Карен Хокинс - Навеки твой

– Но ведь я только и сказал, что она не похожа на других женщин, что она особенная.

– Я тоже привык к этой мысли, но теперь… – Рейвенскрофт насупился и после недолгой паузы продолжал: – Теперь до меня дошло, что она, быть может, только кажется особенной, потому что сама не понимает, что она не такая.

Грегор уставился на Рейвенскрофта в изумлении:

– Что, черт побери, это значит?

Молодой лорд покраснел.

– Это значит, что, как и любая другая женщина, она хочет, чтобы ее завоевали. Но не вполне осознает это.

– Каким образом вы додумались до такого вздора?

– Это вовсе не вздор! Ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преподносит ей цветы, нашептывает на ушко комплименты и твердит ей, что она прекрасна.

Чамберс потер подбородок.

– Знаете, милорд, а ведь парень дело говорит.

Грегор не мог понять, что раздражает его больше: то ли, что собственный грум ему противоречит, то ли, что Рейвенскрофт вообразил, будто знает Венецию лучше, чем он сам. Каким образом довести до сознания этого юнца, что он ошибается?

Грегор взглянул на бочонок, в котором таяла сосулька, и расхохотался:

– Рейвенскрофт, я готов заключить с вами пари на сто фунтов, что Венецию не проймешь ни цветами, ни другими подарками.

Рейвенскрофт выпрямился:

– Вы говорите, на сто фунтов?

– Да.

– Поосторожней, – пробурчал Чамберс. – Парень не откажется от такого пари.

Грегор не обратил на грума никакого внимания.

– Ну как? Вы принимаете такое пари?

Рейвенскрофт кивнул:

– Принимаю. Только… где вы возьмете цветы, стихи и тому подобное?

Да, это и вправду проблематично. Грегор помолчал, потом решительно произнес:

– Да, цветы я вряд ли найду, но могу сделать ей другой подарок.

– Какой, например?

Господь милостивый, что бы такое придумать?

– Я могу подарить ей мои карманные часы.

– Но в этом нет никакой романтики! – поморщился Рейвенскрофт.

Чамберс кашлянул.

– У меня как раз при себе золотая цепочка, которую я купил для своей милашки. Я мог бы уступить ее вам, милорд. За деньги, разумеется.

– Идет, – сказал Грегор.

Чамберс порылся в своих вещах и извлек откуда-то маленький пакетик, вынул из него бархатный мешочек и вручил хозяину в обмен на несколько монет.

Грегор спрятал мешочек в карман.

– Так. Что-нибудь еще?

– Стихи, – ответил Рейвенскрофт. – У меня есть книжка. – Он полез в один карман, в другой и достал маленький томик в кожаном переплете. – Вот.

Грегор поморщился:

– О, да это Шелли! Он пишет отъявленную чепуху.

– Поверьте, женщинам такая, как вы изволили выразиться, чепуха очень нравится.

– А нет ли у вас чего-нибудь другого?

– Нет. Только Шелли. Я отметил несколько стихотворений. Можете огласить любое из них, и Венеция придет в экстаз.

Грегор сунул книжку в карман.

– Отлично. Теперь я вооружен и стихами, и подарком. Отправляюсь совершать эту глупость, а потом доложу вам о…

– Ми-ну-точ-ку, – протянул Рейвенскрофт, не дав Грегору договорить. – Вы не можете просто сообщить нам, что прочли мисс Оугилви стихи и вручили подарок. Мы должны видеть это собственными глазами.

– Я не намерен декламировать любовные стихи в присутствии двух болванов.

– Разумеется, нет, – заносчиво произнес Рейвенскрофт. – Мы будем наблюдать за вами из окна.

Грегор нахмурился. Может, проще было бы вызвать Рейвенскрофта на дуэль и покончить со всей этой историей?

– Я буду чувствовать себя полным идиотом.

– И выглядеть таковым, это уж точно, – сказал Чамберс, но, заметив угрожающий взгляд Грегора, поспешил добавить: – Зато вы станете богаче на сто фунтов. Это как-никак уменьшит неприятное чувство.

Неприятное чувство почти исчезнет, если он окажется прав.

– Ну? – вопросительно произнес Рейвенскрофт.

Порукам?

– Да, черт меня побери! – Грегор поправил галстуки провел пальцами по волосам. – Я докажу вам обоим, что Венеция Оугилви не похожа на других женщин. И когда я это сделаю, вы, молодой человек, отсчитаете денежки.

Венеция пребывала в общей комнате в счастливом одиночестве. Миссис Блум увела с собой мисс Платт, которую намеревалась усадить за какое-то шитье, а Элизабет решила подняться наверх и почитать роман.

Венеция осталась внизу со своей книжкой – впечатляющим трудом о падении Римской империи. Она уселась в кресло с чувством важности предпринятого дела и открыла толстенный том.

Она не видела Грегора с той минуты, как он удалился, охваченный негодованием, да и Рейвенскрофт таинственно исчез сразу после завтрака. Она не знала, где в данный момент находится сквайр, однако голос его доносился до нее с относительно далекого расстояния; возможно, мистер Хиггинботем находился вместе с мистером Тредуэллом в винном погребе. Сквайр уже несколько раз упоминал о качестве бренди, которое подавали к столу в гостинице.

Венеция перевернула страницу и увидела изображение двух женщин, расположившихся возле мраморного бассейна. Надменная матрона, возлежащая на диване, напомнила ей о миссис Блум, и Венеция нахмурилась. Как раз сегодня утром, услышав, что мисс Хиггинботем снова пожаловалась на холод, пожилая дама зашла к себе в комнату и принесла Элизабет роскошное пальто, отделанное мехом. Девица прямо-таки завизжала от восторга и в порыве чувств обняла миссис Блум, которой явно не понравилось, что ее так бурно благодарят. Венеция была потрясена великодушием этой женщины, но мисс Платт, к ее удивлению, отнеслась к этому как к должному и заметила, что миссис Блум обычно так и поступает.

Венеция вытянула ноги поближе к огню, и приятное тепло проникло ей под платье и в туфли. Она не могла взять в толк, куда запропастился Грегор, но тут же выбросила из головы мысль о нем.

Ей было жаль, что она не в состоянии питать теплое чувство к Рейвенскрофту. Хоть он и не являл собой идеал мужчины, его чистосердечность бросалась в глаза. Ни от кого на всем белом свете он не таил того, что было у него на душе, и это Венеция считала качеством редким, отличающим Рейвенскрофта от большинства, если не от всех знакомых ей мужчин.

Грегор – мужчина замкнутый, он способен на сильные эмоции, подержит их в себе. Впрочем, гневается он весьма бурно и откровенно, хоть и не до такой степени, как в последнюю неделю.

Венеция нахмурилась. Улыбнутся ли они еще когда-нибудь друг другу, не подумав о том, что улыбка эта не просто проявление дружеской приязни, а нечто большее?

Она крепче сжала книгу в руках. Как мог он предложить, чтобы они оба отдались порыву страсти, словно это было нечто незначительное, всего лишь эксперимент особого рода? При мысли об этом кровь у Венеции закипела.

Хорошо еще, что она не обладала даром вызывать непогоду в тех случаях, когда теряла самообладание, иначе сейчас разразилась бы буря.

Венеция выглянула в окно. Небо прояснялось, по нему плыли белые пушистые облака, между которыми сияла омытая снегом синева. Это навело ее на мысли об их прогулке с Грегором в лесу, о поцелуе, от которого до сих пор покалывает губы. За минуту до этого они злились друг на друга, обменивались раздраженными репликами, а потом вдруг обнялись страстно и жарко.

Венеция сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. О книге она совершенно забыла. При появлении Грегора необходимо держать свои чувства в узде. Вспомнив о том, что произошло в лесу, Венеция закрыла лицо руками. Ею овладело неутолимое физическое беспокойство. Пропади оно пропадом, теперь все стало совершенно иным! Она просто не в силах…

– Венеция.

Голос с заметным шотландским акцентом, глубокий, как море, подействовал на нее, словно прикосновение горячих рук.

Она встала и так резко повернулась, что взметнулся подол платья.

Грегор стоял в дверях, опустив одну руку в карман, а в другой держа маленькую книжку. Его черные волосы, влажные от талого снега, лежали кольцами на шее, на губах играла чувственная улыбка.

Венеция затаила дыхание, она была уверена, что с Грегором творится нечто странное. Но что бы это ни было, он не казался менее привлекательным. Ей пришлось сжать руки в кулаки, чтобы побороть желание подойти к Грегору и дотронуться до растрепавшихся завитков его темных волос.

Венеция изобразила вежливую улыбку.

– Добрый день, Грегор. – Она лихорадочно соображала, о чем говорить дальше, и тут ее взгляд упал на книжку, которую Грегор держал в руке: – Что это у тебя?

Грегор взглянул на маленький томик без особого удовольствия:

– Шелли.

– Поэт? – удивилась Венеция.

– А кто же еще? – спросил он с иронией, несколько сбитый с толку неодобрительным тоном Венеции. – Как тебе известно, я иногда читаю.

– Да, конечно… однако Шелли?

Грегор выпрямился, отделившись от притолоки. На мгновение ему почудилось, будто комната наклонилась куда-то вбок, и Грегор сообразил, что выпил слишком много рома. До того, как попал в теплую комнату гостиницы, он этого не осознавал.

Не прислонись он снова к притолоке, чего доброго, грохнулся бы на пол и проиграл бы пари. Важное пари, вопрос его чести, ведь он поставил на кон сто фунтов в доказательство того, что Венеция – женщина необыкновенная, не похожая на других.

Он взглянул в окно из-за спины Венеции. Занавески были раздвинуты не во всю ширину, и тем, кто находился во дворе гостиницы, была видна только самая близкая к окну часть комнаты. Надо раздвинуть шторы до конца, иначе Рейвенскрофт и Чамберс не увидят свидетельство того, насколько они заблуждались насчет Венеции.