, кожа горела, во рту пересохло, грудь налилась, и в ней возникло странное невыносимое томление.

Дверь справа широко отворилась, и золотистый свет залил коридор. Линетт напряженно выпрямилась, увидев Саймона, вышедшего из комнаты с перекошенным от злобы лицом. На нем были одни лишь бриджи, да и те расстегнуты, открывая взгляду соблазнительный треугольник загорелой кожи и узкую полоску курчавых волос, уходящую вниз, под бриджи, которые заканчивались как раз над солидной выпуклостью – свидетельством его возбуждения. У Саймона был мускулистый живот, и кулаки его были сжаты, подчеркивая крепость и объем мощных бицепсов. Волосы его черными шелковистыми прядями разметались по плечам.

Линетт никогда еще не видела мужчины прекраснее этого.

И никогда ей ничего не хотелось сильнее, чем оказаться в объятиях этого красавца.

Саймон остановился и уставился на нее, не мигая. Ритм его дыхания изменился, и она мгновенно почувствовала перемену в его состоянии. Гнев в одну секунду обернулся похотью, и Линетт обдало жаром.

– Саймон, – прошептала она и протянула ему руку.

В два шага он преодолел разделявшее их расстояние и заключил ее в объятия, прижал к груди. Она обхватила его за шею, вжалась грудью в его живот и губами прижалась к его горлу.

От него пахло табаком, бренди и мускусом, и этот запах пробудил в ней странное беспокойство. Она была там, где ей должно быть, – в объятиях Саймона. Бескостная, словно марионетка, она позволила ему взять ее на руки и отнести в спальню. Саймон ногой закрыл за собой дверь.

«Ты нужен мне». Она хотела произнести эти слова, но мешал спазм в горле.

Саймон знал об этом и без ее слов. Чувственный голод изменил его черты, сделал их жестче. В глазах его горел огонь ярче множества свечей. Он опустил Линетт на ноги перед массивной кроватью и расстегнул застежку плаща у горла. Плащ упал к ее ногам. Линетт почувствовала себя обнаженной, несмотря на то, что была вполне одета.

– Что, черт возьми, на вас надето? – рявкнул он.

– Это для маскировки.

– Господи! – На скулах его заходили желваки. – Повернитесь.

Нахмурившись, Линетт сделала, как он просил. Она едва не подпрыгнула, когда он накрыл ладонями ее ягодицы и слегка сжал их.

– Вы хоть представляете, что вы со мной делаете, явившись сюда в таком одеянии? Вы словно напрашиваетесь на то, чтобы я вас уложил в постель, – сказал он грубо. – Я и так едва терплю, а тут вы еще себя обтянули так, что каждый изгиб тела напоказ.

Линетт возбуждала такая манера речи. Она поверить не могла, что такое возможно.

– Разве мой вид сравнится с вашим? – спросила она и коснулась его пупка, затем провела кончиком пальца вдоль курчавой дорожки вниз, до того места, где начинались бриджи.

Саймон перехватил ее руку и легонько пожал.

– Зачем вы пришли?

– Я испорчу момент, если скажу, что пришла потому, что захотела?

– Нет.

– Мать считает, что брак меня обуздает. Если она действительно намерена выдать меня замуж, то я хочу получить свое сейчас.

Напряжение его выразилось в том, что на твердой как камень груди его выступил каждый мускул. Линетт подумала, что он красив, но не картинно красив, не так, как античная статуя, где выверена каждая линия тела, а красив, как варвар, как дикарь, как мужчина, который выживает лишь благодаря своей физической силе.

– Она приходила ко мне сегодня, – пробормотал Саймон и, взяв Линетт за бедра, привлек к себе. – Она предложила мне деньги за то, чтобы я уехал.

В голосе его звучали раздражение и горечь. Линетт не знала, чего там было больше.

– И что вы ей сказали?

Он смотрел ей прямо в глаза:

– Я сказал, что рассмотрю ее предложение.

Боль, острая и пронизывающая, прошила ей грудь. Она сделала глубокий вдох, но не отстранилась. Возможно, она была наивной, но она не могла поверить в то, что мужчина может вот так смотреть на нее, когда на самом деле ему на нее совершенно наплевать.

– Почему?

– Мои счета арестовали. Не могу уехать сам, у меня на это просто нет средств.

– А вам надо уехать?

– Ради вас, – он прижался щекой к ее виску, – мне пришлось бы уехать.

– Пришлось бы? – прошептала Линетт.

Пальцы ее, едва касаясь, поглаживали его по спине. Она чувствовала, как под ними играют мускулы, как у норовистого жеребца.

– Теперь мне никуда не надо уезжать. Я лишу вас девственности, и часа не пройдет.

Саймон прикоснулся кончиками пальцев к завязке рубашки у нее на горле и, потянув за тесемку, развязал узел. Лоб Линетт увлажнился от его горячего дыхания, и это ощущение оказалось на удивление возбуждающим.

– К утру, – прошептал он, – от вашей невинности, боюсь, не останется и следа.

Он выследил свою жертву, поймал ее и сейчас готовился проглотить добычу.

Линетт зябко повела плечами. Она была более чем готова к тому, чтобы быть проглоченной хищником. Нет, она жаждала быть проглоченной.

– Я совсем не боюсь.

Он замер. От него исходила особая энергия – грубая энергия хищника. Линетт чувствовала исходящий от него запах вожделения. Она чувствовала его желание по дрожанию его неутомимых пальцев. Вожделение просачивалось сквозь его натужное дыхание.

Линетт откинула голову и подставила ему губы. Саймон завладел ее ртом, губы его скользнули по ее губам, язык проник глубоко в недра ее рта, отчего внизу живота она почувствовала спазм и стала влажной.

Ладони Саймона легли на ее грудь. Между его ладонями и ее грудью был лишь тонкий лен рубашки, и вдруг Саймон подставил ногу под ее колени, сделал движение ногой на себя и она внезапно оказалась у него на руках. Еще мгновение, и он осторожно положил Линетт на кровать.

– Саймон? – испуганно вскрикнула она, внезапно оказавшись под ним.

– Всякий раз, как вы смотрите на меня, вы молите меня о наслаждении. – Встав на колени между ее широко раскинутыми ногами, он начал снимать с нее сапоги. – Вы едва не свели меня с ума. Не говорите ничего, не то я овладею вами, даже не раздев.

Несмотря на отсутствие опыта, Линетт догадывалась, что все обычно происходит несколько в ином порядке.

Мысль о том, что она была с мужчиной с незаурядными аппетитами и незаурядным мастерством, заставляла ее дрожать от предвкушения несравненного блаженства. Она чувствовала, что возбуждена до предела, она подступила к самому краю и вот-вот готова была взорваться от восторга.

Саймон снял с нее сапоги, и по коже ее побежали мурашки. Саймон, должно быть, заметил, что с ней происходит, потому что замер на миг, а потом начал массировать ей икры, успокаивая. Он разминал ей икры, двигаясь сверху вниз, к обтянутым чулками ступням, вдавливая большие пальцы в подъем ступней. От его чувственных прикосновений по телу разлилось тепло и между ног стало жарко, словно не ступни массировал он, а то самое чувствительное место между бедрами.

Линетт застонала от восторга и закрыла глаза.

Саймон поцеловал подъем ее ноги и принялся расстегивать ее бриджи.

Теперь, когда Линетт лежала с закрытыми глазами, потрескивание поленьев в камине и звуки, сопровождающие любовные забавы гостей, слышались ей более отчетливо, и эти звуки образовывали еще один слой в коконе чувственности, что обволакивал ее. Кровать пахла Саймоном, чистым запахом мужественности. Линетт повернула голову, уткнулась носом в простыню и глубоко вдохнула.

– Я хочу почувствовать твой запах у себя на коже, – призналась она, и, не замечая того, цепко сжала в кулаках простыню, потому что Саймон принялся целовать ее живот.

Он слишком сильно дернул за пояс бриджей, и Линетт услышала звук рвущейся ткани и улыбнулась.