— Да, конечно, не трагедия для мужчины! Ты уедешь и все забудешь, но я-то не смогу уехать! Я-то не смогу забыть! И никогда не смогу! И в моей жизни никогда не будет так, как было прежде! Будьте вы прокляты, мужчины!

Шли дни, и никаких сомнений в беременности не оставалось.

И уже через неделю после этого разговора, по утрам, стоило только Эмбер поднять голову от подушки, ее начинало тошнить. Она стала чувствовать себя несчастной, раздражаться по пустякам, а то и вовсе без повода. Брюс приходил домой все позднее, из-за этого они часто ссорились. Эмбер понимала, что ее несносное поведение лишь отдаляло Брюса, но не умела сдержаться. В то же время она знала: что бы она ни сказала, что бы ни сделала — ничто не заставит его изменить планы. И когда однажды он отсутствовал весь день и всю ночь, а домой пришел лишь на другой день вечером, она поняла, что либо должна прекратить скандалы и отчитывания, либо потеряет Брюса еще до его отплытия. Этого она не могла допустить, потому что все еще любила его. И огромным усилием воли она заставила себя в его присутствии казаться веселой и очаровательной, как прежде.

Но когда оставалась одна, Эмбер не могла примириться с собой, и часы его отсутствия казались бесконечными. Она бесцельно бродила по дому и жалела себя. Великий мир Лондона, в который она приехала полная радостных надежд лишь четыре месяца назад, казался ей теперь гнетущим и горьким. Она не имела ни малейшего представления, что будет делать после отплытия Брюса, и отказывалась говорить с ним об этом. Она даже наедине с собой отбрасывала эти мысли. Эмбер была уверена, что, когда этот страшный день настанет, будет конец света, и не хотела думать о своей судьбе.

Однажды, жарким августовским утром, Эмбер забавлялась во дворе дома со щенками, родившимися здесь месяц назад. Она взяла на руки двух маленьких щенят, смеялась и играла с ними, а их гордая мать лежала рядом в тени сливового дерева, лениво помахивая хвостом и не сводя глаз со своих отпрысков. Эмбер неожиданна подняла голову и увидела, что с галереи за ней наблюдает Брюс.

Он ушел из дома несколько часов назад, и она не ожидала его возвращения до вечера. Она обрадовалась, что он пришел домой так рано. Эмбер помахала ему рукой, положила щенков обратно в ящик, вскочила на ноги. Но тут в ее душу заполз страх, и когда она поднималась по лестнице, зловещие предчувствия охватили все ее существо и особенно, когда они встретились взглядом. Теперь Эмбер твердо знала — он уплывает сегодня.

— Что случилось, Брюс? — спросила она, будто могла своим вопросом изменить неотвратимый ответ.

— Ветер переменился. Мы отходим через час.

— Отходите? Через час? Но ведь ты вчера сказал — через несколько дней!

— Не предполагал, что ветер переменится и что мы успеем собраться. Сейчас мы полностью гото вы и ждать больше нечего.

Беспомощная и растерянная, Эмбер не знала, что сказать, а Брюс повернулся и пошел к дверям. Она за ним. В комнате на столе уже стоял кожаный сундук с заклепками, заполненный наполовину, а дверцы шкафа были раскрыты, внутри зияла пустота. Брюс вынул несколько рубашек из комода, уложил в сундук и начал говорить:

— У меня мало времени, поэтому послушай, что я скажу тебе. Я оставляю тебе коляску с лошадьми, пользуйся сколько хочешь. Кучер получает шесть фунтов в год, включая ливрею, а запяточный — три, но ты не плати им до мая следующего года, иначе они смоются. Я оплатил все счета, квитанции об уплате — в ящике вот здесь. Там же имена и адреса двух женщин, которые позаботятся о тебе. Спроси, сколько это будет стоить, прежде чем переедешь. Цена должна быть не больше тридцати-сорока фунтов за все.

Эмбер не мигая смотрела на Брюса, пораженная его деловым тоном. Он закрыл крышку сундука и подошел к дверям, за которыми, очевидно, его кто-то ждал. Вернулся в сопровождении человека бандитского вида с черной повязкой на глазу. Человек взял сундук на плечо и вышел. Все это время Эмбер наблюдала за ним, отчаянно стараясь придумать что-нибудь, что остановило бы его. Но на нее нашло оцепенение, и нужных слов не находилось.

Брюс извлек из кармана камзола тяжелый кожаный кошелек, набитый монетами, и бросил его на стол.

— Здесь пятьсот фунтов. Этого достаточно и тебе, и ребенку на несколько лет. Советую передать деньги ювелиру. Я сам собрался это сделать для тебя, но сейчас у меня нет времени. Шадрак Ньюболд — весьма надежный человек и дает шесть процентов по долгосрочному вкладу, или три с половиной при условии выдачи по требованию. Он живет на Краун и Тристл в Чипсайде, вот на этом листке записано его имя. Никому, кроме него, не доверяй, но больше всего не доверяй горничным, если наймешь. Не доверяй также незнакомым людям, независимо от того, нравятся они тебе или нет. А теперь… — он повернулся, взял камзол, — теперь мне пора идти.

Брюс говорил быстро, не давая Эмбер возможности прервать его, и, очевидно, он спешил уйти прежде, чем она начнет плакать. Но не успел он сделать и трех шагов, как она бросилась к нему под ноги.

— Брюс! Ты не хочешь даже поцеловать меня?

Он колебался лишь мгновение, потом обвил руками ее тело, несколько грубовато и поспешно. Эмбер прижалась к нему, крепко сжала его руки, словно могла задержать его силой, впилась губами в его губы, а ее лицо было уже мокрым от слез.

— О Брюс! Не уходи! Пожалуйста, не уходи, не оставляй меня… Пожалуйста, пожалуйста… не оставляй меня…

Но он освободился от ее объятий.

— Эмбер, дорогая… — в голосе звучала настойчивая просьба, — я однажды вернусь… мы увидимся снова…

Она резко вскрикнула, как одинокое отчаявшееся животное, и начала бороться с ним, хватать за руки в страхе и беспомощности. Он сжал ее запястья, поцеловал и, прежде чем она смогла сообразить, что произошло, ушел. Дверь за ним захлопнулась.

Окаменевшая, Эмбер замерла, тупо глядя на закрытую дверь. Потом бросилась к ней, схватилась за ручку.

— Брюс!

Она не открыла двери, она остановилась, сраженная своим бессилием что-либо изменить и охваченная полной безнадежностью. Потом медленно опустилась на колени и уронила голову на руки.

Глава шестая

Герцог Йоркский с мрачным видом, опустив глаза, стоял, опершись на камин и держа руки в карманах. Его красивое лицо было печальным. В другом конце комнаты Карл склонился над столом, внимательно вглядываясь в сосуд, стоящий на масляной лампе, где кипело и булькало варево из сотни различных трав. Потом он осторожно отмерил три ложки сухого размельченного лесного дягиля, всыпал в кипящую жидкость и тщательно перемешал.

Братья находились в лаборатории его величества среди реторт, перегонных кубов, тиглей и колб. Вокруг стояли различные химические приспособления и посуда, флаконы с порошками, пастами, разноцветными жидкостями, маслами. На полках выстроились сосуды всевозможных форм и размеров. На полу и на столах лежали стопки книг в старых кожаных переплетах с золотым тиснением. Химия, еще сохранившая что-то от средневековых занятий ведьм и колдуний — алхимии, была любимым увлечением короля. Даже когда ему приходилось жить практически на пожертвования, он не мог отказать себе в приобретении новых панацей, которые рекомендовал ему чуть ли не каждый встречный мошенник-аптекарь.

— Как же, черт возьми, ей удалось попасть в такую переделку? — спросил Карл, помешивая на огне зелье.

— Если бы я знал, — печально вздохнул Джеймс. — Ведь она совсем не симпатичная. Страшная, как старая шлюха. Глаза навыкате и фигура вот такая, — и он очертил руками нечто напоминающее женское тело.

Карл улыбнулся.

— Этим она и провела тебя. По моим наблюдениям, хорошенькие женщины редко считают нужным быть еще и умными. А Анна Хайд умна, согласен?

— Сам не знаю, как я мог свалять дурака, — Джеймс бросил недовольный взгляд, — что-то на меня нашло. Как иначе я мог подписать тот чертов брачный контракт!

— К тому же своей собственной кровью. Весьма красноречивый штрих, Джеймс. Итак, ты подписал, ты ее заполучил, и она беременна. Что же дальше?

— Дальше — ничего. Надеюсь, что больше не увижу ее.

— Брачный контракт столь же прочная связь, как и брачная церемония, Джеймс, и ты это знаешь. Нравится тебе или нет, ты на ней женат. И ребенок, которого она носит в своем чреве, твой и получит твое имя.

Джеймс отошел от камина к столу, где его брат помешивал на огне варево.

— Фу! — недовольно сморщил нос герцог. — Ну и вонища!

— Да, запах неприятный, согласен, — признал Карл, — но тот человек, который продал мне рецепт, сказал, что это лучшее средство от лихорадки, а Лондон и лихорадка, как ты знаешь, синонимы. Не сомневаюсь, что в эту зиму ты будешь рад попросить у меня дозу этого бальзама.

Встревоженный и сердитый, Джеймс отошел в сторону. Через минуту он снова заговорил о браке.

— Не уверен, что ты прав. Этот младенец, может быть, вовсе не от меня.

— А что об этом говорят?

Джеймс снова подошел к королю, его лицо было серьезным и взволнованным.

— Два дня назад ко мне явился Беркли и рассказал, что Анна переспала с ним. А еще Киллигру и Джермин заверили меня в этом.

— И ты поверил им? — взглянул на него Карл.

— Конечно, поверил! — запальчиво воскликнул Джеймс. — Ведь они мои ближайшие друзья! Почему же мне им не верить?

Беркли, Джермин и Гарри Киллигру — три величайших лгуна в Англии. А ты думаешь, почему они тебе это рассказали? Только потому, что знают, — ты хочешь это услышать. Разве не так? — темные глаза Карла сузились, он проницательно посмотрел на брата. Карл прекрасно понимал Джеймса, гораздо лучше, чем сам Джеймс.

Джеймс долго не отвечал, потом произнес тихо и почти стыдливо:

— Да, пожалуй, что так. Но, черт возьми, почему я должен считать Анну Хайд более благочестивой, чем всякую другую женщину? Они все продажны, дело только в цене…

— Ее ценой стал брак, — король снял сосуд с огня и погасил лампу. Потом взял камзол, висевший на спинке кресла, и накинул на себя. — Послушай, Джеймс. Мне не больше чем тебе нравится все это дело: дочь простолюдина, хоть он и мой канцлер, — неподходящая жена для наследника английского престола. Но если ты оставишь ее с ребенком и откажешься жениться, по всей Европе пойдет очень дурная слава о Стюартах. Если бы она не была дочерью канцлера, мы бы нашли выход из положения. Но в данном случае для тебя есть только один путь — жениться на ней немедленно, красиво и благородно.