Но время шло, и силы постепенно возвращались к Брюсу. Хотя ему приходилось время от времени отдыхать, он смог наконец убрать всю квартиру. Однажды, когда Эмбер спала, он перенес ее на свежеубранную кровать, а кушетку занял сам. Они с Эмбер немало шутили по поводу того, как он справлялся с хозяйством и стряпней, он занимался всем этим, как только достаточно окреп, и в первый раз она засмеялась, когда, проснувшись, увидела Брюса, голого, в одном лишь полотенце, повязанном, на бедрах, моющим пол в квартире. Эмбер сказала, что должна списать рецепты его блюд и узнать, как он добивается такой белизны простыней, – ее прачка, заявила Эмбер, иногда возвращала белье еще грязнее, чем оно было до стирки.

Вскоре Брюс сам стал выходить в город за покупками (потому что стражника упразднили за ненадобностью) и заметил, что улицы почти пусты.

Теперь люди умирали по десять или даже больше тысяч человек в неделю; дело дошло до того, что о смертях перестали сообщать, трупы даже не подсчитывали. Похоронные повозки подъезжали в любое время дня и ночи, но тем не менее сотни тел лежали на улицах, штабелями их складывали на площадях. Они лежали так по нескольку дней, и на них нападали крысы. Многие трупы оказывались наполовину изгрызенными, прежде чем их увозили хоронить. Красные кресты уже не рисовали на воротах домов, а прибивали гвоздями большие печатные листы. Между булыжниками на мостовой выросла зеленая трава; тысячи домов были заброшены, целые улицы – забаррикадированы и перекрыты, их жители либо умерли, либо уехали. Даже колокола перестали звонить. Город опустел и застыл – раскаленный и зловонный.

Брюс разговаривал с лавочниками, многие из которых, как и другие, оставшиеся в городе, махнули рукой на прежние страхи. Смерть стала обычным делом и вместо страха вызывала лишь презрение. Более трусливые заперлись в домах и не осмеливались выйти на улицу, другие, кто продолжал заниматься обычными делами и не желал менять привычный образ жизни, стали фаталистами: они не принимали мер предосторожности, подвергая себя неоправданному риску. Похоронных процессий почти не было видно, хотя в первую неделю сентября ежедневно умирало по две тысячи человек, почти каждая семья потеряла кого-то из близких.

Люди рассказывали многочисленные истории, жуткие и сильно преувеличенные, которые передавались из уст в уста, но ни одна из этих страшных историй не была ужаснее того, что действительно происходило в жизни. Широко распространились преждевременные захоронения – частично потому, что состояние комы походило на смерть, что и приводило к ужасным ошибкам, а частично из-за сиделок, которые слишком торопились отделаться от больного и заняться разграблением дома. Ходил слух о мяснике, которого положили возле его порога, но похоронная повозка не увезла его. А на следующее утро мясник пришел в сознание и остался жив-здоров. Говорили о мужчине, который убежал из-дома и в припадке безумия прыгнул в Темзу, переплыл реку, после чего внезапно выздоровел. А другой случайно уронил горящую свечу и сгорел до смерти в своей постели. Одна молодая женщина увидела чумные пятна на своем ребенке, разбила ему голову о стену дома и с дикими криками выбежала на улицу.

В первый же день, когда Брюс вышел из дома, он прошел полмили до дома Элмсбери и вошел, открыв дверь своим ключом. Он поднялся в апартаменты, которые всегда занимал, чтобы переодеться в свежее. То, что было на нем, он сжег. В доме оставалась пара слуг в качестве охраны, ибо многие богатые дома подвергались разграблению мародерами – ворами и нищими. Эти слуги жили взаперти более двух месяцев. Они отказались выйти к Брюсу, выкрикивали вопросы из-за закрытой двери и были очень довольны, когда он ушел.

К концу второй недели сентября Эмбер могла уже одеваться и сидеть во дворе по нескольку минут каждый день. Поначалу Брюс носил ее вниз и вверх на руках, но она попросила дать ей возможность походить самой – она спешила окрепнуть, чтобы они могли уехать из города. Эмбер считала, что Лондон обречен, что город проклят Господом Богом, и если они не уедут отсюда, то умрут вместе со всеми. Хотя ей и стало лучше, она оставалась в самом мрачном, пессимистическом настроении; от ее обычной веселости не осталось и следа. Брюс же, напротив, был полон уверенности, к нему вернулся оптимизм, и он всячески хотел развлечь Эмбер, что было не так-то просто.

– Я слышал сегодня забавную историю, – начал он однажды утром, когда они сидели во дворе.

Он подвинул к ней поближе стул, и Эмбер устало опустилась на него. Одежду, которая была на ней во время ее болезни, Брюс сжег, осталось лишь платье с высоким воротником из простого черного шелка. Это платье особенно невыгодно оттеняло ее кожу – болезненно-бледную, увядшую. Под глазами – темные ямы, волосы свисали жалкими жирными прядями по плечам, но на одном виске виднелась красная роза, которую принес Брюс в то утро после похода по лавкам. Цветы почти исчезли в городе.

– Какую историю? – безразличным тоном спросила Эмбер.

– Довольно глупая история, но говорили, что истинная правда. Один флейтист напился пьяным в таверне и улегся на пороге, чтобы отоспаться. А тут проезжала похоронная повозка. Они, недолго думая, закинули его на верх кучи и поехали дальше. На полпути к кладбищу флейтист протрезвел и, отнюдь не напуганный аудиторией, вытащил свою флейту и начал играть. А кучер и его сопровождающие бросились врассыпную, крича во все горло, что в их повозке – сам дьявол во плоти…

Эмбер не засмеялась и даже не улыбнулась, она поглядела на него с отвращением.

– О, как ужасно! Живой человек среди трупов… неужели такое было на самом деле… не может быть…

– Прости, дорогая. – Он смутился и быстро переменил тему разговора. – Ты знаешь, я, кажется, придумал, как нам уехать из города-. – Он сидел на каменной плите дворика рядом с ней, одетый в бриджи и рубашку, и поднял на нее глаза с улыбкой, чуть прищурившись от солнца. – Как?

– Здесь у причала стоит пришвартованная яхта Элмсбери. Она достаточно большая, чтобы вместить и нас, и провизию на несколько недель.

– Но куда же мы поплывем? Ведь в море мы не сможем выйти на яхте?

– Нам это и не нужно. Мы поплывем вверх по Темзе в направлении Хэмптон-Корта, дальше мимо Уиндзора и Мэйденхеда, и все время вверх против течения. После того как мы вполне оправимся от болезни, чтобы никого не заразить, мы можем отправиться в загородное поместье Элмсбери в Херефордшире . Херефордшир – графство на границе с Уэльсом. в юго-западной части Англии

– Но ты сам говорил, что корабли не выпускают из порта.

Теперь даже самые простые планы казались ей более невыполнимыми, чем те рискованные замыслы, которые рождались у нее, когда она была здорова.

– Ничего, выпустят. Мы будем действовать осторожно, мы отчалим ночью – но ты не тревожься, я уже все обдумал и начал…

Он замолчал, Эмбер уставилась на него испуганными глазами, ее лицо позеленело, а тело оцепенело – она прислушивалась. Теперь и Брюс услышал – грохот колес по мостовой и отдаленный клич:

– Выносите своих мертвых!

Эмбер начала падать вперед, но Брюс быстро вскочил на ноги и подхватил ее. Потом перенес по лестнице на балкон и через гостиную – в спальню, где бережно уложил на кровать. Она потеряла сознание лишь на мгновенье и теперь снова взглянула на него. Болезнь сделала ее полностью зависимой от Брюса; она искала в нем уверенности и силы, она ждала от него ответов на вопросы и решения всех проблем. Он стал для нее и Богом, и отцом, и любовником.

– Я никогда не смогу забыть этих звуков, – прошептала она. – Я буду слышать их всю жизнь. Всякий раз, когда вижу эту повозку, я закрываю глаза. – Ее ресницы задрожали, дыхание участилось. – Я не смогу думать ни о чем другом, кроме…

Брюс наклонился к ней, прикоснулся губами к щеке.

– Эмбер, не надо! Не думай об этом. Не позволяй себе думать об этом. Ты сумеешь забыть. Ты можешь, можешь, ты должна…

Несколько дней спустя Эмбер и Брюс покинули Лондон на яхте Элмсбери. За городом было прекрасно. Прибрежные заливные луга пестрели ноготками, вдоль берега росли лилии и тростник. В быстрых потоках плавали массы водорослей, похожих на зеленые волосы русалки. К концу дня на берегах всегда стояли стада скота, спокойные и задумчивые.

Мимо яхты проплывало множество других лодок и барж с людьми, с целыми семьями, у которых не было дома в деревне, но которые тоже спасались от чумы. И хотя беженцы обменивались дружескими приветствиями и новостями, они не испытывали доверия друг к другу: те, кому посчастливилось избежать чумы, не имели ни малейшего желания заразиться теперь.

Наши герои медленно продвигались в глубь страны, миновали Хэмптон и Стейнз, Уиндзор и Мэйденхед. Они останавливались там, где им нравилось, и оставались там сколько хотели, потом двигались дальше. Спустя сутки и Лондон, и умирающие там тысячи людей казались им чем-то из другого мира, почти из иной эпохи. Эмбер быстро выздоравливала и теперь тоже решила выбросить из головы тяжелые воспоминания. Когда же пережитое вспыхивало в памяти вновь, она отбрасывала его, отказываясь встретиться с ним лицом к лицу.

«Я забуду, что чума вообще когда-то была», – настойчиво внушала она себе.

И постепенно у нее создалось ощущение, что болезнь Брюса и ее собственная болезнь – события, происшедшие три месяца назад, – были очень-очень давно, в какой-то другой жизни, и вообще это было не с ней, а с кем-то другим. Ей хотелось знать, что думает об этом Брюс, но она не спрашивала его, ибо они избегали обсуждать эти вопросы.

Некоторое время Эмбер сокрушалась из-за своей внешности: она решила, что ее красота пропала навсегда и она останется уродом до конца жизни. И что бы Брюс ни говорил ей в утешение, Эмбер отчаянно рыдала всякий раз, когда смотрела на себя в зеркало.

– О, Боже мой! – плакала она в тоске. – Лучше мне умереть, чем так выглядеть! О Брюс, я никогда не стану прежней! Я знаю это, знаю! О, как я ненавижу себя!