Сюзан Таннер - Навсегда

Прошло немного времени, и он уловил едва заметное движение рядом с собой. Он ухмыльнулся и поднял рогатку. Как только кролик хотел уже ускакать, Уилкинс сразу же метнул в него камень.

По дороге к месту привала он подумал о том, что наконец-то сможет заглушить нестерпимое чувство голода. Он был доволен, увидев девчонку на прежнем месте. Глаза ее были закрыты. Ее вид говорил о том, что все ее попытки распутать веревку оказались неудачными.

Когда он потрошил кролика, она открыла глаза. Его не оставляла мысль, что она все-таки попытается убежать, поэтому он постоянно посматривал в ее сторону. Когда кролик уже жарился, Уилкинс вытер о штаны руки и подошел к девочке. Он опять подтянул веревку, связывавшую его пленницу. Она облизнула сухие губы. Последний раз, когда он подал ей воды, она выплеснула ее прямо ему в лицо. Он опять подтянул веревки.

– Достаточно туго. Не так уж ты ловка, как тебе кажется.

Позади него потрескивал костер и раздавалось шипение, текший с кролика жир попадал на тлевшие угли. Посмотрев на девочку, Уилкинс улыбнулся и отвернулся. Она могла еще подождать, пока он не набьет живот. Есть вещи, с которыми лучше не торопиться. Сейчас же ему нужно поесть.

Уилкинс едва успел поднести ко рту первый кусок сочного мяса, как вдруг услышал донесшийся из темноты голос.

– Не хочешь поделиться, Леон?

– Черт побери, Айк. Как ты напугал меня! – Руки Уилкинса затряслись.

Из темноты вышел Айк Нельсон и подошел ближе к костру.

– Разве ты не ждал меня? А я-то думал, дружище, что мы вместе отправились в это путешествие.

Уилкинс хмуро смотрел на него.

– Ты ведь бросил меня, сбежал. Какого же черта я должен ждать тебя?

– Ну, что ты, Леон, – Нельсон сделал обиженное лицо, прикидываясь, что слова Уилкинса задели его. – Все это время я прикрывал тебя.

– Черт побери, – сказал упрямо Уилкинс, но, видя, что Нельсон улыбается, он несколько смягчился. – Присаживайся, возьми себе кусок кролика. – Уилкинс попытался заглянуть за спину Нельсона. – А где твоя лошадь?

– Она привязана рядом с твоей. Если бы не я, сейчас бы ты здесь не сидел, дружище, сейчас бы тебя вообще не было, – ответил Нельсон, взглянув на девочку.

– Я еще не прикоснулся к девчонке, – буркнул сердито Уилкинс. – Мне было не до того, надо было что-то приготовить, чтобы не сдохнуть от голода. – Он посмотрел, как жир стекал по пальцам Нельсона, который отхватил себе больше половины.

Аккуратными движениями Нельсон заканчивал счищать мясо с кости:

– Ты всегда был лучшим охотником, Леон. Намного лучше, чем я.

Уилкинс устроился поудобнее, прислонившись спиной к стволу дерева. Он не очень-то наелся, но, по крайней мере, заморил червячка. Затем он взглянул на девочку, которая не прикоснулась к куску мяса, лежавшему у нее на коленях.

– Зря отказываешься, девчонка.

Она посмотрела на него с презрением, и, пожав плечами, он отвернулся. Если она не хочет, он съест это попозже сам.

Нельсон наблюдал за Уилкинсом с еще большим презрением во взгляде.

– Пока за нами гнались, – сказал Нельсон, – был смысл уходить на запад. Но теперь наш путь лежит на юг или восток.

От тона Нельсона Уилкинс даже вздрогнул.

Для него это предложение было не из приятных. Теперь, когда он скоро избавится от своей порчи, он предпочел бы больше никогда не встречаться с той рыжей ведьмой.

– Нн… на юг? – неуверенным тоном переспросил он, – я не думаю…

– Ну, вот и прекрасно! – перебил его Нельсон. – Это то, что мне нужно. Тебе и не надо ни о чем думать. Я сам обо всем позабочусь, а тебе достаточно лишь выполнять то, что скажу я. Жена проповедника будет моей. А за ней… Уэллз.

Как только Уилкинс представил себе Нельсона, вытаскивавшего свой нож из тела Тодда Шоу, у него сразу же пропало желание противиться Нельсону.

– Конечно, конечно, Айк. Я сделаю все, что ты скажешь. – Он заколебался, но все же добавил: – С женой проповедника проблем не будет, но вот с Уэллзом… вряд ли мы сможем догнать его.

Губы Нельсона растянулись, обнажив зубы. Именно так Нельсон улыбался, но только, наверное, его мать могла бы назвать это улыбкой.

– Даже если мы не догоним его, я знаю, куда он направляется. Мы опередим его.

– В самом деле? – Уилкинс почувствовал некоторый интерес.

– Он едет в Нью-Мексико. К Слейду.

«Это полный идиотизм!» – подумал про себя Уилкинс и уставился на Нельсона так, словно тот был сумасшедшим. Если кто-то добровольно собирается столкнуться с Уэллзом и Слейдом вместе взятыми, тот явно сошел с ума.

Уилкинс издал рыдающий звук, осознавая полное расстройство его планов. Он опять ударил девочку по щеке, но на этот раз она пошевелилась. \.– Ну же, двигайся! Женщина ты или нет! Он так и не смог войти в нее. Если бы она хотя бы извивалась и корчилась, отталкивая его, тогда бы он смог возбудиться. Но она была словно пустая, безжизненная и бесчувственная форма, сделанная из глины. Он ударил ее опять.

– Давай, Айк, – умолял он опять, – давай ты первым ее…

Он думал, что это хоть как-то возбудит его. Нельсон поднял на него глаза, оторвавшись от сигары, которую он скручивал.

– У тебя ничего не выходит, потому что у тебя такие же мозги, как твой член.

– Ну, пожалуйста, Айк! – Он не мог поверить, что проклятье все еще продолжает действовать на него. У Уилкинса проступил пот над верхней губой. – Я умоляю тебя.

Нельсон медленно поднялся и подошел ближе. Уилкинс в надежде отпрянул от девочки, а Нельсон стоял и ухмылялся, глядя на ее истерзанный вид. Затем он посмотрел на Уилкинса.

– Она совсем еще девочка. А я хочу настоящую женщину, как та, рыжая.

Затем, с каменным лицом, Нельсон медленно вытащил револьвер. И, прежде чем Уилкинс сообразил, что тот собирается сделать, Нельсон выстрелил в девочку.

Уилкинс уставился на дыру, образовавшуюся во лбу у девочки, и его тут же вырвало рядом с ней.

Сначала Ханна немного нервничала, но потом поняла, что совсем не боится этих «краснокожих язычников». Посмотрев, как они живут, она подумала, что то, как Кэйлеб описывал ей индейцев, совсем не соответствовало действительности. Хотя, конечно, они действительно не признавали Бога как их спасителя, и они были язычниками в полном смысле этого слова. И любой человек, посмотревший на них, ясно мог увидеть, что цвет их кожи был таким же красным, как осенние листья.

За весь долго тянувшийся день Ханна ни разу не столкнулась с грубостью или каким-либо проявлением дикости, которые всегда приписывались команчи. Они были добры, даже почтительны по отношению друг к другу или к ней.

Самая молодая из женщин, Джеб называл Ханне ее имя, но она так и не смогла его выговорить, улыбалась, отдавая Ханне свою вторую поношенную, всю в дырках рубашку. У девушки были прелестные темные глаза, которые, казалось, всегда излучали смех. Когда она улыбалась, ее белоснежные зубы сверкали. В ответ Ханна тоже улыбалась, поражаясь, как же она смогла очутиться здесь, чтобы вот так, запросто сидеть и разговаривать с этими дикарями и штопать поистрепавшуюся одежду тех людей, которых Кэйлеб так яростно стремился обратить к новой вере – вере в Бога.

Она все еще не могла поверить, что Джеб оставил ее здесь, а сам ушел на охоту. Она не могла сказать, что ей хотелось бы пойти с ним, она также не могла отрицать, что он, как добрый самаритянин, желал накормить этих изголодавшихся людей. Судя по их изможденному виду, по выступавшим костям, она догадалась, что то нежное мясо, которым они ее угощали, было большой редкостью. Возможно, это было то, что легко удалось поймать тому мальчику, неспособному держать лук. Или же, может быть, старик, собрав последние силы, подстрелил какую-то птицу.

Конечно Ханна понимала стремление Джеба обеспечить этих людей сырым мясом. Однако она совершенно была озадачена, когда он вот так, просто велел ей остаться и ждать его здесь. Она обвела взглядом осунувшиеся лица этих людей, которых до сегодняшнего утра она никогда не видела, и согласно кивнула головой. Она почувствовала облегчение, когда Джеб снял вещи с вьючной лошади и взял с собой на охоту мальчика. Ей показалось спокойнее остаться здесь только со стариком и двумя женщинами.

Ханна вскоре поняла, что ей нечего было стесняться и что ее страхи беспочвенны.

Как только она изъявила желание чем-нибудь им помочь, молодая женщина сунула ей иголку с ниткой вместе с рубашкой, в которой дыр было хоть отбавляй. Ханна старалась как могла, хотя ей пришлось орудовать слишком большой и толстой для подобной работы иглой, таких грубых ниток она тоже никогда раньше не видела.

Штопая, она то и дело задумывалась о том, каким образом Кэйлеб собирался донести слово божье до этих людей, языка которых он не понимал, и которые не понимали его. Как же можно жестами внушить любовь к Богу и к жертвоприношению. Достаточно трудно выразить суть вещи, до материальных предметов можно дотронуться, в конце концов с помощью мимики можно показать действия. Но убеждения и идеалы так неосязаемы и неуловимы, что до них не дотронешься и их не увидишь.

Ханна была бы рада сосредоточиться только на этих мыслях. Но перед ней все время вставали события последних двух дней и чаще всего смутивший ее момент, когда она прислонилась к спине Джеба. Но в охвативших ее эмоциях было не только смущение. Ханна не пыталась разобраться, что же именно ее так взволновало, каждый дюйм ее тела, прикоснувшегося к нему, запомнил это ощущение.

Когда Джеб и мальчик вернулись с перекинутой через одну лошадь оленьей тушей и дикой индейкой на другой, она радовалась и сожалела. Казалось, лошади Джеба не нравилась ее ноша. Но у Ханны уже сложилось впечатление, что ничто и никто – будь то человек или зверь – не могло противиться его воле. Взять хотя бы ее. Она оставила свой единственный дом, то место, где навсегда успокоились ее ребенок и муж, потому что так определил Джеб Уэллз. Ханна все еще дивилась тому, как она отважилась на такой поступок. Но она не сожалела о сделанном и полагала, что и дальше покорно последует туда, куда укажет Джеб. Он был для нее сейчас надежной опорой.