машину. И всю обратную дорогу держал ладонь на моей ноге. Чем ближе подъезжали мы

к дому, тем выше поднималась его рука. Я ощущала каждый миллиметр его ладони. Моя

кожа горела под его пальцами.

Как мы добрались до двери одетыми, я не знаю. Бен начал целовать меня еще на

дорожке перед домом, и если бы я не была приличной девочкой и не прекратила это, то

всё случилось бы прямо у него в машине.

Мы взбежали по лестнице, и когда я вставляла ключ в замок, Бен стоял у меня за

спиной, сжимая ладонью мою ягодицу и шепча в ухо, чтобы я поторопилась. Его горячее

дыхание обжигало мне шею.

Дверь распахнулась, и, схватив Бена за руку, я рванула в спальню. Я упала на

постель, и мои лодочки со стуком шлепнулись на пол. Бен накинулся на меня с

поцелуями, вжимая в постель и сдвигая своим телом вверх, к подушкам. Я пылко отвечала

на его поцелуи, обхватив за шею руками. Потом прямо в платье скользнула под одеяло, и

Бен, разувшись, присоединился ко мне. Всю нашу сдержанность, проявленную прошлой

ночью, смело неистовой страстью. Разум отключился. Я настолько потеряла голову, что

даже не беспокоилась о том, не покажусь ли толстой, и куда деть руки. Горел свет. Я

никогда не оставляю свет включенным. Но сейчас я даже не заметила этого. Я просто

двигалась. На чистых инстинктах. Я хотела всего его, полностью, без остатка, и не могла

от него оторваться. Я чувствовала себя с ним такой живой!

ИЮНЬ

Понадеявшись на то, что Сьюзен еще находится в отеле, я прошу Анну отвезти

меня туда и звоню свекрови из вестибюля. Я хочу лишить ее возможности дать мне

8 Фузилли — макароны.

43

отворот-поворот, и понимаю, что правильно поступила. Ее тон ясно показывает, что будь

у нее такая возможность, она бы избежала встречи со мной. Анна идет в бар, а я

отправляюсь на лифте в 913-й номер.

При приближении к двери Сьюзен у меня начинают потеть ладони. Я не знаю, как

убедить ее, как отстоять пожелания Бена и донести их до его матери. Я вдруг понимаю,

что хочу понравиться свекрови. Если не брать в расчет всего, что случилось в последнее

время, эта женщина вырастила и воспитала моего мужа. Она создала его из ничего, и в

глубине души я люблю ее за это. Но я не могу забыть о том, что случилось. Каждое

мгновение каждого дня смердит случившимся. Оно не случилось и прошло. Оно

происходит сейчас.

Я тихо стучу в дверь, и Сьюзен сразу же ее открывает.

— Здравствуй, Элси, — говорит она.

На ней облегающие темные джинсы с широким ремнем и серая рубашка под

коричневой кофтой. Она выглядит моложе своих шестидесяти — подтянутой, здоровой,

но, несмотря на это, убитой горем. Сьюзен плакала — это видно. Волосы не чесаны и не

уложены. На лице нет макияжа. Она выглядит измученной.

— Здравствуй, Сьюзен, — отвечаю я, заходя в номер.

— Чем я могу тебе помочь?

Ее номер больше походит на просторную квартиру. Тут есть огромный балкон.

Гостиная выдержана в кремовых тонах. Ковер на вид так мягок, что боишься на него

ступить в туфлях, но я не чувствую себя достаточно комфортно, чтобы как у себя дома

разуться. У меня сложилось впечатление, что Сьюзен хочет, чтобы я ходила вокруг нее на

цыпочках и извинялась за само свое существование. Даже ее ковер будто взывает к тому

же.

— Я… — начинаю я и замолкаю. Не знаю, следует ли мне в подобной ситуации

начать издалека или лучше сразу перейти к насущному вопросу. Как можно сразу к нему

перейти, когда этот «насущный вопрос» — останки твоего собственного мужа? Останки

ее сына? — Я встречалась сегодня утром с мистером Павликом, — наконец произношу я.

Достаточно близко к делу, но не прямо в лоб.

— Хорошо.

Сьюзен стоит у дивана. Она не садится и не приглашает сесть меня. Свекровь не

хочет, чтобы я здесь задерживалась, а я не знаю, как этот разговор сделать коротким. В

итоге, я решаю просто сказать всё, как есть:

— Бен хотел быть похороненным в земле. Мне казалось, мы обсудили этот вопрос.

Сьюзен слегка меняет позу, расслабленно, небрежно, словно этот разговор не

особенно важен для нее, словно он не пугает ее так же, как пугает меня. И я понимаю, что

она не собирается выслушивать меня. Она спокойна, так как знает, что в конечном итоге

всё будет по ее.

— Ближе к делу, Элси, — говорит она, проводя ладонями по длинным каштановым

волосам. Седина у макушки едва видна и заметна, если только смотреть на нее вблизи.

— Мистер Павлик сказал, что тело Бена кремируют.

— Верно, — кивает свекровь, ничего не объясняя. Ее непринужденный тон,

лишенный эмоций, волнения, боли начинает меня раздражать. Ее самообладание и

спокойствие будто плевок мне в лицо.

— Он не этого хотел, Сьюзен. Я говорю вам, что он хотел другого. Для вас это

совсем неважно? — Я пытаюсь быть вежливой с матерью любимого мной мужчины. —

Вам безразлично, чего хотел Бен?

Сьюзен скрещивает руки на груди и переносит вес с ноги на ногу.

— Не надо говорить мне о моем собственном сыне, ладно, Элси? Я воспитала его.

Я знаю, чего он хотел.

— Вообще-то, не знаете. Не знаете! Я разговаривала с ним об этом два месяца

назад.

44

— А я говорила с ним об этом всю его жизнь. Я его мать. Это не я повстречала его

всего каких-то пару-тройку месяцев назад. Да кто ты такая, чтобы говорить мне о моем

собственном сыне?

— Я его жена, Сьюзен. Я не знаю, как еще донести это до вас.

Нехорошо это прозвучало.

— Я никогда не слышала о тебе! — всплескивает руками свекровь. — Где брачное

свидетельство? Я не знаю тебя, а ты стоишь здесь и указываешь мне, что нужно делать с

останками моего единственного сына? Прекрати. Я серьезно. Ты всего лишь короткий

эпизод в жизни моего сына. А я — его мать!

— Я понимаю, что вы его мама…

Она обрывает меня, наклонившись вперед и тыча пальцем мне в лицо.

Самообладание покидает ее, с лица сходит спокойствие:

— Послушай меня. Я не знаю тебя и не доверяю тебе. Мой сын будет кремирован,

Элси. Так же, как его отец и мои родители. И в следующий раз подумай хорошенько,

прежде чем указывать мне, что делать с собственным сыном.

— Вы возложили организацию похорон на меня, Сьюзен! Не в силах были

заниматься этим сами и взвалили это на меня! Сначала вы не даете забрать мне его

бумажник и ключи — ключи от моего собственного дома! — а потом внезапно решаете

скинуть похороны на меня. Когда же я пытаюсь всё организовать, вы начинаете

руководить всем из-за кулисья. Вы даже не уехали из Лос-Анджелеса. Вам нет нужды

оставаться в отеле, Сьюзен. Вы можете вернуться к себе домой. Почему вы всё еще здесь?

— Я не даю ей ответить. — Хотите мучить себя, потому что Бен не рассказал вам о том,

что женился? Так мучайте! Мне плевать! Только не надо кидаться из крайности в

крайность. Для меня это невыносимо.

— Мне совершенно безразлично, что тебе там невыносимо, Элси, — отвечает

Сьюзен. — Хочешь верь, хочешь — нет.

Я напоминаю себе, что этой женщине сейчас больно. Эта женщина потеряла

последнего близкого ей человека.

— Вы можете отрицать очевидное сколько угодно, Сьюзен. Можете думать, что я

безумная, врущая вам лунатичка. Можете цепляться за мысль, что ваш сын никогда бы не

сделал ничего без вашего ведома, но это не изменит того, что я вышла за него замуж, и

что он не хотел, чтобы его кремировали. Не сжигайте тело своего сына только потому, что

ненавидите меня.

— Я не ненавижу тебя, Элси. Я просто…

Теперь моя очередь ее обрывать:

— Ненавидите, Сьюзен. Вы ненавидите меня, потому что ненавидеть вам больше

некого. У вас больше никого не осталось. Если думаете, что у вас получается это

скрывать, то вы ошибаетесь.

Она молча смотрит на меня, и я не отвожу взгляда. Не знаю, что придало мне

смелости быть с ней честной. Я не из тех, кто может смутить одним лишь взглядом, тем

не менее, я гляжу на свекровь, сжав губы и нахмурив брови. Может, она думает, что я

сдамся, развернусь и уйду. Кто знает. Молчание длится так долго, что когда Сьюзен

нарушает его, я чуть не вздрагиваю.

— Даже если всё так, как ты говоришь, даже если вы двое поженились и ты скоро

получишь брачное свидетельство, даже если ты была любовью всей его жизни…

— Была, — прерываю я ее.

Она не слушает меня:

— Даже если это так, то как долго вы были женаты, Элси? Пару недель?

Я усиленно пытаюсь дышать нормально. Вдох-выдох. Вдох-выдох. В горле растет

ком. В висках бьется кровь.

— Не думаю, что две недели что-либо доказывают, — заканчивает Сьюзен.

45

Я думаю о том, чтобы развернуться и уйти. Ведь именно этого она и хочет. Но я не

делаю этого.

— Хотите кое-что еще узнать о вашем сыне? Он бы разозлился, если бы видел, что

вы творите. Вы бы разбили ему этим сердце. И сильно разозлили.

Я покидаю ее номер, не попрощавшись. Выйдя за дверь и обернувшись, я вижу