— Зачем вы мне об этом говорите? — спросила Маргарита. Глаза ее умоляли.

— Затем, чтобы вы знали в точности, за какого человека собираетесь отдать жизнь. Если мы поменяемся местами и я смоюсь с вашим ягненочком, я не хочу проснуться однажды ночью, когда мы с Грасиелой будем спать в грязи и с пустыми животами, — проснуться и почувствовать свою вину, что вы умерли вместо меня, а я вас обманула.

— Я вовсе не собираюсь умирать за вас, Дженни Джонс, не заблуждайтесь на этот счет. Я умираю ради того, чтобы Грасиела могла жить. Я приму пули вместо вас, только если вы поклянетесь всем святым, что Грасиела не будет оставлена здесь на погибель. Я встану перед стрелковым взводом только в том случае, если вы от всей души пообещаете спасти мою дочь. Голодать в тысячу раз лучше, чем умереть!

— А ваш отец, богатый владелец ранчо? — спросила Дженни со злостью. — Если ваш драгоценный Роберто откажется от Грасиелы, почему бы мне не оставить ее у дверей вашего отца?

— Он ни за что не примет незаконного, как он считает, ребенка Сандерса.

— Ну так вот вам и ответ! — Дженни откинулась назад к стене, вытянув ноги вдоль завшивленного матраса. — Просто объясните это своим жадным кузенам — и ребенок спасен.

Этими словами она отказывалась от шанса выжить. Какое-то мгновение — не больше — Дженни проклинала себя. Потом представила себе, что значит содержать ребенка, и решила предпочесть встречу со стрелковым взводом. Пусть все идет как идет.

— Грасиела — законная наследница, независимо от того, примет мой отец ее или нет. Когда суду будет представлено мое свидетельство о браке, которое я передам вам, притязания Грасиелы признают законными. Я в этом удостоверилась.

Дженни посмотрела на палец, торчащий из дыры в ее башмаке.

— Я ведь сказала вам, что терпеть не могу малых детишек и что не смогу толком обеспечить ребенка. Я не знаю, что сулит будущее. Я даже не уверена, доберусь ли до северной Калифорнии. — Она подняла глаза. — И вы все еще хотите этого обмена?

— Вы единственная надежда для Грасиелы.

— В таком случае Грасиела в большой беде. — Дженни рассмеялась резким и неприятным смехом, потом на минуту задумалась. — Они выстрелят, когда ваше лицо будет закрыто капюшоном, но хоронить в капюшоне не станут. А как только его снимут, каждый поймет, что вместо меня убили вас. Вы подумали об этом?

Маргарита медленно кивнула.

— В вашем распоряжении будет примерно шесть часов. — Она помолчала. — По правде говоря, я не верю, что солдаты станут вас разыскивать. Они носят форму, но они немногим лучше бандитов. Какой им смысл отправляться в погоню за женщиной без единого гроша? Мертвое тело у них будет, и этого достаточно для официального протокола.

— Тогда о каких шести часах вы говорите?

— Я имею ввиду своих двоюродных братьев, в особенности Луиса, Чуло и Эмиля. Когда опознают мое тело, они поймут все и сумеют сделать так, что все поверят в похищение, то есть что вы похитили их любимую маленькую племянницу. Они тут же пустятся в погоню и постараются убить вас обеих.

— Вот сучьи дети! — выругалась Дженни, запустив руку себе в волосы. — Вы подбрасываете мне ребятенка, возможно, на всю мою оставшуюся жизнь, а в придачу я получу свору мексиканских убийц, которая ринется по моим следам, чтобы прикончить меня. Цена высокая!

— Вы останетесь живы, — успокоила ее Маргарита; она посмотрела на тень, все выше наползающую на стены камеры. — решайте же. У меня остается мало времени, чтобы уладить все необходимое.

Прошли еще две минуты, пока Дженни размышляла. Глубокий вздох поднял ее грудь.

— Вы знаете, что я это сделаю. Знали и тогда, когда покупали свидание со мной.

Маргарита кивнула и закрыла глаза, на ресницах у нее блеснули слезы облегчения.

— Давайте твердо определим, что обещает каждая из нас. Я обещаю умереть завтра вместо вас. Вы — отвезти Грасиелу к отцу и передать ее только ему и никому больше. Если Роберто не сможет или не захочет принять дочь, — при этих словах по лицу Маргариты промелькнула тень боли, — тогда вы воспитаете Грасиелу как собственное дитя. И постараетесь полюбить ее.

— О нет! — Дженни вздернула голову и сузила глаза. — Я не обещаю полюбить ребенка, которого никогда еще не видела и к которому уже отношусь с предубеждением. Я отвезу ее Роберто. Или выращу, если придется, но не ждите, чтобы я ее полюбила. Этого я не могу сделать.

— Вы жесткая женщина, Дженни Джонс!

— Вы и наполовину не представляете — насколько! Мой папаша колотил меня с тех пор, как только я научилась ходить. Единственный человек, которого я любила, мой третий брат Билли, умер, когда мне было девять, и умер из-за меня. Мать выгнала меня на улицы Денвера, едва мне исполнилось десять. С тех пор я сама заботилась о себе. Да, вы вправе утверждать, что я жесткая женщина.

В карих глазах синьоры Сандерс появилось сочувствие.

— Простите меня. Такого не заслуживает ни один ребенок.

— Вы собираетесь завтра умереть и сочувствуете мне? — Что-то резкое и болезненное шевельнулось у Дженни в груди. — Вы либо дурочка, либо лучшая из женщин, каких мне доводилось встречать.

Последние слова она произнесла шепотом.

Ужасная правда словно обручем стиснула ей голову. Эта милая, хрупкая женщина погибнет завтра поутру. Маргарита Сандерс встанет перед расстрельной командой вместо Дженни, потому что любит свое дитя больше всего на свете, больше собственной жизни. Она проведет оставшиеся ей немногие часы в хлопотах об освобождении Дженни и ее бегстве. Она попрощается с обожаемой дочерью. И при всем том она сочувствует убогому прошлому незнакомки.

— А что я скажу Грасиеле, когда она спросит, что произошло с вами? — с трудом сглотнув, спросила Дженни.

— Она взрослее своих лет. Я расскажу ей правду, — вставая с места, ответила Маргарита. Она отряхнула юбку, но собранная с пола грязь так и осталась на подоле. — Я не хочу, чтобы она упрекала вас за мою смерть. Она должна понять, что это был мой выбор.

— Предположим, что ваши кузены не убьют нас… и предположим, что Роберто умер или что-то в этом роде. — Дженни смущенно закашлялась. — Что, если Грасиела станет расспрашивать, какой вы были? Ведь я ничего о вас не знаю.

Маргарита перевела взгляд на решетку окна.

— Скажите ей, что я любила ее и ее отца. Скажите, что я старалась жить достойно и никому не причинять зла. — Она снова посмотрела на Дженни. — И еще скажите, чтобы она забыла меня и чтила женщину, которая ее вырастила.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Дженни мягко произнесла:

— А вы тоже твердый орешек.

— Убедите ее не погружаться в прошлое. Пусть живет и будет сильной, Дженни Джонс. Научите ее смеяться и любить. Если она этому научится и найдет свое счастье, то, где бы я ни находилась, я стану радоваться и тоже буду счастлива.

— О Боже. — Дженни утерла глаза грязной рукой. Сообразив, что Маргарита собирается обнять ее, она поспешно попятилась. — Я грязная и вшивая.

В глазах у Маргариты промелькнула усмешка, а на щеках появился слабый румянец.

— Сеньорита Джонс, — произнесла она с улыбкой, — вши не долго будут меня беспокоить.

Худыми руками она обхватила Дженни за талию и опустила голову ей на плечо.

— Спасибо, — прошептала она. — Я стану молиться за вас, Дженни Джонс.

Дженни взмахнула руками, а потом в свою очередь обняла Маргариту Сандерс, стараясь не слишком сильно сжимать тонкие, как у птички, косточки. Миниатюрность и хрупкость этого существа заставили Дженни почувствовать себя огромной и неуклюжей, словно новорожденный теленок.

Разомкнув объятия, Дженни, смущенная и тронутая, отступила и уставилась на сеньору Сандерс, стараясь хорошенько запомнить ее черты при слабеющем дневном свете.

— Я уверена, что так оно и будет. — Маргарита отошла к зарешеченной двери, собираясь с силами, чтобы позвать охранника. — Завтра на рассвете у нас не будет времени для прощания, так что я прощаюсь с вами теперь. — Она улыбнулась и взяла мозолистые руки Дженни в свои мягкие ладони. — нет слов, чтобы выразить мои чувства. Признательность. Уважение. Любовь. Эти слова не передают даже в малой степени того, что я испытываю по отношению к вам. Вы спасение моего сердца. Вы ответ на мои молитвы. Вы мать, которую я оставляю моей дочери…

— Паршивая мамаша, — пробормотала Дженни.

Маргарита с улыбкой сжала ее руки.

— Я думаю, вы будете удивлены, — ласково произнесла она, — но я уверена, что вы полюбите Грасиелу и, если вам суждено будет стать ей матерью, вы сделаете нашу дочь, вашу и мою, женщиной, которой мы обе станем гордиться. Я это знаю.

Дженни хотела сказать, что Маргарита попросту грезит, но удержалась. Если бедняге хочется убедить себя, что в Дженни таятся скрытые запасы материнских чувств, так и пусть ее. Дженни не настолько жестока, чтобы лишать эту женщину утешения в последние часы жизни.

С дребезгом распахнулась дверь. Охранник грубо отшвырнул Дженни в угол камеры, потом отступил в сторону и дал сеньоре Сандерс пройти.

Дженни вскочила на ноги и бросилась к двери. Ухватившись за решетку крошечного окна, она прокричала в душную вонь коридора:

— Я дала вам слово! Дала слово!

… До глубокой ночи Дженни сидела на голом матрасе, щелкала в полной темноте вшей и думала о женщине, которая на рассвете умрет вместо нее.

Думала она и о ребенке. О Грасиеле. И о двоюродных братьях-убийцах, которые погонятся за ними. С тяжелым сердцем размышляла и о том, что на ближайшие двенадцать лет, а может, и на более долгий срок она будет обременена ребенком.

«Я дала слово», — шептала она. Это было единственное, чем она могла заплатить за спасение своей жизни. И единственное, чего хотела от нее Маргарита. Обещание.

Если бы она имела обыкновение обращаться к Богу, она помолилась бы за Маргариту Сандерс. И может, добавила бы словцо-другое о самой себе и ребенке.

Глава 2