Татьяна Дубровина - Наваждение

Катя рванулась из его рук.

— Нет! Я ухожу! Я не обязана с тобой спать, потому что я и так делаю очень много…

Кирилл расхохотался:

— Вот как? И что же, интересно, ты делаешь? Стоишь столбом, пока другие молятся? Но я могу опять ставить вместо тебя картинку с Девой… Нет, моя дорогая сестрица, единственная твоя ценность в том, что ты возбуждаешь меня. И если ты отказываешься это делать, то невелика потеря. Незаменимых нет.

Он отпустил ее и откинулся на подушки.

— Ты просто вампир! — крикнула сквозь слезы Катя. — Это ты паразит, а не я!

— Ну, значит все гораздо сложнее, — спокойно заметил Кирилл. — Я паразитирую на пастве, ты на мне, а твой альфонс на тебе. Осталось твоему Димочке стать моим последователем, и круг замкнется. Вот тебе и тема для философских размышлений на досуге…

До кольцевой дороги Кате пришлось идти пешком, а там она с трудом остановила машину и уговорила довезти до ближайшего метро.

Ей повезло, она успела на последний поезд в сторону центра.

…Димка еще не спал. Он открыл Кате дверь и помог снять пальто.

— А почему у тебя свитер наизнанку? — удивленно спросил он.

— Я спешила…

Димка вскинул брови домиком, но промолчал.

Катя мельком глянула в висящее в прихожей зеркало и ужаснулась. Глаза покраснели, нос распух от слез…

Это такой красоткой она ехала в машине и метро! Понятно, почему на нее люди оглядывались…

А Димка словно не замечал ее заплаканного вида. Он закурил и хмуро сказал:

— Если завтра я не отдам деньги, уроков больше не будет. Ты в курсе, что уже три занятия я учусь в долг?

Катя тяжело вздохнула:

— Я в курсе, Димочка…

— Ты принесла?

— Нет.

Он несказанно изумился:

— То есть как — нет? Тебе наплевать на мою подготовку? Ты хочешь, чтобы я опять провалился?

Сейчас Катя пожалела, что не согласилась на наглое предложение Кирилла. Надо было «отработать» хоть какую-то сумму, выклянчить, выпросить…

Что ей, трудно было унизиться лишний раз? Ведь не ради себя же, ради Димочки…

А он так расстроился… Теперь из-за ее глупых амбиций ему придется отказаться от репетитора, которого остальные абитуриенты за счастье почитают заполучить…

Но нет… При одной мысли о том, что последует за ее согласием, к горлу подступил тошнотный комок.

Кирилл не упустит случая подвергнуть ее новой порции изощренных истязаний, он опять заставит ее чувствовать себя мерзкой, грязной дрянью…

— А… он не согласится подождать? — спросила она, мучительно соображая, что можно придумать.

Дима посмотрел на нее, как на недоумка:

— Ты не понимаешь, что к нему очередь стоит таких, как я?

Катя закрыла лицо руками. Слезы сами собой вновь потекли по щекам. Замкнутый круг… порочный круг…

— Я не могу больше, — всхлипнула она. — Но ты не переживай… я куда-нибудь устроюсь… Ох! А квартира?!

Дима нетерпеливо потряс ее за плечи, пытаясь остановить поток неудержимых рыданий.

— Постой! При чем здесь квартира? Куда устроишься? Тебя уволили?

— Я ушла…

— Ну так вернись! — вспылил он.

Катя горько затрясла головой:

— Ты не понимаешь, о чем просишь…

— А о чем я таком невыполнимом прошу? — разозлился Дима. Теперь он кричал, нимало не стесняясь того, что их могла услышать Агриппина. — Всего лишь вернуться в это чертово Братство… Я что, подкладываю тебя под этого Иисусика?

— Димочка… — Катя подняла заплаканные глаза и поймала его руку. — Ты пойми…

И вдруг в Димином лице что-то неуловимо изменилось. Оно стало жестким и суровым.

— Так… — процедил он. — Я, кажется, уже понял… Значит, ты с ним спала? Он за это тебе платил?

Катя обреченно кивнула. Ей и в голову не пришло отрицать. Зачем, раз уж он догадался?

— Димочка… Все не так просто…

— Да уж куда сложнее, — процедил он. — Значит, ты так зарабатывала эти проклятые деньги?

Голос его сорвался на неприятный визг. Он вырвал свою руку из Катиных ладоней и принялся отряхивать, точно испачкался от одного прикосновения.

— Значит, ты мне платила за то, чтоб я закрыл глаза на твои похождения?!

— Димочка… я же ради тебя…

Что он говорит? Губы не слушались Катю, она сама не узнавала своего голоса — жалкий, дрожащий лепет…

— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! Ради меня! Ха! — Дима гневно бросал ей в лицо слова. — Не знал, что ты просто мерзкая шлюха! Ты продажная тварь, вот ты кто!

— Я же люблю тебя…

Катя попыталась приблизиться к нему, но он оттолкнул ее.

— Прочь! Не прикасайся! Мне противно!

Неужели это на самом деле происходит с ней? Это не сон?

Привычный мир рушился, словно построенный из песка домик… Осыпались стены, исчезали затейливые башенки… А Катя никак не могла удержать его от разрушения…

— Димочка… Прости…

Лицо его исказила гримаса:

— Простить?! Ты с ума сошла? Ты хоть бы попыталась оправдаться ради приличия…

— Мне нет оправдания… Ты прав… Но я не хотела…

Дима выволок из ниши Катин чемодан и принялся бросать туда без разбора ее вещи.

— Хотела… — сквозь зубы бормотал он. — Хотела… Иначе не расставляла бы ноги… не продавалась, как последняя сука… — Он с трудом закрыл крышку, надавив на нее коленом, защелкнул замок и пинком швырнул чемодан Кате. — Вот и катись к нему. Я не подбираю объедки!

Катя упала на колени и подползла к Диме, обхватила ноги, прижалась, дрожа всем телом…

— Любимый… Ты что?.. Ты гонишь меня? Я не смогу без тебя…

— Уходи!!! — истерически завизжал Дима, отдирая от себя ее руки.

«Все наказуемо… За все приходит час расплаты… Скоро настанет Судный день, и каждому воздастся по делам его…

А я грешница. И должна смиренно принимать то, что заслужила. Так мне и надо…

Вот только сердце саднит, словно от него оторвали кусок… Часть живой плоти, частицу моей души… Моего любимого…

Он больше не мой… вернее, я не его больше. Он не хочет меня знать. Он не может простить…

Но мне нет прощения. Кара тяжела, но я должна ее принять. Я обязана ее вынести…

Это возмездие. Оно всегда настигает таких, как я… Оно обрушивается на головы слабых, грешных, запутавшихся…

Кто ты, Тот, Кто Карает меня?

Послушай, я только хочу повторить, что готова умереть ради моей любви… Я искуплю свою вину, я все исправлю…

Но меня не хотят слушать. Хлесткие слова впиваются в душу больнее, чем плетка…

Я хватаю ноги, я целую пыль его шагов… но меня отшвыривают, и оглушительная пощечина обжигает лицо. Удар такой силы, что я отлетаю к стене, с размаху стукаюсь бровью о косяк… Но боли не чувствую. Разве может сравниться боль телесная с той, что разрывает мне сердце?

Не гони меня, любимый, единственный… Не гони… Не отшвыривай от себя, не кори… Пойми меня…

Нет, твой гнев праведен, ругай меня, бей, ты имеешь право убить меня. Зачем мне жизнь без тебя?

Мир стал серым и зыбким, все туманится… Предметы стекают вниз, точно отлиты из киселя… Мир умывается моими слезами…

Говорят, слезы облегчают душу. Врут. Ничуть не легче, хоть ведро пролей этой соленой влаги.

Он не верит моим слезам.

Я так боялась, что все раскроется… И вот это случилось. И почему-то вместе с болью приходит облегчение…

Лучше, когда есть ясность. Я виновата — меня следует наказать.

Это справедливо. Это механизм воздаяния.

Значит, надо покорно понурить голову, взять свои пожитки и пойти по миру куда глаза глядят…

Так всегда в сказках герои уходят замаливать свои грехи. Они бредут по свету, семь железных посохов стирают, семь каменных хлебов сгрызают, глядишь, и находят за тридевять земель в тридесятом царстве искомое прощение…

Какой тяжелый чемодан… но еще тяжелее камень у меня в груди. Мне так трудно идти, что я склоняюсь к земле, горблюсь, точно старушка. Правду люди говорят: мол, грехи наши тяжкие…

Я ухожу… Шаг… еще один… вот уже дверь распахнута предо мной…

Когда же он позовет меня? Когда окликнет, обнимет, утрет мои слезы?

Неужели он даст мне уйти?

Конечно, ведь он сам меня выгоняет… Глупо надеяться на чудо.

Как жесток ты, возлюбленный мой!!!»

— Благословляю вас на все четыре стороны…

Благословляю вас… на все четыре…

Благословляю…

Губы сами шепчут слова… Они вертятся в голове, точно заезженная пластинка.

На вокзале хорошо, никто не обращает внимания на съежившуюся на скамье девушку с чемоданом. Здесь все с чемоданами, все устали, все стараются найти на лавках местечко, чтоб прикорнуть в ожидании поезда.

Катя случайно забрела на Казанский вокзал. Она просто шла по ночной Москве куда глаза глядят, совершенно не понимая, где находится, и вышла к Комсомольской площади.

Надо постараться заснуть. Тогда эта сумасшедшая ночь быстрее кончится, и мысли утихомирятся, и боль отступит на несколько часов.

Катя расстегнула пальто, подложила под щеку вязаную шапочку, примостила чемодан под локоть и закрыла глаза.

— Подвинься! — бесцеремонно пнула ее растрепанная тетка. — Ишь, расположилась, как дома на диване.

Она тоже претендовала на часть скамейки, и Кате пришлось опустить чемодан на пол и откинуться назад.

Так спать было неудобно, шея затекла, а спина тут же онемела от неестественной позы. К тому же в зале ожидания было нестерпимо душно, но Катя еще не успела согреться после долгого блуждания по морозу. Пальцы ног покалывали мелкие иголочки… Белые фасонные сапожки, подаренные Кириллом, были слишком тонкими для таких прогулок.