Я вернулась к фотокамере. Огонек батарейки уже мигал, но я снова просмотрела снимки. Мне хотелось увидеть как можно больше до того, как она окончательно сядет. Я перематывала их и задержалась на фотке, которую снял Эрик: я читаю книгу на балконе нашей каюты. Еще были фотографии нашего лайнера, я в купальном халате в первый день круиза. Я в белом сарафане.

Потом свадьба. При виде изображений, сделанных в основном Габби, слезы обожгли мои глаза. Вот я бросаю букет; мы с Эриком танцуем наш первый танец. Ах, Эрик… Я улыбнулась, увидев, что Габби сняла моего племянника Коннора в тот момент, когда он стянул кусочек глазури с края торта.

На остальных снимках были наш дом в Сиэтле, случайный ужин в ресторане и я на фермерском рынке за неделю до свадьбы. Я держу плетеную корзинку, а из нее торчат морковь и мангольд. У меня заурчало в желудке.

Вот и все. Я пожалела, что больше было нечего смотреть. Фотографии согревали меня, я даже не ожидала от себя такой реакции. Я порылась во внутренней памяти камеры в надежде, что Эрик хранил где-то и другие снимки. Мне нужно было увидеть дом. Нужно было вспомнить, какая чудесная жизнь течет своим чередом где-то далеко отсюда. У меня затрепетало все внутри, когда я увидела дату 12 февраля. Прямо накануне Дня святого Валентина, когда Эрик пригласил меня на ужин в ресторан «Канлис». Я тут же кликнула на это число, но ахнула при виде первого снимка, появившегося на экране.

Пара ног, не моих, на краю бассейна. Розовый лак на ногтях. Это не мои ноги. Выше – пышный голубой сарафан. Моя рука чуть-чуть дрожала, когда я рассматривала следующий снимок. Та же самая женщина, на этот раз в бледно-голубом платье. Спиной к фотографу, но я все же многое увидела: загорелую спину, белую бретельку лифчика, упавшую с ее правого плеча. Пышный подол, колыхавшийся при ходьбе. Кто она такая?

Я с трудом заставила себя взглянуть на следующее фото. Опять та же особа, на этот раз в белой кружевной камисоли. Я не могла определить, где она находилась. В номере отеля? На каком-то диване? Я оторвала взгляд от экрана и подумала, не начались ли у меня галлюцинации? Такое просто невероятно. Зачем Эрику хранить эти фотографии на своей камере? Он никогда бы не стал встречаться с кем-нибудь еще. Я внимательно рассмотрела фото, надеясь обнаружить на нем какую-то подсказку, и заметила в углу край газеты. Я прищурилась. «Чикаго трибьюн». Тут я вспомнила. Эрик летал в командировку в Чикаго за пару дней до Дня святого Валентина. Он прилетел домой утром 14 февраля. Когда я встретила его в аэропорту, он подарил мне дюжину красных роз. Я чуть не задохнулась. Нет, не может быть такого, мои подозрения неоправданны. Неужели я схожу с ума?

– Смотрите! – крикнул Грэй.

Я опустила камеру и сообразила, что я слишком погрузилась в свои мысли и даже не заметила, что Грэй проснулся.

– Что такое? – спросила я.

– Самолет! – сообщил он.

Это открытие стерло всю сердечную боль, которую я чувствовала, стерла ее словно маркерная доска. Я могла думать только о том, чтобы поскорее покинуть этот плот, чтобы нас спасли. Я услышала самолет. Его рокот приближался. И тут я увидела его. Маленький самолет, вероятно летавший от одного острова к другому. Мы с Грэем неистово махали руками, орали до хрипоты. Я подумала о том, чтобы воспользоваться зажигалкой Луизы, зажечь что-нибудь и помахать над головой. Но пока я искала ее, самолет уже пролетел.

– Может, они увидели нас и хотят развернуться, – предположила я. Мое сердце все еще бешено колотилось от притока адреналина.

Грэй кивнул. Мы долго не отрывали глаз от неба. У меня даже заболела шея. Но время шло, а самолет не возвращался. Я вспомнила про фотографии и снова взялась за камеру. Может, я что-нибудь пропустила. Может, это была ошибка. Я решила взглянуть еще раз и досмотреть остальные фотографии в альбоме, но экран был темный. Я выключила и включила камеру, но тут же поняла, что аккумулятор наконец окончательно сел.

– Что с вами? – спросил Грэй.

Я не знала, что и сказать. Мне казалось, что я разучилась говорить; внутри меня что-то застыло. Я вдруг заплакала. Это были бурные, сотрясавшие душу рыдания, рвавшиеся откуда-то из глубины души, из тайной каморки, которая так долго была заперта, но теперь открылась, и поток заплесневелых, презренных эмоций яростно вырвался на поверхность.

Грэй обнял меня и утешал словно ребенка.

– Ну, ну, – нежно говорил он; я даже не подозревала, что он способен на такую нежность. – Не плачь, Шарлотта. – Шарлотта. Он впервые назвал меня по имени или, вернее, правильным именем. – Все будет хорошо, у тебя и у меня, вот увидишь. Скоро мы приплывем к какому-нибудь острову. Я уверен. – Я лишь кивала, рыдая на плече у этого незнакомого мужчины. Я не говорила ему, что плакала из-за разбитого сердца. Не говорила, что мне уже было все равно, доплывем ли мы когда-нибудь до суши. Я сдалась. – Не плачь, Шарлотта, – повторял он вновь и вновь. Его голос звучал возле моего уха, а меня захлестнула волна усталости. Я закрыла глаза и слышала его шепот: – Пожалуйста, Шарлотта, держись. Еще немножко. Мне надо, чтобы ты держалась.

* * *

Когда я открыла глаза, солнце уже поднималось над горизонтом. Грэй спал рядом со мной. Я была смущена, ведь я спала в его объятиях, и удивилась, что он обнимал меня все это время. Удивилась, что он не отпустил меня.

Я потерла глаза. Прошлый вечер казался мне кошмарным сном. Я вспомнила про снимки в фотоаппарате и решила, что их, вероятно, снял кто-то другой. Эрика на них не было, так что, может, не он держал тогда камеру. Возможно, снимки имели какое-то отношение к его работе в рекламном агентстве.

Грэй зевнул рядом со мной, потом улыбнулся.

– Еще один день, – сказал он.

Я кивнула.

– Я вот что подумал, – продолжал он. – Мы можем есть морские водоросли.

– Водоросли?

– Да, – ответил он. – Например, ламинарии.

Я наморщила лоб:

– Ты можешь есть такую дрянь?

– Но ведь они продаются в «Лавках здоровья»?

– Пожалуй, да, – ответила я со скептической улыбкой.

– Тогда почему бы нам не вытаскивать их из океана и не есть свежими?

– Пожалуй, – согласилась я, пожав плечами. Честно говоря, я была такая голодная, что могла съесть что угодно. И ела. Вчера мы с Грэем поделили вишневую помаду Луизы. Даже на вкус она была не слишком плохая, и мы решили, что нефтяное желе дало нам несколько калорий.

Грэй перегнулся через край плота и подцепил веслом плеть ламинарии, длинную, зеленую и покрытую слизью.

– Ты первый, – сказала я, разглядывая круглую шишку на плети. Я сжала ее и решила, что она напоминала кухонную спринцовку для индейки.

Грэй оторвал полоску ламинарии и положил в рот. Он жевал медленно, методично.

– Знаешь, – сказал он, – в общем, не так плохо. – Он оторвал другой кусок и протянул мне. – Вот. На вкус это как… цыпленок. Попробуй.

Я немедленно попробовала. Ламинария была солоноватая и слегка отдавала рыбой. Странно, но она была на удивление сытная, если учесть, что я не ела много дней. Мы поделили остатки водорослей, потом Грэй стал вытаскивать другие. Он доставал разные морские растения, одни были длинные и гибкие, другие грубые с какими-то пузырями. Мы пробовали их, потом решили высушить их на солнце, чтобы они стали хрустящими.

Позже пошел дождь, и мы набрали в ведро несколько дюймов воды, потом черпали ладонями воду, собравшуюся на плоту, и добавляли ее к нашему запасу. Я попила, потом Грэй сделал то же самое. Не знаю, сколько прошло времени, когда у меня начались боли в животе. Через несколько часов, может, больше. Судороги были частые и свирепые, словно кто-то резал ножом мои внутренности. Грэй тоже схватился за живот.

– Это водоросли, – сказал он. – Может, мы съели что-то несъедобное.

Я сердито посмотрела на него, потому что это была его идея, потом застонала, когда начались новые судороги. Я тосковала по туалету, имодиуму, уединению.

– Мне срочно надо в ванную, – сказала я. Я велела Грэю отвернуться и решила, что самый простой и безопасный способ – это… сделать свое дело прямо в ладони. Я присела на корточки, подставила руки, рассчитывая поймать то, что выйдет из меня, тут же бросить в волны и помыть руки. Но из меня вырвался только громкий треск. Я почувствовала себя просто ужасно, потому что Грэй это слышал. Я была страшно унижена.

– Мне тоже надо, – сказал он.

– Что нам делать? – спросила я.

– Прыгнуть в воду, – сказал он. – По очереди, чтобы не опрокинуть плот.

– Нет, – отказалась я. – Я не хочу прыгать. Боюсь акул.

Он кинул мне скомканную розовую майку Луизы.

– Тогда воспользуйся вот этим.

Я кивнула, а он спустился в воду. Он пробыл возле плота несколько минут, а я подложила майку под себя и сделала свои дела. Судороги почти прошли. Пока Грэй залезал на плот, я выбросила майку в океан. Плот зачерпнул немного воды, но мы быстро вычерпали ее.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Намного лучше, – ответил он.

– Я тоже, – сообщила я. Но при этом я чувствовала себя опустошенной, растерянной, невероятно отчаявшейся. Нам оставалось недолго. Мы оба это понимали.

Глава 8

Вокруг было темно. Я не понимала, то ли это середина ночи, то ли скоро забрезжит рассвет. Я была слабая, сонная, и, вероятно, у меня мутилось сознание. Я посмотрела на Грэя, но в тот же миг увидела лицо Эрика и не сразу поняла, что это галлюцинация. Эрик спал рядом со мной. Почему я проснулась? Я что-нибудь услышала? И тут же мои глаза различили вдалеке искру света. Она плясала под поверхностью океана, словно дразня меня, и сначала показалась лучом фонарика, направленным на воду. Может, близко от нас плывет лодка? Я подергала Грэя за руку, но он даже не пошевелился.

– Проснись, – сказала я. Теперь даже разговор забирал у меня энергию, которой уже не осталось. – Я что-то увидела.