Татьяна Дубровина - Наваждение

На маленьких улочках уже было довольно безлюдно, покупателей искать бесполезно, и Катя наугад двинулась туда, где чаще слышался звук проезжающих машин, а значит, движение еще оставалось оживленным.

Вышла со своей громоздкой сумкой на Тверскую. Да, здесь еще гуляло много народу. В основном — такие же молоденькие девушки, как она, только гораздо более нарядные. Они, похоже, никуда не торопились: держась стайками, курили, ели мороженое или просто весело болтали.

«Сразу видно — москвички, — подумала она. — У нас в Рыбинске выходят вечерами погулять к Волге, а здесь, значит, на Тверскую. Да-да, я слышала: это центральная магистраль Москвы, и раньше она называлась улицей Горького».

Время от времени к щебечущим красавицам подъезжал автомобиль, и одна или две девушки исчезали за его дверцами.

Катя смотрела на своих сверстниц не без зависти: везет же некоторым, у них с личной жизнью все в порядке, вот приезжают их любимые мужчины и заботливо отвозят домой…

Внезапно и рядом с ней остановилась такая же роскошная иномарка.

— Ага, новенькая! — раздались мужские голоса из салона. — Да забавная какая! Видать, у нее специализация особая. Эй, красавица! Что у тебя в сумке?

Катя вспомнила о своих обязанностях менеджера.

— У нашей фирмы для вас сюрприз! — бойко произнесла она затверженный текст. И, боясь, что ее монолог в полном объеме, как обычно, не дослушают, выпалила самую суть, учитывая, что перед нею мужчины: — Это повысит вашу потенцию!

— Ого! Кайф! Мы обожаем сюрпризы, правда? Особенно такого сорта.

Из окошка машины высунулось лицо, наполовину прикрытое, несмотря на ночь, темными очками:

— Эй! Нам вот эту, с сюрпризом!.. Да где ж этого сутенеришку черти носят?

Откуда ни возьмись, к Кате подбежал худой и вертлявый молодой человек:

— Ты кто такая? Решила, значит, сниматься сепаратно, в обход меня? Ловкачка.

— Сниматься? — недоумевающе переспросила Катя. — В кино? Извините, я не знала, что тут съемки идут, думала — так просто, гуляют все.

— Ты откуда взялась, целка безголовая? С Луны свалилась?

— С Волги я. Из Рыбинска.

Из иномарки поторопили:

— Ну! Чего там телитесь? Она что, дороже других? Обученная? Так называй таксу, не тяни, за нами не заржавеет.

Вертлявый прошипел над Катиным ухом:

— Руки в ноги — и мотай отсюда, поняла? А то и тебе не поздоровится, и мне заодно.

А из автомобиля уже лениво вылезли двое.

— Есть маза, нам тут яйца морочат, — растягивая слова, угрожающе проговорил первый, снял черные очки и аккуратно положил на крышу автомобиля.

— Прикинь! — Второй пожал мощными татуированными плечами, выступающими из надетой на голое тело джинсовой жилетки.

— Когда нам что-то не дают, мы берем сами, — философски изрек первый.

— Когда нам что-то не продают, мы берем даром, — поддержал второй.

Вертлявый пропищал:

— Предупредил же тебя, дебилка! — и боязливо отскочил в сторону, а те двое вплотную подступили к Кате, беря ее с обеих сторон под локти и подталкивая к машине, пока еще довольно деликатно.

— Что, зачем? — с запозданием перепугалась она. — Куда вы меня хотите везти?

— Повышать нашу потенцию, — сладким тоном, не предвещавшим тем не менее ничего хорошего, ответил ей первый. — Ты нам сама пообещала!

— Тебя ждет субботник, — облизнулся второй. — Коммунистический! Ударный труд, стахановские нормы.

Он замычал с вожделением и ткнул волосатую ручищу прямо ей в пах:

— Как обстоят дела с шахтой? Глубина забоя нормальная?

Катя зажала рот ладонью, чтобы ее не вырвало. До нее только сейчас начало доходить, что ее приняли за проститутку и что ночная Тверская — вовсе не место для невинных гуляний на свежем воздухе.

— Я не собираюсь никуда с вами ехать, — с трудом преодолев рвотный спазм, громко выкрикнула она, пытаясь вырваться.

Но «клиенты» уже с силой пригнули ей голову и ухватили под коленки, чтобы пихнуть на заднее сиденье.

— Пустите, гады!

В ответ ее больно пнули под зад. От толчка она разжала руку, и сумка с двумя оставшимися болванчиками звякнула об асфальт.

Катина карьера менеджера закончилась бесславно, теперь надо было позаботиться уже не о заработке, а о спасении собственной жизни. Исход «коммунистического субботника» мог оказаться самым плачевным.

— Кто-нибудь! Помогите! Похищают! — отчаянно взывала она к окружающим. — Люди! Люди вы или нет!

Лишь раскатистый хохот был ей ответом. И ему вторили тоненькие смешки нарядных симпатичных девушек, с любопытством наблюдавших этот спектакль.

И тут кто-то большой и быстрый, вынырнув из переулка, налетел на ее недругов. Катя не видела, кто это, она почувствовала только, как затрясся автомобиль, а клиенты выпустили ее ноги.

— Ошибаетесь, они не люди! — произнес голос, показавшийся ей смутно знакомым. — Они животные!

Дальше раздавались лишь короткие возгласы «съемщиков» и междометия:

— Эй ты, шиза, потише! Машина денег стоит… О, блин, очки…

Короткий звук удара, хруст стекла.

— Мы тебя из-под земли, хмырь, доста… У! Мои жубы!.. Ш-шорт, ствола не взял… Попадись мне в другой раж…

Катин неведомый защитник отвечал спокойно и холодно, будто не в драке участвовал, а подсчитывал доходы и расходы на калькуляторе:

— В другой раз умнее будешь. Обойдешь меня сторонкой. А эту девушку — тем более.

Потом Екатерину схватили за талию, крепко, грубо и довольно бесцеремонно. Но она уже чувствовала: это не насильник, а спаситель. А потому не сопротивлялась.

Незнакомый рыцарь вытащил ее из иномарки и, подхватив, как мешок, поперек туловища, побежал: он тащил ее в сторону от Тверской, на Миусы, в тихий задумчивый сквер со старыми деревьями и одуряющим ароматом цветущего жасмина.

Там он осторожно опустил спасенную девушку на скамью с гнутой спинкой. Поинтересовался:

— Вы целы?

— Кажется, да. Не знаю, как вас благодарить.

— Лучше познакомимся. А то в прошлый раз не успели.

— В прошлый раз? — Она подумала, что незнакомец имеет в виду место недавнего происшествия на Тверской. — Да, конечно. Там не до знакомства было. Меня зовут Катя.

— Это я знаю. А я — Федор. Пименов.

— Откуда — знаете? Мне тоже почему-то кажется… Голос ваш… Мы уже когда-то встречались, да?

— Просто незначительный эпизод. Поезд. Шоколадный пломбир.

— Искусственный лед, который обжигает, — подхватила Катя. — Так это были вы.

— Да. Это был я.

В густой тени ночного сквера она видела только его силуэт: мужчина был крупным, ширококостным, однако при этом сухопарым. Он двигался несколько замедленно, будто что-то его изнутри притормаживало, и казалось странным, что всего несколько минут назад он сумел совершить такой молниеносный рывок.

Не имея возможности получше разглядеть своего избавителя, она пыталась восстановить в памяти его черты, хотя при первой встрече, в том вагонном коридоре, не остановила на нем внимания: была поглощена мыслями о своем Димочке.

Глаза у Федора, кажется, серые… подбородок такой решительный, упрямый, одним словом — мужской. Да, еще у него была эта привычка — играть желваками на скулах…

И Катя благодарно повторила, словно хотела запомнить его имя навсегда:

— Федор. Пименов.

До сих пор я верил лишь в незыблемые, поддающиеся строгому научному анализу закономерности. Теперь — уверовал в счастливые случайности.

Однако вторая случайная встреча подряд — не многовато ли? Быть может, тут тоже действует некий железный закон, который просто пока еще не открыт учеными? Ведь какая-то неведомая сила заставила меня в тот вечер свернуть к Тверской, хотя обычно я хожу другим маршрутом…

Вот я и увидел ее вновь, мою Русалочку.

Мою призрачную любовь. Призрачную — но прочную, как алмазный кристалл. Первую в моей жизни и, уверен, последнюю. Может быть, я перенял от моих кристаллов это свойство — постоянство.

Но про мою любовь я, разумеется, ничего Кате не сказал. Я вообще не мастер говорить на такие тонкие темы. Тем более с женщиной, которая, как я знаю, принадлежит другому.

В ту ночь я провожал ее до дому. Пешком.

Я принципиально не приобретаю автомобиль: считаю, что постоянное сидение за рулем расслабляет, вместе с мышцами атрофируются и воля, и характер. А такси мы взять не могли: после всего происшедшего Катюша шарахалась от каждой легковой машины.

Бедная моя, нежная, как ее напугали эти подонки!

Мы разговорились. Хоть Катюша и не жаловалась, я догадался, что она находится в бедственном положении. Я как бы невзначай, словно это просто к слову пришлось, предложил ей место в нашем институте, в лаборатории нейтронографии.

— Ой! — испугалась она. — Разве я что-нибудь пойму в таких заумных вещах?

— Вы будете просто лаборанткой, тут понимать нечего. Протереть приборы, помыть пробирки. Может, иногда еще перепечатать начисто какой-нибудь отчет. Вы умеете печатать?

— Да, да! В школе учили. Называлось «профориентация», — обрадовалась она. — И вы знаете, вот это у меня в самом деле хорошо выходило! С первого же дня — десятью пальцами! Наверное, благодаря фортепьяно…

— Я сразу понял, что вы как-то связаны с музыкой.

— Ерунда. Просто музыкалку окончила. Говорят, правда, что у меня абсолютный слух.

— Поэтому, наверное, вы и запомнили мой голос.

— Может, и поэтому.

Господи, как бы мне хотелось, чтобы тому была другая причина! Чтобы она запомнила мой голос… просто из-за того, что не смогла забыть его! Чтобы мой голос стал ей родным…