«Зачем она соврала? Ведь я помню ее слова, что от меня беременна лишь одна женщина!.. И это после того как я сказал, что люблю ее… Можно понять, когда такое совершают в угаре обиды, в приступе ярости, но чтобы вот так, спокойно и хладнокровно, не поставив меня в известность… Да кто дал ей право решить судьбу моего ребенка?» — кипело в груди.

Чем ближе он подходил к студенческому городку, тем сильнее себя накручивал. Решив не делать крюк до ворот, он взобрался по железной решетке ограждения, собрался прыгнуть с высоты, как делал это множество раз, и… Просветление наступило в последний момент: нельзя, колено! Цепляясь за поржавевшие, еще не крашенные в этом году прутья, он медленно слез, точнее, сполз на землю, сделал пару шагов и сразу зацепился в темноте за какую-то проволоку. Едва не упал, а потом, обдирая ладони и чертыхаясь, долго выпутывался… Пока выбрался на ведущую к высокому зданию тропинку, гнев в душе слегка поутих.

«И все-таки это могла быть ошибка, — попытался он оставить хоть какую-то надежду. — Надо успокоиться и спросить прямо».

Присев на одну из скамеек у футбольного поля, он закурил и поднял голову: почти во всех окнах горел свет — сессия. Тамарино окно, как и его, выходило на другую сторону.

«Но если это — правда? Что тогда?..» — отбросив в сторону окурок, в полной растерянности поднялся он со скамейки…

11

…После ужина всей компанией решили прогуляться по набережной. Юлька, не проронившая за столом ни слова, демонстративно взяла Алексея под руку и, слегка ускорив шаг, увела вперед.

— Знаешь, на что это похоже? На капризы избалованной девочки, которой не купили очередную игрушку, — оглянувшись на понуро шагавшего друга, не удержался он от комментария. Размолвка отца с дочерью затягивалась, более того, похоже, искусственно раздувалась одной из сторон. — Тебе уже восемнадцать, могла бы что-нибудь и поинтересней придумать.

— Могла бы, — кивнула она. — Я уже и вещи собрала, осталось только такси до аэропорта вызвать.

— И что же тебе помешало?

— Папу стало жалко… — чистосердечно призналась Юля. — И потом… все равно ведь придется мириться. Мы с ним в детстве так часто играли: поссоримся, подуемся друг на друга за ужином, а перед сном помиримся. Он мне даже колыбельную пел, я помню… А потом — исчез. Дядя Леша, ну почему он нас тогда бросил, променял на чужую семью?

— Так вышло, — тяжело вздохнув, ответил тот и слегка коснулся второй рукой ее ладони. — Никто не застрахован от ошибок: жизнь намного изобретательней наших фантазий.

— Фантазии… В детстве в моих фантазиях всегда был папа… Думаете, это легко забыть?

— Он и сам этого не может забыть… Ты вот что… Попробуй общаться с ним, не оглядываясь на прошлое. Я уверен, пройдет время — и ты его поймешь. Поймешь и простишь. У тебя замечательный отец.

— Хорошо вам, взрослым: все свои ошибки уже совершили, поумнели, помудрели, теперь можно и прощать, — вздохнула Юлька.

— Ошибаешься… Закон жизни: пока человек жив, он постоянно совершает ошибки… Чтобы было что исправлять, — горько усмехнулся Алексей. — И жизненный опыт, как ни странно, помогает избежать их лишь в мелочах, но не в глобальном масштабе.

Какое-то время они шли молча. Алексей готов был продолжить тему, но, чувствуя, что Юлька напряженно о чем-то думает, не решался перебивать ее мысли.

— Вы тоже строите площадь Согласия? — наконец спросила она.

— Какую площадь?

— Мама постоянно твердит, что у каждого в душе должна быть площадь Согласия.

«Площадь Согласия своей души, — сразу вспомнил Алексей строку из журнальной статьи. — Так вот откуда это у Тамары!»

— Твоя мама права: площадь Согласия всегда лучше, чем поле битвы.

— А вы умеете прощать?

— Приходилось…

— Нет, вы меня не поняли: после глобальной ошибки вы прощали кого-нибудь? Человек совершил ошибку, а вы его простили, — конкретизировала она вопрос.

— Пока нет, — чистосердечно признался Алексей, снова вспомнив о Тамаре. — Не простил.

— Значит, вы должны меня понять… Я насчет того, что веду себя, как капризная, избалованная девочка… Дело не только в том, что пока не могу простить папу. Просто хочется как можно дольше называть белое — белым, черное — черным, хочется плакать, когда грустно, смеяться, когда смешно! Почему, повзрослев, люди начинают врать, становятся ненастоящими?

— Это как?

— Возьмите моих родителей: я же знаю, что мама продолжает любить папу, хотя делает вид, что это не так. И папа постоянно ею интересуется… Как мне кажется, тоже неспроста. Неужели надо было разводиться, чтобы вот так вот всю жизнь друг друга мучить? Или взять вас с Тамарой: у вас была очень красивая любовь, мне мама рассказывала. Зря, что ли, Тамара так и не вышла замуж? Ведь пишут, что настоящее чувство не исчезает бесследно! Иногда оно никуда и не девается, мы сами от него прячемся! Вот ответьте честно, вы любите Тамару до сих пор?

Алексей буквально онемел. Не столько от свойственного юношескому максимализму стремительного поворота мысли, сколько от самого вопроса. Если у них такой откровенный разговор, следовательно, его ответ должен быть честным. Фальшивить с Юлькой нельзя, он это уже понял. Проблема в другом: Алексей и сам не знал ответа на такой вопрос… Точнее, до сего момента он об этом даже не задумывался! Но едва он решился ответить так, как есть, со стороны маленького островка в море раздался грохот и небо озарилось яркими гроздьями салюта.

— Ух ты! — восторженно воскликнула девушка. Тут же забыв, что ей так и не ответили, она отпустила локоть Алексея и приблизилась к парапету набережной. — Вау!!!

Волшебное зрелище как по команде оторвало отдыхающих от разглядывания лотков с сувенирами и заставило посмотреть в сторону моря. Постепенно феерическое шоу переместилось ближе к набережной, какое-то время стелилось по водной глади, снова вернулось на островок. Стоило отдать должное тем, кто, обладая недюжинной фантазией, придумал, срежиссировал и воплотил в жизнь эту сказку, а теперь, невидимый, переключал кнопки и выстреливал в небо миллиардами искр.

В компании из пяти человек ликовала и восклицала только одна Юлька. С некоторых пор Владимир терпеть не мог не то что выстрелов — даже раскатов грома, Михаил учился у старшего товарища сдержанности и во всем копировал его поведение, ну а Алексею с Артемом было как-то не до веселья.

— Салют в честь одного женского журнала и двух старых идиотов, — пробормотал приблизившийся к другу Кушнеров. — Салют по прошлому… или по настоящему… Впрочем, какая теперь разница.

Алексей ничего не ответил. Продолжая искать ответ на Юлькин вопрос, он по-прежнему блуждал где-то в дебрях растревоженной души, заглядывал в самые укромные уголки, откуда появлялись забытые лица, воскресали давно пережитые чувства…

«Нет, это невозможно! — тряхнул он наконец головой. — Этого просто не может быть!.. Блажь, каприз, расшалившиеся на отдыхе нервы и нездоровые фантазии! Юлька, Юлька! Что же ты натворила? Ты и вправду напоминаешь Тамару, только есть одна разница: в тебе больше открытости и раскрепощенности! Как же хорошо, что времена переменились! Ведь все вокруг нас только и учили: молчать, держать все в себе. Вот и выходило: в душе немереное количество вопросов и сомнений, которыми нельзя поделиться, а в результате — бесконечная череда ошибок…»


…На следующий день Алексей вошел в аудиторию и, заметив Тишковскую, сразу сел на свободное место рядом с ней.

— Ты сможешь завтра поехать ко мне домой? — глухо спросил он. — Я хочу познакомить тебя с родителями.

Лида отложила в сторону ручку и закрыла глаза. Из-под ресниц медленно выползла прозрачная слеза и крупной горошиной покатилась по щеке.

— Я люблю тебя, — не открывая глаз, прошептала она. — Я поеду за тобой хоть на край света.

Услышав эти слова, Алексей глубоко вздохнул: больше ничего и не нужно. Как есть, так и есть. Главное — тебя любят. Как хорошо, что тебя кто-то любит, особенно когда в душе кровоточит рана от вырванного с корнем чувства.

«Стерпится — слюбится, — вспомнилось ему. — Значит, такая моя судьба».

Вечером он зашел на переговорный пункт и с ходу объявил:

— Мама, послезавтра я приеду, но не один.

— Ну наконец-то! — обрадовалась мать. — А заявление уже подали, или у нас свадьбу гулять будем?

— Подали. На двадцать пятое июня.

— Так ведь скоро как! — испугалась мать. — Что же ты нам не сообщил, когда две недели назад был дома? Как тебе не стыдно! А может быть, вы тогда поссорились? — мелькнула у нее догадка. — Так такое бывает перед свадьбой. Тамара — девушка умная и со временем поймет, что вам, Радченко, лучше уступить в малом!

— Мама, мою невесту зовут Лида, — перебил ее Алексей. — Ее отец — ректор нашего института.

— То есть как… — растерялась мать. — Я хорошо помню, что девушку на фотографии звали Тамарой!

— Это другая девушка, — спокойно пояснил он. — Ждите. Целую. Пока.

Повесив трубку, он оперся рукой на аппарат и прислонился спиной к стенке кабины. Лишь когда в стекло требовательно постучали, он подхватил сумку, открыл дверь и, ни на кого не глядя, направился к выходу. В общежитии ему предстояло еще одно непростое дело: убрать все письма и фотографии Крапивиной. Их, конечно, можно было вернуть, например, через Ленку, но делать этого не стоило. Раз нет любви — нечего хранить о ней воспоминания. Пусть уж лучше все исчезнет: и письма, и фотографии…

Леша выгреб из ящиков стола снимки, не просматривая, бросил их в целлофановый пакет, туда же втолкнул две толстые пачки писем и направился к мусоропроводу. Как назло, тот оказался забит: из-под крышки, поднятой кверху, вперемешку с картофельной шелухой торчали конспекты, тетради и разный другой мусор. На полу было не чище.