Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам однажды в холодный зимний вечер

На расстоянии примерно в восемь миль от Лондона лорд Рейвенскрофт пришел к осознанию того печального факта, что жизнь его не удалась. Всего два года назад он приехал в Лондон с твердым намерением найти здесь свое счастье. Он был красив, хорошо обеспечен и происходил из хорошей семьи.

Однако ни одно из этих явных преимуществ не гарантировало ему того гостеприимства и внимания, на какое он рассчитывал. Он привез с собой рекомендательные письма от матери, которая в свое время пользовалась некоторым успехом в высшем свете, пока не вышла замуж за его отца. Рейвенскрофт очень скоро понял, что его маму даже считали красавицей, но едва она стала замужней леди, о ней попросту забыли. Ее письма не принесли ему ни малейшей пользы.

Правда, он обзавелся – или думал, что обзавелся, – другом в лице некоего мистера Филкурта, который пообещал ему составить протекцию в клубе «Уайтс». К сожалению, это великодушное обещание, данное за чашей превосходного пунша в имении в графстве Йорк, также не принесло ожидаемых плодов. Мистер Филкурт наверняка забыл, что где-то встречался с лордом Рейвенскрофтом, и явно избегал его общества.

Обескураженный, однако отнюдь не усмиренный, Рейвенскрофт не отказался от своих светских устремлений и от своего, желания стать «значительной особой». Увы, дела его не улучшались, скорее наоборот. Правда, он получил приглашения па несколько приемов, но недостаточно важных, чтобы почувствовать себя хотя бы в какой-то мере «на высоте».

Все это привело его в состояние столь неприязненное и угрюмое, что в обществе от него отворачивались и удалялись при его появлении. Предпринимаемые им попытки привлечь к себе внимание приносили обратные результаты, и чем дольше он оставался в Лондоне, тем больше фигуральных пощечин ему доставалось на его пути к вожделенному успеху.

Его могли счесть человеком недалеким и совершенно лишенным такта, но это было бы по большому счету не столь уж справедливо. Его матушка, упокой Господь ее душу, всегда утверждала, что недостатка в уме у него нет, а что касается такта и воспитанности, то в обществе его родного Йоркшира Рейвенскрофта любили именно за эти качества. Что касается происхождения, то семья его отца вела свой род от Джека Рейвенскрофта, знаменитого рыцаря больших дорог, по заслугам прозванного Джеком Кровопийцей, но тем не менее впоследствии титулованного. И глумиться по этому поводу вовсе ни к чему! Однако тон был задан, и изменить отношение высшего общества к себе можно было лишь при помощи большого состояния. Доведенному до отчаяния Рейвенскрофту терять было нечего, и он принялся играть в азартные игры. К несчастью, бездарность его фортуны не оставляла места для возможных ошибок, и буквально в течение недели в результате неудачных ставок он умудрился потерять почти все, что завещала ему его достойная матушка.

Даже при недостатке ума ему не понадобилось много времени, чтобы осознать непоправимость произошедшего. В конечном счете он пришел к вполне обоснованному выводу, что единственный выход для него – женитьба па богатой наследнице.

Так и не став своим человеком в высшем свете, Рейвенскрофт, само собой, не состоял в приятельских отношениях с такими наследницам и ему доводилось общаться лишь с одной леди подобного сорта – мисс Венецией Оугилви, дочерью единственного из представителей лондонской знати, который относился к Рейвенскрофту дружелюбно. Судя по тому, что Рейвенскрофт успел услышать от самого мистера Оугилви и от других людей, отец Венеции не был особенно богат, но все же собирался дать за дочерью приличное приданое, и теперь незадачливый игрок вспомнил об этом. А хорошее приданое, которое он мог получить, женившись на девушке из высшего общества, обеспечило бы Рейвенскрофту то положение, которого он добивался.

Он живо представлял себе стопки приглашений на подносе для завтрака, неизменно появляющиеся каждое утро. Ласковую улыбку на губах у Венеции, когда она смотрит на него через стол во время обсуждения планов на грядущий день, то есть светских развлечений.

Это истинная, самая настоящая любовь, думал Рейвенскрофт, глядя на Венецию, которая сидела на противоположном сиденье в карете, закутавшись до ушей в отороченную мехом мантилью; на голове у нее был теплый капор, колени укрыты толстым шерстяным пледом.

Однако Рейвенскрофт, отчаянно влюбленный (и столь же отчаянно нуждающийся в приданом любимой), не мог увидеть во взгляде направленных на него серых глаз ничего, кроме нескрываемого раздражения и даже гнева.

– Рейвенскрофт, когда же мы остановимся? Велите кучеру ехать медленнее и найти гостиницу.

– Мы скоро остановимся, обещаю вам.

– Вы это уже сказали полчаса назад.

Рейвенскрофт открыл было рот, чтобы ответить, но тут в глаза ему снова бросился угрожающий блеск брошки, которой была заколота пелерина Венеции. Он машинально потер уколотую руку и жалобно проговорил:

– Я сейчас попрошу кучера ехать медленнее, но боюсь, мы завязнем в снегу.

Она посмотрела на него с подозрением. Рейвенскрофт воображал, что во время поездки они будут весело болтать, рассказывать друг другу забавные истории из времен своего детства. Он и подумать не мог, что она окажется столь подозрительной.

Карета ухнула в очередную рытвину, и Рейвенскрофт с трудом удержался от того, чтобы не свалиться Венеции на колени.

– Мы едем чересчур быстро, – повторила Венеция. – Если вы ничего не предпримете, я сделаю это сама.

– Но мы должны двигаться как можно скорее, иначе нас завалит снегом. Вряд ли вас обрадует перспектива провести ночь в гостинице. А что, если вашей матушке станет хуже этой ночью и она умрет?

– Вы уже в третий раз предположили, что моя мать находится на грани смерти!

Черт побери, почему он с самого начала не сказал ей, что ее мать умирает, а не просто больна? Венеция тогда была бы более сговорчивой, хоть и не в настроении выслушивать предложение о браке.

– Ваша матушка чрезвычайно хрупкая, болезненная женщина. Естественно, я беспокоюсь.

– Мама? Хрупкая?

Рейвенскрофт не был вполне уверен, но ему определенно показалось, что его любимая сопроводила эти слова недоверчивым и даже насмешливым фырканьем.

– Мама исключительно крепкий и стойкий человек. Но сейчас нет смысла это обсуждать. Сию минуту велите кучеру ехать медленно.

Рейвенскрофт посмотрел на нее почти угрожающе. Венеция взялась за брошку.

– Хорошо, хорошо! Но уверяю вас, вы преувеличиваете!

Он поднялся, постучал в потолок, чтобы привлечь внимание кучера, потом высунулся в окно и заговорил с ним, однако ветер относил его слова в сторону.

Венеция вздрогнула, когда холодный воздух ворвался в карету. За все время своей взрослой жизни она могла вспомнить всего об одном случае столь ужасной погоды в апреле месяце, и случай этот также имел отношение к Грегору.

Венеция сдвинула брови, гадая, не он ли послужил причиной сегодняшней снежной бури. Вполне возможно, если Грегор утратил власть над своими эмоциями, что с ним происходило крайне редко. В искусстве владеть собой он стоял в семействе Маклейнов на втором месте после старшего брата Александера.

Нет, этот буран носит явно случайный характер. Венеция повернулась к Рейвенскрофту, который, как ей показалось, о чем-то спорил с кучером. Но вот он убрал голову из окна, пристегнул кожаную занавеску и сел на свое место. Лицо у него побагровело от ветра.

– Ну вот. Я сделал то, о чем вы меня просили.

Снаружи донеслось оглушительное: «А ну, живей!» – и карета понеслась еще быстрее, чем прежде, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Вы не приказали кучеру ехать медленнее! Вы велели ему двигаться как можно быстрей! – выкрикнула Венеция, но Рейвенскрофт был слишком занят тем, чтобы удержаться на месте, и не ответил ей.

Венеция вскочила и, задыхаясь от ярости, забарабанила изо всех сил в потолок кареты.

Послышался ответный стук, кучер придержал лошадей, колеса поерзали взад-вперед, потом покатились более или менее ровно.

– Венеция! Что выделаете?! – заорал Рейвенскрофт.

– Добиваюсь того, чтобы мы живыми добрались до бабушкиного дома!

– Но мы должны, слышите вы, должны, ехать быстрее! Мы не можем ползти с черепашьей скоростью!

Он ударил кулаком в потолок.

В ответ раздалось вопросительное постукивание, и карета еще более замедлила ход. Венеция с облегчением вздохнула.

– Вот видите! Кучер считает вашу идею бредовой. Нам следует соблюдать осторожность и…

Рейвенскрофт нанес еще один удар, более сильный и громкий. Карета рванулась вперед так неистово, что пассажиров швырнуло на сиденья почти плашмя. Экипаж развернуло на узкой дороге, задок кареты накренился.

Чтобы сохранить равновесие, Венеция уперлась обеими ногами в противоположное сиденье.

– Вы с ума сошли! – крикнула она. Рейвенскрофт вжался в сиденье, опустив подбородок на грудь. Он вцепился в кожаную петлю возле двери, лицо его побледнело и покрылось крупными каплями пота, несмотря на холод.

Не испытывая к нему ни малейшей жалости, Венеция решила попытаться выскочить из кареты и сбежать. Она откинула занавеску и всмотрелась в слепящий снег. Очертания деревьев и заборов едва можно рассмотреть. Но Венеция все же разглядела небольшой постоялый двор, обнесенный невысокой каменной стеной. Если она попытается выпрыгнуть из кареты, то скорее всего сломает шею.

Как же ей быть с Рейвенскрофтом? Он ведет себя как настоящий безумец.

– Рейвенскрофт, прошу вас. Давайте остановимся ненадолго, выпьем горячего чаю и обсудим все, как взрослые люди…

Карета сильно наклонилась набок, задержалась в этом положении на секунду, потом дернулась – и окружающий мир исчез. Венеция свалилась на Рейвенскрофта, который, в свою очередь, упал на запертую на щеколду дверь. В таком положении они пробыли очень недолго – раздался громкий треск, что-то сломалось, а потом уже не было ничего, кроме жуткой белизны и ледяного ветра.