Мэгги Осборн - Не бойся любви

— Я никогда не слышала вашего имени. Я вас не знаю. Мне нечего вам сказать, — холодным тоном заявила Дженни Джонс, поворачиваясь спиной к женщине, которую тюремщик впустил к ней в камеру.

Подойдя к окну, Дженни увидела, как представители мексиканских властей со скучающим выражением на лицах натаскивают стрелковое подразделение. Легкая дрожь прошла у нее по спине, и Дженни вытерла вспотевшие ладони о слишком широкие мужские брюки, которые были на ней.

Завтра на рассвете на нее будут направлены стволы шести ружей. Она надеялась, что не обмочится, прежде чем солдаты ее убьют. Надеялась, что ей хватит смелости умереть с мало-мальским достоинством.

— Я пришла, чтобы спасти вашу жизнь, — негромко проговорила сеньора Маргарита Сандерс.

Погруженная в свои мысли, Дженни едва слышала, что говорила эта странная незнакомка, но что-то в ее словах привлекло ее внимание. Дженни успела заметить, как сеньора поднесла к своим аристократическим ноздрям кружевной носовой платок — в камере стояла жуткая вонь. Элегантно одетая женщина с легким вздохом окинула взглядом тесное обиталище Дженни, потом подобрала юбки и приготовилась сесть на голый матрас.

— Не садитесь, — предостерегла ее Дженни, снова поворачиваясь к зарешеченному окну. — Там полно вшей.

На ней и самой вшей было предостаточно, но теперь это уже не имело значения. Дженни вытерла цветным платком вспотевшую шею, подумав при этом, что духота в камере и непрестанное жужжание мух медленно сводят ее с ума. Она смотрела, как шестеро невзрачных солдат маршируют в замызганных мундирах к стене со множеством следов от пуль. Ни один из них не был похож на меткого стрелка. Сколько залпов им придется сделать, прежде чем они ее прикончат? Если не повезет, то как бы не пришлось терпеть их попытки до полудня.

— Простите, вы слышали, что я сказала? — мягко спросила Маргарита Сандерс.

Она вытерла грязь с низкого табурета носовым платком, помедлила и уселась с очевидным намерением остаться. Скопившийся на полу мусор взметнулся от резкого движения подола ее шелкового платья.

Дженни рассмеялась, но смех ее был невесел.

— Театр, да и только! Ну что ж, я вам подыграю. Позвольте узнать, сеньора, каким образом вы предполагаете спасать мою жизнь? — Дженни пристально поглядела на посетительницу. — Взорвете тюрьму? Перестреляете солдат? Отмените приговор? — Дженни замолчала, увидев, как сеньора Сандерс кашляет в платок, оставляя на белоснежном кружеве пятна крови. Глаза у Дженни сузились, и она произнесла безжалостно и прямо: — Вы кашляете кровью. Вы умираете.

Смерть отметила своей печатью высокие, обтянутые кожей скулы Маргариты Сандерс, стерла румянец с ее щек. Глубоко запавшие глаза были обведены синеватыми кругами, сбившиеся под модной шляпой волосы лишены упругости и блеска. Приглядевшись, Дженни решила, что сеньора Сандерс в прошлом была настоящей красавицей. Теперь плоть ее ссохлась, и женщина выглядела лет на десять старше своего возраста.

— Почему вы не остались в постели? Чего ради пришли сюда? — уже более мягко спросила Дженни. Она подняла руку, темную от грязи, к жестяной крыше камеры, источавшей жар. — Вам это вредно. Идите домой.

Дом — это скорее всего большая асиенда на ранчо за деревней. Кружево платка, дорогая ткань платья и мантильи свидетельствовали о богатстве. Изящная форма носа и хрупкое сложение говорили об аристократическом происхождении не менее ясно, нежели самообладание женщины и ее спокойная уверенность в себе. Работать ей, само собой разумеется, не приходилось — разве что поднять оброненную вилку, прежде чем это успел сделать слуга.

Такие изысканные особы вызывали у Дженни острое чувство неловкости. Рядом с ними она ощущала себя большой и неуклюжей, не грациознее упрямых мулов, которых она погоняла, чтобы заработать себе на хлеб. Женщины, подобные Маргарите Сандерс, обитали в другом, лучшем мире, чем мир Дженни, в мире, который она не могла себе представить.

Губы Дженни скривились. Сеньора Сандерс никогда не носила по месяцу одно и то же грязное платье, не платила — да еще с благодарностью! — пятьдесят центов за право спать на полной насекомых кровати, не страдала от волдырей на ногах. Дженни заключила бы пари на половину оставшегося ей времени, что Маргарита Сандерс никогда не испытывала недостатка в еде и не готовила ее для себя. В ее хорошенькой головке не было забот более серьезных, чем необходимость решить, какое платье надеть для следующего выхода на люди.

Дженни сплюнула прямо на пол, как бы избавляясь от вкуса зависти во рту; потом она поглядела на свою шикарную посетительницу — как та восприняла этот жест.

Но сеньора Сандерс, казалось, не обратила на него ни малейшего внимания: закрыв от боли свои темные глаза, она снова кашляла в испятнанный кровью платок.

Когда приступ прошел, грудь сеньоры Сандерс еще долго двигалась под кружевным лифом платья — женщина боролась за более глубокий глоток спертого воздуха.

— Завтра в пять тридцать утра, — заговорила она наконец, справившись с дыханием, — отец Перес прибудет выслушать вашу последнюю исповедь.

— Скажите ему, чтобы спал спокойно. Я не католичка.

— Он будет одет в сутану до пят с большим капюшоном. Охрана его ждет. — Маргарита прижала руку к впалой груди и глубоко вздохнула. — На самом деле это будет вовсе не отец Перес. Это буду я. Мы с вами поменяемся местами. — Ее взгляд скользнул по грязным брюкам Дженни и по надетой на нее мужской рубашке большого размера, также покрывшейся за месяц грязными пятнами. — Командиру, парню придурковатому, сообщили, что вы не хотите, чтобы стрелковый взвод видел ваше лицо, когда вы будете умирать, и поэтому потребовали для себя капюшон. Солдаты приняли это известие с облегчением, потому что они не привыкли стрелять в женщин. Договорились, что отец Перес принесет с собой запасной капюшон.

Дженни уставилась на посетительницу, сжав руки в кулаки.

— Что за чертовщину вы мне предлагаете? Стало быть, я выйду отсюда под видом отца Переса? А вы встанете к стенке вместо меня?

Маргарита Сандерс прижала платок к губам, кашлянула и проговорила слабым голосом:

— Я умру вместо вас.

В наступившей душной тишине Дженни услышала, как толстый мексиканский чиновник кричит на солдат. Лошадь прорысила мимо зарешеченного окна камеры, где-то в лагере залаяла собака. Порыв ветра, который очень быстро утих, успел донести запах свежеиспеченных лепешек-тортилий и жареного перца-чили.

— Ладно. Считайте, что вам удалось меня заинтересовать. — Дженни отошла от окна и присела на матрас, обратив свои голубые глаза на Маргариту Сандерс. — А какова цена? Чего вы потребуете от меня? Уж наверное, это не пустяк, если вы готовы заплатить своей жизнью?

Маргарита улыбнулась, и снова Дженни заметила внезапный проблеск ее былой красоты

— Мне говорили, что вы человек прямой.

— На мою долю не досталось хорошего воспитания, — отрезала Дженни.

Она поглядела на мягкие и гладкие руки Маргариты, а потом на свои собственные. Твердые мозоли покрывали ее пальцы. Ветер и зной превратили тыльную сторону кистей в некое темное подобие старой кожи. Ей вдруг захотелось спрятать руки, и она едва не улыбнулась своему порыву. Когда же это она в последний раз испытывала хоть чуточку женского тщеславия? Уж и не припомнить.

— Я не могу придумать, что я сама могла бы предложить в обмен на свою жизнь, но у вас явно что-то на уме. Итак?

Она смотрела на Маргариту, пытаясь вообразить, чего же стоит ее жизнь? Цена должна быть очень высокой, не иначе. Маргарита Сандерс готова идти на смерть… ради чего?

— Вот что я хочу в обмен на то, что умру вместо вас, — заговорила Маргарита, глядя Дженни в глаза. — Хочу, чтобы вы отвезли мою шестилетнюю дочь Грасиелу к ее отцу в северную Калифорнию. — Дженни хотела было заговорить, но Маргарита остановила ее движением руки. — Если мой муж умер, вы должны согласиться воспитать Грасиелу как собственную дочь. Вы не отдадите ее деду с бабкой и вообще никому, кто предъявит на нее родственные права. Если вы — по любой причине — не сможете передать ее с рук на руки отцу, вы будете воспитывать ее сами до тех пор, пока она не выберет себе мужа по доброй воле и не создаст собственную семью. Такую вот сделку я хочу заключить с вами. Такую цену потребую за спасение вашей жизни.

У Дженни дрогнули губы. Ее словно хватило по голове обломком гранита.

— Это безумие! — в конце концов выпалила она. — Если вы любите вашу дочь — а я полагаю, что это так, — раз вы готовы пожертвовать жизнью ради нее, то как же вы, во имя Господа, можете доверить ее попечениям незнакомого человека? Ведь вы ничего не знаете обо мне, кроме того, что я приговорена к смерти за убийство солдата!

Когда Маргарита перестала кашлять и более или менее отдышалась, она обмахнула лицо перчатками и покачала головой.

— Я знаю, что вы честны даже во вред себе. Ведь свидетелей не было, вы могли отрицать, что убили напавшего на вас скота. Но вы добровольно признали это.

— И посмотрите, куда привела меня моя честность! — Дженни показала на окружающие ее каменные стены. — Никто не поверил, что какой-либо мужчина, даже пьяный солдат, набросился бы на женщину вроде меня.

Маргарита спокойно встретила ее взгляд.

— Если полученные мною сведения верны, то вы достаточно долго перевозили грузы в штат Чиуауа, чтобы понимать: с того мгновения, как вы признали, что стреляли в сеньора Монтеса, вы были обречены, — сказала Маргарита, в глазах у которой блеснуло любопытство. — Почему вы не солгали?

Дженни, обозленная, прошагала к окну и вцепилась руками в решетку, несмотря на то что накаленные солнцем прутья обжигали ладони.

— Честность — это все, что у меня есть, — наконец произнесла она глухим голосом. — У меня не семьи. У меня нет красоты и нет мужчины. У меня нет денег, и я, черт побери, уверена, что нет будущего. Моя гордость может опереться только на одно — мое слово. — Она вздернула подбородок. — Если Дженни Джонс что-то говорит или обещает, можете поставить последнее песо — все правда, все так и будет.