— Когда-нибудь опубликуете их?

— Возможно.

— Я слышал, вы однажды угрожали ему этим.

— Ну и что из того? Он понимает, каким бы дураком он выглядел, если бы люди прочитали эти письма. Я могу заставить его скакать через обруч, как ручную мартышку, если только упомяну об этих письмах, — она рассмеялась, и в ее глазах сверкнуло злорадство.

— Можно угрожать раз, два, но долго угрожать нельзя. Во всяком случае, если он всерьез решит дать вам отставку.

— Что вы имеете в виду? Время тут не помеха, наоборот, через десять лет цена только возрастет!

— Барбара, дорогая моя, для интриганки вы слишком прямолинейны. Разве вам никогда не приходило в голову, что, если вы действительно решите опубликовать эти письма, вы просто не найдете их?

Барбара ахнула. Нет, она не подумала об этом, хотя хранила их под замком и до нынешней ночи никто, кроме нее самой, не знал, где они лежат.

— Он не сделает этого! Он не сможет их похитить! В любом случае, я храню письма в потайном месте!

Букингем рассмеялся.

— В самом деле? Похоже, вы считаете Старого Роули большим дураком, чем он есть. Ведь дворец кишит мужчинами, а также и женщинами, которые только и заняты поисками того, за что им могут хорошо заплатить. Если он решит, что вы собираетесь их опубликовать, письма исчезнут прямо из-под вашего носа, даже если вы не будете спускать с них глаз.

Барбара неожиданно расстроилась.

— Он не сделает этого! Неужели он пойдет на такую гнусность! Да вы и сами не думаете, что он на такое способен, правда, Джордж?

Тот улыбнулся, очень довольный тем, что расстроил ее.

— Способен. А почему бы нет? Ведь опубликование писем тоже не назовешь верноподданническим жестом.

— Какое верноподданничество, черт побери?! Эти письма — все для меня! Если он когда-нибудь остынет ко мне, письма — единственное, что защитит меня и моих детей. Вы должны помочь мне, Джордж! Ведь вы понимаете в подобных делах. Скажите, как мне поступить с письмами?

Букингем подошел к Барбаре и сказал:

— С ними можно поступить только одним способом, — но когда Барбара вопросительно взглянула на него, он махнул рукой и покачал головой. — О нет, моя дорогая, вы сами должны решить эту задачу. В конце концов, последнее время вы не были мне таким уж хорошим другом.

— Я-то не была вам другом? Ха-ха! А как вы обошлись со мной? Не думайте, будто я не знаю о вас и вашем участии в комитете по сводничеству Карла и Фрэнсис Стюарт!

Он пожал плечами.

— Ну, мадам, мужчина должен служить королю, а сводничество — это часто столбовая дорога к власти и богатству. Однако дело кончилось ничем. Она оказалась хитрой девкой.

— Но если бы дело закончилось удачно, то со мной было бы покончено раз и навсегда. А я-то считала, что у нас с вами есть общие цели, Букингем. — Барбара имела в виду их общую ненависть к канцлеру Кларендону.

— Да, есть, дорогая, верно. Моя заветная мечта увидеть, как старик будет изгнан с позором, а еще лучше — увидеть его голову на Лондонском мосту. С того дня молодые начнут управлять страной, — он улыбнулся ей дружеской, благодарной улыбкой, всякое злорадство и гнев исчезли. — Я часто думаю: отчего у нас так нередко возникают противоречия, Барбара. Может быть, потому, что в наших жилах течет кровь Вильерсов. Ладно, будем снова друзьями, и если вы исполните свою роль, я постараюсь, насколько мне повезет, вернуть вам расположение короля.

— Ах, Букингем, если бы вам только удалось! Ведь после выздоровления ее величества король, как собачка, бегал за этой выскочкой, Фрэнсис Стюарт! Я с ума сходила!

— Действительно? Насколько я понимаю, вас утешало в горе несколько джентльменов — полковник Гамильтон, Беркли, Генри Джермин, а также…

— Это не имеет значения! Мне кажется, мы собирались снова стать друзьями, а вы мне гадости говорите.

Букингем насмешливо поклонился:

— Прошу прощения, мадам. Уверяю вас, то была лишь неудачная шутка.

Вот так они ссорились и мирились десятки раз, но оставались слишком непостоянными, слишком расчетливыми и эгоистичными, чтобы стать союзниками в каком-либо деле. И теперь, когда Барбаре потребовалась его помощь, она одарила его кокетливой улыбкой и мгновенно все ему простила.

— В Уайтхолле сплетни разносятся поразительно быстро, ни одна женщина не может избежать того, чтобы ее не обвинили во всех тяжких грехах, — заявила Барбара.

— Я уверен, что в вашем случае сплетни совершенно безосновательны.

— Так как насчет писем, Букингем? Вы же знаете мой простодушный характер, а вы — умный человек. Скажите, как мне поступить?

— Вы так мило спрашиваете, что я, пожалуй, подскажу вам: сожгите их.

— Сжечь? Да что вы такое говорите, я не полная дурочка!

— Конечно. Что может быть более логичным? Пока они существуют, король может их выкрасть. Но если сожжете, он перевернет дворец вверх дном, но так ничего и не найдет, а вы будете только посмеиваться.

Несколько минут Барбара глядела на него скептически, потом наконец улыбнулась.

— Ну вы и негодяй, Джордж Вильерс. — Она взяла со стола свечу, подошла к холодному камину и швырнула туда письма. Затем повернулась к нему: — Дайте мне то письмо.

Он передал, и Барбара бросила его туда же. Пламя свечи коснулось уголка бумаги, потом яркий огонь охватил пачку писем, потрескивал сургуч, шипел сгорающий пергамент, и вскоре пламя начало затухать. Барбара через плечо посмотрела на Букингема. Он стоял и, задумчиво улыбаясь, следил за умирающим огнем. Барбара встала, она была довольна, что злополучные письма не вызывают больше тревоги.

Неделю спустя почти вся придворная знать отправилась в театр посмотреть постановку новой пьесы Драйдена «Королева-девственница».

Зал был полон, когда прибыла придворная свита, и щеголи стали залезать с ногами на кресла, чтобы поглазеть на прибывших, а женщины свешивались с балконов и лож. Одна из молодых дам нахально уронила веер, когда король проходил внизу, и веер опустился как раз ему на макушку. Карл подхватил веер и подал его с улыбкой раскрасневшейся девушке. Зал разразился рукоплесканием.

Король, герцог Йоркский и герцог Монмаут были в длинных красных камзолах — в траурном облачении по случаю смерти герцогини Савойской.

Монмаут, четырнадцатилетний незаконнорожденный сын короля от одного раннего романа, приехал в Англию в свите королевы Генриетты Марии полтора года назад. Некоторые поговаривали, что он вовсе не сын короля, но выглядел он, как Стюарт, и Карл не сомневался, что это его сын. С первого дня приезда Монмаута король оказывал ему много внимания, а кроме того, пожаловал титул, поставивший мальчика в иерархической лестнице сразу после Джеймса и принца Руперта. За год до этого его величество женил сына на Анне Шотландской, девятилетней девочке, одной из самых богатых наследниц в Британии. И вот теперь молодой человек появился публично в королевской траурной одежде, что, несомненно, вызовет скандал среди тех, кто особенно чтил древние обычаи или считал, что кровь не может быть королевской, если ребенок родился вне законного брака.

Один из франтов громко заметил:

— Господь Всемогущий, его величество так любит этого мальчика, будто он сам его зачал.

— На галерее говорят, что он собирается объявить его законнорожденным и сделать наследником теперь, когда известно, что королева бесплодна.

— Кому известно?

— Боже мой. Том, это все знают! Милорд Бристоль послал пару святых отцов в Лиссабон, чтобы доказать, что Кларендон дал ей какую-то отраву, отчего она стала бесплодной как раз перед ее отплытием сюда, в Англию.

— Чтоб его, этого старого мерзавца Кларендона! Погляди-ка вон на ту девицу, у которой губы как из теста, такая высокомерная, будто она королева Анна!

— Может, она и станет королевой, если верить тому, что говорят о ее величестве.

Другой щеголь, услышав конец этой фразы, так и подскочил:

— Что такое? Что вы сказали про ее величество?

По всему зрительному залу слышались шушуканье, бормотанье, приглушенные сплетни, а в это время королевская свита заняла свои места в ложе и приготовилась к представлению. Карл сел в кресло в центре, Катарина — справа от него, Джеймс — слева, Анна Хайд — за спиной мужа, Каслмэйн — рядом с королевой. А вокруг расположились фрейлины ее высочества и королевы — группа хорошеньких веселых, белокожих и голубоглазых красавиц с золотистыми локонами, в юбках из атласа и тафты, которые громко шуршали при каждом движении. Девушки недавно появились при дворе, и все как одна отличались миловидностью, будто природа сама стремилась угодить королю, создав целое поколение красавиц.

Справа от Барбары сидела одна из фрейлин королевы миссис Бойнтон, маленькая живая женщина, которая обожала изображать субтильность и по четыре раза в день падала в обморок, если рядом оказывались джентльмены. Барбара заговорила с ней вполголоса, но достаточно громко, чтобы услышала Фрэнсис Стюарт, сидевшая за их спиной:

— По-моему, миссис Стюарт выглядит сегодня просто отвратительно, вы заметили? Она какая-то зеленая.

Все сплетницы при дворце прекрасно знали, что Фрэнсис ужасно страдает от ревности с тех пор, как на горизонте появилась миссис Дженнингс, пятнадцатилетняя блондинка, которой восхищались все мужчины и которую ненавидели все дамы. Барбара же пребывала в счастье оттого, что кто-то перехватил короля у Фрэнсис, ибо подобное же произошло с ней в тот год, когда Карл увлекся Фрэнсис.

Бойнтон лениво обмахивалась веером, полузакрыв глаза.

— Мне она не кажется зеленой, может быть, у вас что-то с глазами, ваша милость, — проговорила она.

Барбара метнула на нее уничтожающий взгляд и повернулась к Монмауту, который сидел, наклонившись вперед, совершенно пораженный роскошной любовницей отца. Высокий, хорошо сложенный и физически прекрасно развитый для своего возраста, он, как и его отец, отличался поразительной красотой — даже взрослые женщины влюблялись в него. Он обладал не только красотой Стюартов, но и их врожденным обаянием, притягательной силой, не оставлявшей равнодушным никого, кто видел его.