— Сломанная Лиственница говорит, что ты приехала издалека и что ты пережила много горя, — продолжал он, и Сара невольно вздрогнула. Это соответствовало действительности, но откуда могла знать об этом старая женщина, которая видела ее впервые в жизни?

— Ты действительно чего-то боишься, любимая? — ласково спросил Франсуа, и она, улыбнувшись, покачала головой.

Но старая ирокезка отличалась редкой проницательностью и, возможно, действительно обладала какими-то мистическими способностями. Казалось, она поняла, о чем говорят Франсуа и Сара.

В ее глазах сверкнул какой-то непонятный огонек, и она снова что-то сказала.

— Она говорит, что скоро тебе предстоит пересечь реку… Ту самую реку, которой ты всегда боялась. В твоей прошлой жизни ты тонула в ней столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один, но на этот раз ты не умрешь, и переправа пройдет благополучно. Сломанная Лиственница говорит, что ты поймешь ее слова, если как следует подумаешь над ними.

Тут Сара побледнела, а прорицательница, не сказав больше ни слова, поднялась и ушла к себе.

Некоторое время спустя Сара и Франсуа вышли из Длинного дома и отправились побродить по лагерю, чтобы спокойно поговорить. Когда они отошли от Длинного дома на порядочное расстояние, Франсуа осторожно поинтересовался у Сары, что могла иметь в виду старая прорицательница. Он лучше чем кто бы то ни было знал, что Сломанная Лиственница редко ошибалась, хотя верно истолковать ее речи было подчас нелегко.

— Чего ты боишься? — спросил Франсуа и привлек Сару к себе. В меховой парке, оленьих штанах и вышитых мокасинах она выглядела, как очаровательная маленькая скво, и ему захотелось поскорее вернуться в Длинный дом, чтобы заняться с нею любовью, но он чувствовал, что Сара действительно что-то от него скрывает.

— Ничего я не боюсь! — с вызовом ответила Сара, но ее слова прозвучали неубедительно. Она лгала, и Франсуа во что бы то ни стало решил узнать, в чем дело.

— Ты что-то скрываешь от меня, — удрученно сказал он. — Что случилось, Сара? Тебе здесь не нравится?

Они собирались тронуться в обратный путь через несколько дней, но, если бы Сара захотела, Франсуа готов был выехать в Шелбурн хоть завтра.

Впрочем, он был почти уверен, что дело в чем-то другом. Они прожили в Длинном доме сенека уже несколько недель, и до сих пор Сара была всем довольна и казалась счастливой.

— Я люблю тебя, ты же знаешь… — промолвила Сара, думая о чем-то своем.

— Может быть, это я чем-то тебя огорчил? — продолжал допытываться Франсуа, понимая, что жизнь, которую они вели в индейской общине, не могла не показаться Саре непривычной, странной.

Он допускал, что, очутившись здесь, Сара начала больше тосковать о той, другой жизни, которую она когда-то вела в Бостоне или даже в Англии.

И все же его не оставляло чувство, что дело в чем-то другом, гораздо более важном и значительном.

Подумав об этом, он еще крепче прижал ее к себе и, поглядев Саре прямо в глаза, увидел, что она улыбается.

— Я не выпущу тебя, пока ты не ответишь, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Я не допущу, чтобы у тебя были от меня какие-то секреты.

— Я давно собиралась сказать тебе… — начала Сара неуверенно, и Франсуа в страхе замер, боясь, что это может быть что-то такое, что навсегда отнимет их друг у друга. Он чувствовал, что не вынесет этого. Что, если она захочет оставить его? Что будет с нею тогда? И что будет с ним самим?!

— Кое-что случилось, — промолвила она тихо.

Значит, понял Франсуа, старуха не ошиблась.

— Что, что случилось?! — воскликнул Франсуа с испугом. Вернее, попытался воскликнуть, поскольку слова, вырвавшиеся из его рта вместе с парком дыхания, прозвучали не громче шепота. От страха и тревоги сердце едва не выскакивало из груди Франсуа, а по спине побежала струйка холодного пота.

— Я… я не знаю, что тебе сказать, — ответила Сара, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. — Я не могу… не могу…

Она всхлипнула и не смогла продолжать. Перехватившая ее горло судорога была такой сильной, что Сара с трудом могла дышать. Плечи ее затряслись от беззвучных рыданий, но Франсуа продолжал нежно прижимать ее к своей широкой груди, и в конце концов Сара рассказала ему все.

— Я… я не могу иметь от тебя детей. Мне их просто не выносить! А ты должен, должен иметь сыновей, но я не в состоянии дать тебе того, чего бы мне хотелось…

Ее слова тронули Франсуа чуть ли не до слез, но он вовремя вспомнил, что он — мужчина.

— Для меня это совсем не важно, любимая, ты же знаешь!.. — попытался утешить он Сару. — Пожалуйста, не надо плакать.

Но все его усилия были напрасны — Сара продолжала горько рыдать в его объятиях.

— Все мои дети умерли, — всхлипывала она, прижимаясь лицом к его теплой кожаной куртке. — У меня было шестеро — шестеро! — детей, и ни один из них не выжил.

И она рассказала ему всю свою историю, рассказала обо всех своих неудачах, о горе, которое она испытала, рыдая над трупиками умерших мальчиков и девочек, а под конец оглушила Франсуа фразой, которая прозвучала для него подобно удару грома, хотя и была произнесена тихим, прерывистым шепотом.

— И я знаю, что этот ребенок тоже умрет! — заливаясь слезами, произнесла она, и Франсуа наконец понял, что могло тревожить и пугать ее в последние недели.

Отстранив ее от себя, он поглядел на Сару, и на лице его сменяли друг друга недоверие, удивление и страх.

— Ты беременна? — спросил он шепотом, и Сара с несчастным видом кивнула.

— О боже! Милая моя, бедная моя Сара! — вырвалось у него. — Не бойся, в этот раз все будет хорошо, вот увидишь! Я не позволю случиться ничему плохому!

Это последнее замечание было довольно глупым, поскольку он мало что мог сделать, и, осознав это, Франсуа снова прижал Сару к себе. Теперь он знал, чего она боялась, и от сознания собственного бессилия ему захотелось заплакать. Потом он вспомнил слова старухи прорицательницы и ухватился за них, как за свою единственную надежду.

— Помнишь, что сказала Сломанная Лиственница? — спросил он, обнимая Сару за плечи и слегка встряхивая. — Помнишь? Она сказала, что ты тонула столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один — шесть раз! А сколько твоих детей умерло?

Тоже шесть! Но она сказала, что на этот раз переправа через реку пройдет благополучно. Ты не должна бояться, любимая! Сломанная Лиственница никогда не ошибается! С тобой этого больше не случится. У тебя… у нас будет сын или дочь!

— Она сказала только, что я не умру, — напомнила ему Сара, в душе которой, впрочем, снова проснулась надежда. — А ребенок? Что будет с моим ребенком? С нашим ребенком? Почему в этот раз все должно быть иначе, чем раньше?

— Потому что я буду с тобой, — мягко ответил ей Франсуа. — Я стану заботиться о тебе. Я буду делать для тебя отвары и настои из целебных трав, которые используют индианки, и ты станешь круглой и толстой. А потом ты родишь здоровенького, пухленького мальчика или девочку, похожую на тебя.

Говоря это, он улыбнулся, и Сара прильнула к нему всем телом, чувствуя его тепло и черпая в нем уверенность и силу.

— Твоя жизнь изменилась, Сара, — продолжал Франсуа негромко. — Теперь все будет по-другому и у тебя, и у меня тоже. И мы, и наш ребенок — мы все начинаем новую жизнь!

Она поверила ему, поверила, что теперь все изменилось, а Франсуа, неожиданно спохватившись, спросил ее строго:

— Когда это случится?

— Думаю, в конце лета, — смущенно ответила Сара и потупилась. — Быть может, в начале сентября.

Первые признаки беременности она заметила после Рождества. С тех пор прошло уже почти три месяца, но она все не решалась открыться Франсуа, нося в себе свое беспокойство. И теперь, когда она поделилась с ним своими тревогами, ей сразу стало легче. К тому же… к тому же она почему-то верила старой, мудрой предсказательнице.

После этого они вернулись в Длинный дом, где индейцы выделили им спальню. Ложась рядом с Сарой, Франсуа нежно обнял ее, и она быстро заснула. Он же еще долго не спал, вглядываясь в лицо Сары, все еще хранившее следы слез, и его сердце полнилось нежностью и любовью. Прежде чем уснуть, Франсуа долго просил христианских и индейских богов явить милосердие и благословить Сару и их дитя.

Глава 8

Чарли отложил дневники Сары только тогда, когда часы на камине пробили четыре раза. Сегодня он должен был отвезти Франческу и Моник в пиццерию, как обещал, а до этого ему еще нужно было привести себя в порядок.

Принимая душ и одеваясь, он продолжал думать о ребенке Сары и Франсуа, и его душа переполнялась умилением и радостью. Ему очень хотелось узнать, что стало потом с этим ребенком, каким он был человеком и как сложилась его судьба; об этом, возможно, говорилось в дневнике дальше, и Чарли не раз испытывал острое желание заглянуть в одну из последних тетрадей, однако он каждый раз сдерживался. Дневник Сары наполнил его жизнь тайной, которую Чарли понемногу открывал для себя каждый день, а узнав заранее ответы на все вопросы, он лишил бы себя этого предвкушения узнавания. События двухсотлетней давности и особенно люди, с которыми он встретился на страницах дневника, казались ему совершенно реальными; должно быть, поэтому Чарли считал, что с его стороны будет не совсем честно узнать о событиях жизни героев раньше их самих.

Он даже не мог набраться смелости и поделиться своей тайной с Франческой, хотя сейчас ему хотелось этого больше, чем когда-либо.

Когда ровно в шесть Чарли заехал за Франческой и Моник, он все еще чувствовал себя виноватым. Впрочем, Моник была по обыкновению оживлена и не заметила его задумчивости, да и Франческа, похоже, тоже не придала ей значения. Она была в хорошем настроении, к тому же вчера ей удалось наконец закончить главу своей диссертации и начать новую.

Ужин прошел весело, и, когда с пиццей было покопчено, Франческа пригласила Чарли к ним домой на кофе с мороженым.