Использованные полоски кладу на полку и засекаю время. Две минуты. Через две

минуты я узнаю, на что будет похожа моя оставшаяся жизнь.

78

Я наверняка беременна. Не может быть иначе. Я беременна. Я оплошала с

контрацепцией, много раз занималась незащищенным сексом, и что, при всем при этом

моя задержка — всего лишь совпадение? Не может такого быть. Месячные должны были

прийти несколько дней назад. И это может значить только одно.

Это значит, что я не одна. Что Бен здесь, со мной. Что моя пустая и несчастная

жизнь теперь осложнится, но наполнится смыслом. Я стану матерью-одиночкой. Буду

растить своего ребенка. Расскажу ему о его отце. О том, что его отец был нежным,

добрым, забавным и очень хорошим человеком. Если это будет девочка, то я скажу ей,

чтобы она нашла себе такого же мужчину, каким был ее отец. Если это будет мальчик, я

скажу ему, чтобы он сам стал таким мужчиной, каким был его отец. Наш ребенок будет

знать, что рожден от мужчины, который бы любил его всем своим сердцем. Будет знать,

что рожден в невероятной любви. Будет знать, что нельзя соглашаться на что-то меньше,

чем любовь, которая изменит всю его жизнь.

Я расскажу ему о том, как мы с его отцом встретились. Он захочет это узнать. Он

будет вновь и вновь спрашивать меня об этом. Он захочет развесить по всему дому

фотографии отца. У него будут глаза Бена или его нос, он будет так же жестикулировать

руками, и когда я буду меньше всего этого ожидать, он будет говорить что-то очень в духе

Бена.

Бен будет жить в нем, и я никогда не буду одна. Не буду без него. Он здесь. Он не

оставил меня. Ничего не кончено. Моя жизнь не кончена. У нас с Беном кое-что осталось.

Ребенок. И я посвящу свою жизнь этому ребенку. Душа и тело Бена будут продолжать

жить в этом ребенке.

Я беру полоски, уже зная, что они покажут, и роняю их на колени.

Я ошиблась.

Ребенка нет.

Я использую остальные полоски, но все они говорят одно и то же. Они говорят, что

Бен ушел навсегда, и что я осталась одна.

Я лежу на полу ванной несколько часов. Не двигаюсь, пока не чувствую, что у меня

пошла кровь.

Это знак, что мое тело функционирует как надо, что я в полном физическом

порядке. Но я чувствую себя так, будто оно меня предало.

Я звоню Анне.

Я прошу у нее прощения и говорю ей, что она мне нужна. Я говорю ей, что она —

это всё, что у меня осталось.

79

ЧАСТЬ II

АВГУСТ

Время лечит? Может быть. А может, и нет.

Мне легче переживать день за днем, благодаря привычной ежедневной рутине. Я

вернулась на работу. Разум занят всевозможными проектами. Теперь я даже сплю по

ночам. В моих снах мы с Беном вместе. Свободны и полны страсти. Такие, какими мы

были. Утром мне больно оттого, что это лишь сны, а не реальность, но я уже свыклась с

этой болью, и хотя кажется, что я ее больше не выдержу и умру, я прекрасно знаю, что

этого не случится. Возможно, понимание этого прибавляет мне сил.

Теперь я редко плачу на людях. Я стала той, о ком говорят: «А она довольно быстро

оправилась». Я лгу всем. Я не оправилась, а лишь научилась имитировать жизнь. Я

сбросила десять килограмм. Те пресловутые десять килограмм, которые, судя по статьям в

журналах, мечтает сбросить каждая женщина. Похоже, сейчас у меня такое тело, какое я

всегда хотела иметь. Мне всё равно.

Я хожу с Анной по рынкам и торговым центрам, по ресторанам и кафе. И даже

разрешаю ей приглашать на наши совместные прогулки знакомых. Тех, с кем я давно уже

не виделась. Тех, кто встречался с Беном лишь пару-тройку раз. За завтраком они хватают

меня за руку и говорят, что им очень жаль. Говорят, что они сожалеют, что не узнали Бена

получше. Я отвечаю: «Я тоже», но они не понимают, что это значит.

Оставаясь в одиночестве, я сажусь на пол ванной и вдыхаю запах его одежды. Я всё

еще не сплю в середине постели. Часть комнаты, занимаемой раньше Беном, осталась

неприкосновенной. Посторонний решил бы, что в этом доме живет пара.

Я не убрала игровую приставку Бена. В холодильнике стоит купленная Беном еда,

которую я никогда не съем, которая портится. Но я не могу ее выкинуть. Если я посмотрю

в холодильник, а там нет хот-догов, то на меня с новой силой обрушится осознание: я

одна, его больше нет, мой мир рухнул. Я к этому не готова. Лучше видеть протухшие хот-

доги, чем совсем никаких, так что пусть лежат.

Анна понимает меня как никто. Она единственная, кто знает, что у меня на душе.

Анна теперь живет у себя, но для меня у нее всегда открыты двери, на случай если мне не

спится. Я не ночую у нее. Не хочу, чтобы она знала, как часто меня мучает бессонница.

У меня больше нет Бена, но есть статус его жены, и я нахожу в этом толику

успокоения. Я ношу обручальное кольцо, но уже не настаиваю, чтобы окружающие звали

меня по фамилии мужа. Я — Элси Портер. Элси Росс существовала меньше чем пару

недель. Мини-сериалы и то длятся дольше.

Я всё еще не получила свидетельство о браке и никому об этом не говорю. Каждый

день я спешу с работы домой, надеясь, что оно ждет меня в почтовом ящике, и каждый

день с разочарованием нахожу лишь кучу предложений кредитных карт и купонов. Никто

не уведомил госбанки о смерти Бена. Если бы меня душевно не изматывало что-то другое,

то я бы точно сорвалась из-за этого. Представьте, каково это — страдающей из-за смерти

мужа женщине ежедневно находить в почтовом ящике конверты с его именем. К счастью,

Бен всегда мысленно со мной и напоминание о нем не приведет к нервному срыву. Я ни

на секунду о нем не забываю.

Я где-то читала о том, что нужно быть поосторожнее с «триггерами»14 — тем, что

может внезапно напомнить вам о вашей потере. К примеру, если бы Бен обожал корневое

14 В психологии — событие, вызывающее у человека внезапное репереживание психологической травмы.

80

пиво15, то в универсамах я должна была бы обходить стороной отделы с газированными

напитками. А если бы я неожиданно увидела корневое пиво в магазине со сладостями и

разрыдалась прямо на людях, то это и был бы мой так называемый «триггер». Вся штука в

том, что не корневое пиво напоминает мне о Бене. Мне о нем напоминает абсолютно всё.

Стены, пол, потолок, белое, черное, коричневое, слоны, мелочь, трава, мрамор, игра в

кости. Всё. Моя жизнь — сплошной «триггер». Я достигла критической точки скорби. Так

что нет, мне нет нужды остерегаться каких-то там триггеров.

Я продолжаю функционировать — вот в чем суть. Перебираюсь изо дня в день, не

ощущая себя так, что до ночи не доживу. Проснувшись, знаю, что сегодняшний день

будет точь в точь таким же, как прошедший — лишенный искреннего смеха или

сердечной улыбки, но не смертельный.

Потому услышав в субботу в одиннадцать утра звонок в дверь и глядя в дверной

глазок, я думаю: «Черт возьми, почему меня никак не оставят в покое?»

Она стоит за моей дверью в черных леггинсах, черной рубашке и сером вязаном

безразмерном жилете. Ей, блин, шестьдесят уже! Почему она выглядит лучше меня?

— Доброе утро, Сьюзен, — приоткрыв дверь, говорю я, пытаясь не выдать голосом,

как неприятно мне ее видеть.

— Доброе. — Всего одно слово, а у меня возникает ощущение, будто на моем

пороге стоит совсем не та женщина, с которой я виделась два месяца назад. — Можно мне

войти?

Я жестом приглашаю Сьюзен в дом, но остаюсь стоять у двери. Не знаю, надолго

ли она пришла и не хочу ставить ее в неловкое положение, если она заглянула всего на

пару секунд.

— Мы можем поговорить? — спрашивает Сьюзен.

Я провожу ее в гостиную, и когда она садится, понимаю, что должна предложить ей

чего-нибудь попить. Интересно, так во всех странах принято делать или только у нас? Это

же глупость какая-то.

— Вы хотите чего-нибудь выпить?

— Вообще-то я хотела пригласить тебя на ланч, — говорит свекровь.

На ланч?

— Но сначала отдам то, что тебе принесла.

Она снимает с плеча сумочку, кладет на колени и достает из нее бумажник. Не

просто какой-то там бумажник, а тот самый. С кожей, потертой в тех местах, где его

касались пальцы моего мужа, и слегка помятый от ношения в заднем кармане джинсов.

Сьюзен протягивает его мне, наклонившись вперед, и я беру его в руки с бережностью,

достойной картины Ван Гога.

— Я должна извиниться перед тобой, Элси. Надеюсь, ты меня простишь. Моему

поведению нет оправданий. То, как я говорила с тобой… моя холодность к тебе жестока и

непростительна. Я так плохо отнеслась к тебе, что… Мне стыдно за себя.

Я поднимаю на нее взгляд, и она продолжает:

— Я крайне разочарована собой. Если бы к моему сыну кто-то отнесся так же, как я

отнеслась к тебе, я бы его убила. Я не имела на это никакого права. Я просто… надеюсь,

ты сможешь понять, что такой меня сделало горе. Моя боль и так была невыносима.

Принять то, что мой единственный ребенок не смог рассказать мне о тебе… я была не в