Саймон всесторонне подготовился к грядущей миссии. Он был профессионалом и знал свое дело. Он сошел с корабля и вернулся домой не один. Рядом с ним был некто в бесформенном плаще с капюшоном. Через час после приезда к нему домой Лизетт, одетую так, чтобы узнать ее было невозможно, перевезли из его дома в другое надежное место. Таким образом, Саймон Куинн лишал своего противника возможности сорвать обмен.

– Добрый вечер, мистер Куинн.

Саймон пристально смотрел на человека, стоявшего в дверях. Худой и мускулистый, с грубыми чертами лица, этот человек походил на работягу. Трудно было поверить в то, что такой мужлан мог быть на короткой ноге с утонченным и обходительным Дежарданом. Тем не менее, этого человека действительно послал Дежардан. Иначе его бы здесь просто не было.

– Я готов, – сказал Саймон.

Он шагнул к двери и взял плащ с кресла, при этом ни на мгновение не отводя взгляда от гостя.

Своим обликом сподручный Дежардана заметно выделялся на фоне изящного убранства дома Саймона Куинна. Несмотря на то, что Куинн рос беспризорником, освоив сначала уличную жизнь Дублина, потом Лондона, и, несмотря на то что и еду, и место для ночлега ему приходилось добывать с боем, выбился в люди он не только благодаря крепким кулакам и завидной живучести. Добрую службу сослужили ему его выдающиеся внешние данные – его редкая мужественная красота. Несколько лет он прожил в любовниках у красивой и богатой леди Уинтер. Мария многому его научила, в том числе и тому, какую важную роль играет внешность человека. Благодаря этой славной женщине Саймон научился одеваться с неброской элегантностью, понимая, что ходить щеголем человеку его происхождения не стоит. Тонкий вкус и чувство меры отличало все, чем он владел: от обстановки дома до упряжи лошадей. Никому не пришло бы в голову сомневаться в его богатстве, и в его вкусе тоже.

– Едем? – спросил визитер.

У него был аристократический выговор с прононсом.

– Я готов, – повторил Саймон.

Они вышли из дома и оседлали коней. Посланец Дежардана прибыл в сопровождении еще двух слуг, но, окинув их быстрым взглядом, Саймон решил, что без труда сможет справиться с ними, если потребуется. Кроме того, если Лизетт, по мнению Дежардана, стоила дюжины его людей, то опасаться было нечего.

Что создавало совершенно новую дилемму.

Виконт готов был немедленно освободить двенадцать человек ради одной Лизетт, что оставляло иллюминатов,[1] группу, с которой работал Дежардан, фактически без рычагов влияния, делая неосуществимым требование по возвращению Жако и Картланда – двух французов, которых все еще удерживал в заключении в Англии лорд Эддингтон, бывший руководитель Саймона. Что-то тут не сходилось.

Тем не менее, более не в его, Саймона, компетенции было решать подобные загадки, а любопытство можно и подавить. Куинн стремился как можно быстрее покончить с двойной жизнью, которую ему пришлось вести так долго. Недавний визит в Англию и краткая, без намека на романтическую ностальгию, встреча с Марией, которая сейчас уже была замужем, напомнила ему о временах, когда он был доволен своей судьбой. Время, проведенное им с Марией, Саймон вспоминал как время сплошного безмятежного счастья по сравнению с последними несколькими годами постоянной нервотрепки. Настала пора кардинально менять свою жизнь. Хорошо это или плохо, но служить дальше Саймон Куинн не мог и не хотел.

Копыта коней отбивали веселую дробь по каменной мостовой, и легкий ночной ветерок приятно холодил щеки. Парижские улицы продолжали жить полной жизнью – вокруг торопились куда-то прохожие, время от времени проезжали экипажи. Саймон скорее по привычке замечал все и всех вокруг. Его жизнь так сильно зависела от умения оценить обстановку, что постоянная настороженность и предельное внимание к деталям стали его второй натурой.

Годами он искренне верил в то, что живет так, как хочет, а вовсе не приносит себя в жертву избранному образу жизни, но сейчас, приняв решение уйти от дел, он впервые думал о будущем без тревоги, рожденной неизвестностью, и улыбался.

– Вот мы и приехали.

Саймон, следуя примеру своих спутников, свернул на боковую улицу и остановил коня у столба. Привязав лошадей, они через железные ворота вошли на кладбище.

– Мне придется завязать вам глаза, – сказал один из людей Дежардана.

– Нет. – Саймон вытащил шпагу.

– Только до того момента, как мы спустимся вниз, – с леденящей улыбкой заверил его человек Дежардана.

– У меня отвратительная память, – протянул Саймон. – Вам не стоит волноваться из-за того, что я стану преследовать вас заодно с мертвецами.

– Либо вы надеваете повязку на глаза, либо мы поворачиваем назад.

Саймон колебался. Он пытался оценить их намерения. Он даже сделал вид, что готов вернуться, и направился туда, где ждали кони. Все трое пошли за ним, укрепляя Саймона в мысли, что уговорить их не удастся.

Засунув шпагу за пояс, Саймон сказал:

– Хорошо. Я разрешаю вам завязать мне глаза. Но только на пару минут, не больше. И руки не связывать.

– Разумеется, – с мрачной ухмылкой ответил старший из отряда Дежардана, обликом походивший на портового грузчика.

Черная повязка легла Саймону на глаза. Его повели двое – один справа, другой слева. Они прошли по мокрой траве, затем спустились по каменным ступеням. Воздух стал спертым, и Саймон оступился на неровной земле. Он выругался и услышал смех в ответ.

– Остановка, – сказал кто-то из троих несколько секунд спустя.

Саймон остановился и стянул повязку. Он заморгал и убедился, что его догадка оказалась верной – они вошли в катакомбы. Через равные интервалы проход освещали факелы, из чего следовало, что проходом часто пользовались. Саймон схватил ближайший факел – и для освещения, и для обороны, если потребуется. Увидев, что его спутники с опаской смотрят на него, Саймон приподнял бровь, вызывающе усмехнувшись. Главный из них пожал плечами и пошел первым.

Они углубились в подземелье. Вскоре тот, кто шел первым, свернул в узкий боковой проход, за этим поворотом последовали несколько других. Всякий раз каменный туннель становился все уже. Тем большей неожиданностью возникло на их пути довольно большое круглое помещение со сводами. Здесь была устроена темница. Посреди этой пещеры стояли три клетки. В каждой из них находилось по четыре человека. Кое-кто лежал на полу, кто-то сидел, прислонившись спиной к решеткам, За пленниками присматривали несколько охранников. Впрочем, сейчас охрана была занята игрой в карты.

– Как вы? – обратился Саймон к своим людям, обведя взглядом три клетки. Все двенадцать человек были грязными, обросшими, но раненых и больных среди них как будто не было. Сейчас все стояли, схватившись руками за прутья, и смотрели на Саймона с надеждой.

– Мечтаем о ванне, – сказал один из пленников.

– И об эле, – добавил другой.

– А о женщинах? – спросил Саймон, улыбнувшись.

– О да!

– Завтра вас освободят, – сказал Саймон. – Мне бы очень хотелось, чтобы вас освободили прямо сейчас, но я пожелал убедиться, что все вы в порядке, перед тем как передать им то, что они хотят.

Человек по имени Ричард Бекинг протянул ему сквозь прутья руку, и Саймон без колебаний пожал черную от грязи руку товарища.

– Спасибо, Куинн, – хрипло проговорил Ричард.

– Тебе спасибо, друг, – ответил Саймон, сжав его руку крепче, незаметно вложив ему в ладонь свернутую в трубочку записку.

Ричард чуть заметно прищурился, давая Саймону понять, что принял послание и сохранит его в тайне. Эта записка была частью плана. Саймон должен был убедиться в том, что все пленники отпущены на свободу и им ничто не угрожает до того, как он передаст Лизетт Дежардану.

На этом Саймон попрощался с товарищами и вернулся на поверхность тем же путем, каким попал в подземелье, – частично с повязкой на глазах, частично без нее Он расстался с людьми Дежардана у того, столба, где они привязали коней.

Саймон возвращался домой. В этот час людей на улицах стало намного меньше, и лишь один экипаж попался ему на пути. Он остановился, пропуская карету. В окне кареты мелькнула дамская рука в перчатке, что свидетельствовало о том, что врагов там нет и волноваться не из-за чего.


Всадник был так хорош собой, что у Линетт при виде его закружилась голова. Она наклонилась вперед так, чтобы получше рассмотреть его в окне кареты. Линетт не упускала всадника из виду до того момента, пока он не скрылся за поворотом.

Он сидел в седле выпрямившись, удерживая свободный повод одной рукой. Другая рука лежала на эфесе шпаги. У всадника был непринужденный, даже скучающий вид, но Линетт чувствовала, что это всего лишь маска, а внутренне он предельно собран. Он проводил взглядом их карету, и, благодаря тому, что на нем не было шляпы, Линетт смогла разглядеть его лицо – лицо умопомрачительного красавца.

– Что ты там увидела? – спросила у Линетт мать – она сидела в карете напротив дочери.

– Я любовалась красивым мужчиной, – объяснила Линетт, усаживаясь поудобнее.

– Бесстыдница. Что, если бы он увидел, как ты вытянула шею, разглядывая его?

– Здесь слишком темно, – возразила Линетт. – Ты же не разрешила нам зажечь лампу.

– Опасность грозит отовсюду, – со вздохом сказала мать и потерла виски. – Ты не понимаешь.

– Потому что ты не хочешь мне ни о чем рассказать.

– Линетт…

И Линетт не стала настаивать. После смерти сестры Линетт считала своим долгом стать для обожаемой матери опорой и утешением, и эта роль трудно давалась импульсивной девушке. Лизетт всегда была тихой и рассудительной, а Линетт, наоборот, всегда была возмутительницей спокойствия, выдумщицей и проказницей. Она вечно впутывалась в истории, которые заканчивались неприятностями.

– Простите, маман.

– Ничего. Путешествие было долгим, мы все устали. Виконтесса была настоящей красавицей с изящной фигурой, очень светлой кожей, точеным лицом и роскошными золотистыми волосами, и эти черты она передала своим дочерям. С возрастом она не утратила красоты, она оставалась все такой же хорошенькой, какой была в юности. Но хрупкой она была только на вид. Маргарита Байо, виконтесса де Гренье, была удивительно сильной женщиной. Если уж она что-нибудь задумала, то поколебать ее решимость не мог никто.