Пообещав Александру Романовичу, что сам поговорит с Радченко, он попросил ни с кем больше не обсуждать этот вопрос: мол, надо все продумать.

…В дверь квартиры позвонили.

Отпустив час назад своих охранников, Максим предупредил вахту в подъезде, что около десяти к нему придет гость. Щуплый, как всегда, был пунктуален.

— Ого, какие у тебя хоромы! — прищелкнул он языком и, не имея привычки разуваться, ступил заляпанными грязью ботинками на пушистый ковер в прихожей.

Максим поморщился, но промолчал: если все сложится удачно, он никогда не вернется в эту квартиру. Все свое имущество несколько часов назад он переоформил на приемлемых условиях: дачу продал — деньги лежали под шкафом в дипломате, сумма, причитающаяся за квартиру, в скором времени должна была отправиться на заграничный счет.

— Ну, чего звал? — плюхнулся в большое кожаное кресло Щуплый.

— Должок за тобой.

— Знаю, — не дал договорить гость. — Потому сам и не звонил. Мы эту бабу в больнице хотели достать…

— Поздно, — перебил его Максим. — Пусть живет… У меня к тебе другое дело: одного человека надо перевезти из Минска в Москву.

— Сам, что ли, прикатить не может? Границ нет…

— А он пока еще не догадывается, что ему надо сюда прикатить. Сынок… скажем так, одного конкурента.

— Та-а-а-к… Детей красть мне еще не приходилось… Не мое это. У меня закон: старых и малых не трогать.

— А ему уже есть восемнадцать, — пояснил Цеховский, подивившись в душе принципиальности матерого бандита.

— Ну и чем он тебе не угодил?

— Не он, а его мамаша… Путается под ногами, работать мешает. Вот подержу недельку сына взаперти, смотришь — и сговорчивей станет.

— А если баба в ментовку настучит?

— Припугнем — не настучит. Сын-то — единственный.

Слушая, Щуплый задумчиво вертел на пальце брелок с ключами от машины.

— Брешешь! — Он вдруг резко сжал их в кулаке и уставился на Цеховского. — Или выкладываешь все, как есть, или я пошел.

— Хорошо, — лихорадочно принялся тот придумывать на ходу, что сказать. — Это не моя просьба… это просьба моего руководства.

— Ха, так бы и базарил! — неожиданно успокоился Щуплый. — Начальник у тебя кровожадный — факт. Думаешь, не дотумкал, что за бабу мы сбили? Жена его бывшая, верно? За мальчишку я сам цену скажу… Двадцать пять кусков.

— Пять… Я же не прошу его замочить.

— Двадцать.

— Десять — и точка, большего он не стоит. Тем более что главная цель — припугнуть мамашу. А учитывая должок… — мельком глянул он на собеседника. — Ладно, должок считать не будем, но на этот раз никакой предоплаты: будет мальчишка — будет вся сумма.

— Лады, — подумав, согласился Щуплый. — Теперь давай конкретно…


Во вторник пятого марта в квартире Крапивиных раздался поздний телефонный звонок, и мужской голос попросил Тамару Аркадьевну. Ответив, что мать вернется лишь в среду, Сергей собрался опустить трубку, как вдруг собеседник обратился к нему по имени.

Назвавшись доброжелателем, мужчина стал сетовать на превратности нашего времени, на людское непонимание, на зависть, упомянул коттедж и вдруг намекнул, что мог бы помочь его вернуть. Сергей стал слушать внимательнее. «Доброжелатель» же, уловив его заинтересованность, представился сотрудником российской компании, шеф которой приобрел коттедж, и назначил парню встречу завтра в кафе неподалеку от университета.

— Максим Цеховский, — протянул юноше руку крупный коротко остриженный человек в черной куртке. — Генеральный директор…

— Сергей Крапивин. — Слегка смущаясь, что такой серьезный человек ведет с ним разговор, юноша старался не показать своей робости. — Вы что-то говорили о доме? О том, как можно его вернуть? Я вас правильно понял?

Прищурившись, Щуплый изучающее уставился на молодого человека, за которым наблюдал с субботы. Он уже знал, что застать Крапивина одного не так-то просто. С ним постоянно был кто-то из ребят, квартира и подъезд под охраной, да и ночевал он не один: дважды — с приятелем в очках, один раз — с симпатичной брюнеткой. Так как свидетели не вписывались в план похищения, с помощью приехавшего накануне Цеховского пришлось придумать кое-что новенькое.

«А ведь я не ошибся, — также изучал парнишку сидевший за дальним столиком Максим. Под предлогом, что еще пару дней полежит дома, позавчера вечером он отпустил охрану, собрал вещи, перевез их на снятую ранее квартиру и поездом уехал в Минск. — Абсолютное внешнее сходство, тембр голоса… Даже характер… Как же Тамаре Аркадьевне удалось скрыть факт рождения сына от отца? Какая кошка между ними пробежала? Хотя ответ здесь очевиден: «кошка» в тяжелом состоянии лежит в больнице… Настроили себе бизнес-империй, а в личной жизни как были слепцами, так ими и остались! Зато какие гордые… Гордыня вас и погубит!»

— Правильно. Сергей… извините, как ваше отчество?

— Алексеевич… Но это не обязательно, вы можете звать меня по имени, мне так привычнее. Так чем вы можете помочь?

— Понимаете, ваша мать, уважаемая женщина, в силу своего характера часто совершает ошибки… — Из-за того что Щуплый тщательно подбирал слова, дабы не сбиться на жаргон, говорил он медленно. Но, как ни странно, речь его от этого казалась убедительнее. — Не буду врать, но покупка коттеджа — результат нашего замысла. Мы хотели ее немного наказать…

— Ничего себе — немного! Да мама которую ночь не спит!

— Понимаю… Все люди совершают ошибки, в том числе и вы, и ваша мать, да и мы… Но мы хотим жить с чистой совестью, к тому же нам совсем не нужен ваш дом… Мы хотим вернуть коттедж.

— Позвоните маме, поговорите…

— Понимаете, наш шеф — Алексей Ярославович Радченко — считает выше своего достоинства перед кем-то извиняться. За него это делают другие.

— Все равно поговорите с мамой. Она сегодня прилетит.

— Нет. Это условие Радченко. Тамара Аркадьевна ничего не должна знать, только ее доверенное лицо. А кто может быть доверенней, чем родной сын?

— Странно… — задумался Сергей. — А почему я должен вам верить?

— Потому что я могу прямо сейчас показать копию договора купли-продажи, подписанную моим руководством.

Крапивин взял в руки заверенную нотариусом копию, долго ее перечитывал.

— Разве это может иметь обратную силу?

— Завтра мы вызовем в офис нашего представительства нотариуса и переоформим дом на вас. Для вашей матери это будет хорошим подарком к Восьмому марта. Насколько я знаю, с Александром Романовичем Ляховым вы знакомы? Он — наш представитель в Минске.

— И он здесь замешан? — растерялся Сергей.

— Он и нашел этот дом, — кивнул головой Щуплый. Забавно, но роль сострадающего праведника нравилась ему все больше: «Помогать сирым и обездоленным, восстанавливать справедливость… Пожалуй, в этом что-то есть». — Но он тоже сожалеет о случившемся… Если люди хотят исправить ошибки, надо им помочь.

— Хорошо, — согласился Крапивин, все еще не до конца веря в происходящее…


Тамара провела в Париже почти неделю. Вылетев туда в четверг, она вернулась в Минск лишь к концу среды.

Распаковав вещи, прошла на кухню, заглянула под крышку укрытой полотенцем кастрюли. Есть не хотелось. Налив в бокал немного вина, вышла на лоджию. Стеклопакеты от потолка до пола открывали панораму улицы, по которой, нервно сигналя, проносились машины.

«Чем не Париж? — горько подумала она, сделав маленький глоток. — Вот она, жизнь, как изощряется: город юношеской мечты стал для Инночки еще и местом скорби…»


…Несмотря на то что подруга достаточно долго прожила за границей, в отличие от философски относящихся к факту смерти родственников и друзей, присутствующих на траурной церемонии, уход Дени она переживала истинно по-русски: рыдала, обвиняла себя во всех грехах…

— …Это я виновата, я… — не отнимая от лица носового платка, твердила Инна. — Знала, что ему нельзя расстраиваться, нельзя болеть… А я в Нью-Йорк первым рейсом… Выходит, я его предала? — поднимала она на секунду полные слез глаза. — Но он сам согласился, что я должна поддержать Артема… В аэропорт проводил, звонил по нескольку раз на день, и ни слова, ни слова о том, что еще до моего вылета у него поднялась температура!

Инночка снова опустила голову и зарыдала.

— Не вини себя. Ты прекрасно понимаешь, что рано или поздно это все равно случилось бы — с тобой или без тебя, — пыталась успокоить ее Тамара. — И он это понимал.

— С таким диагнозом люди по тридцать лет живут, а он чуть больше десяти протянул! Если бы я не оставила его одного, если бы я его любила…

— Глупости! Даже если бы ты любила Дени так, как Артема, его бы это не спасло! А как Артем?

— Никак… Я еще в ноябре попросила его больше никогда сюда не звонить. Дени о нем постоянно спрашивал, словно чувствовал… Том, ведь я, наверное, изменяла ему все эти годы, потому что продолжала любить другого! — снова уткнулась она лицом в мокрый от слез платок.

— Ненормальная! Ты была ему верной и преданной женой. Никто не посмеет сказать, что это не так. Миллионы людей живут без любви! Если уж на то пошло, ты изменяла себе, а не ему! А Дени, уверена, только любовь к тебе помогла продержаться эти годы!

— Ты не понимаешь… Я виновата… Если бы я его любила, — тонко завывала Инночка. — Я бы не осталась снова одна…

Так они провели все шесть вечеров: одна плакала, вторая, как могла, утешала, порой к ним присоединялась Юлька, с которой Тамара успела подружиться. О своих бедах она речи и не заводила — разве могут они сравниться с потерей близкого человека?..


«Бедная моя, хорошая подружка! Одна, с чужими людьми, в чужом городе», — подумала Тамара, и перед ней снова возникли маленькая хрупкая Инночка с опухшими от слез глазами, ее чудесная дочь с таким знакомым восторженным взглядом на мир…