Татьяна Дубровина - Наваждение

Маленькая, сморщенная и сгорбленная, с тихим дрожащим голоском, завуч умела, однако, заставить слушать себя. И выступила она так, что многие из сидящих в зале, особенно родители выпускников, прослезились.

Нарядные девчонки, которые сегодня все без исключения казались красавицами, тоже наверняка разревелись бы, если б не густой, яркий, вечерний макияж.

— Ну а теперь, — объявила Нина Яковлевна, — приступим к самому главному. Сейчас каждый из вас получит документ, который свидетельствует о том, что отныне вы больше не дети. Да-да, дорогие мои, вы вступаете во взрослую, самостоятельную жизнь… хотя для нас вы всегда будете детьми… маленькими вертлявыми непоседами… Ах!

Новые всхлипы в зале.

— Передаю слово нашему замечательному директору, Андрею Андреевичу. — Нина Яковлевна кивнула своему молодому — конечно, по сравнению с ней — коллеге: — Я думаю, по традиции он начнет с золотых медалистов. Этот год у нас урожайный: сразу три круглых отличника! И среди них даже, — тут она изумленно, как бы недоумевая, воздела сухонькие ручки к потолку, — есть один молодой человек! А это уж и вовсе редкость.

На этот раз по актовому залу прокатился смех. Все знали, что Нина Яковлевна была старой девой и к мужскому полу относилась более чем скептически. Мальчик — и вдруг удостоен золотой медали? По мнению завуча, это могло быть только чистой случайностью, причудливым стечением обстоятельств.

Назначение мужчины на пост директора Нина Яковлевна переживала очень болезненно, считая, что «мужлан» не способен понять детскую душу, и далеко не сразу между нею и новым начальником установились добрые отношения.

На уроках же она мальчикам делала поблажки, оценки за сочинения им завышала, но не потому, что симпатизировала им больше, чем девчонкам, а по принципу: «Что с них взять-то? Давно доказано, что в мужском мозгу извилин меньше».

Исключение за многие годы ее учительства составил лишь один ученик, хоть и не получивший ни золотой, ни даже серебряной медали: это был Дима Поляков.

У него, по мнению пожилой словесницы, склад ума был отчасти женским: Дмитрий родился, как она выражалась, стопроцентным гуманитарием, интуитивно одаренным, артистичным и тонким, как девушка.

А ребята потихоньку хихикали: «Ниночка просто к Димкиным длинным ресницам неравнодушна, они у него как у девушки. Эх, ей бы скинуть годков пятьдесят-шестьдесят!»

…Итак, три золотых медалиста — две девушки и «даже» один парень — уже нетерпеливо ерзали на стульях, готовясь, едва назовут их фамилии, выйти на сцену. Туда, где на столе президиума скромно белели три маленькие картонные коробочки с заветными кружочками желтого металла.

Но Андрей Андреевич почему-то медлил. Он сосредоточенно перебирал стопку аттестатов и наконец вытянул один из них, лежавший в серединке.

Бережно держа его в огромных, совсем не учительских ручищах, вышел на край сцены, отодвинул в сторону не нужный ему микрофон и пророкотал:

— Прошу уважаемых медалистов…

Отличники привстали с мест…

— …меня простить. Но сегодня я нарушу традицию. Первым я хочу вызвать на эту сцену человека, который, по моему глубокому убеждению, достоин получить не просто документ о среднем образовании… не так уж важно, какие в нем оценки по физике, химии или даже физкультуре…

«О ком он, о чем он?» — прошелестело по рядам актового зала. Слушатели были заинтригованы. Может, кто-то из ребят отличился на пожаре? Или спас утопающего?

— Сейчас будет вручен не бланк с водяными знаками и круглой печатью, — продолжал директор. — Но — по самому высокому счету — аттестат зрелости. Так как этот человек, по-моему, на «отлично» сдал свой первый, но такой сложный и такой значимый экзамен — на зрелость. Сдал, не сдавшись! Извините, Нина Яковлевна, за неуклюжую игру слов.

— Очень даже удачно сказано, — благосклонно кивнула заинтригованная словесница. — Теперь хотелось бы получить расшифровку этого загадочного образного текста.

— Это не десятая глава «Онегина», все куда проще, — усмехнулся Андрей Андреевич. — На сцену вызывается Екатерина Степановна Криницына!

Кто-то по инерции захлопал — и тут же вновь воцарилась тишина. Школьники и родители недоуменно переглядывались. Катька — и вдруг чем-то отличилась? Быть того не может, ошибка какая-то! Никогда и ни в чем не была она «в первых рядах».

Да и самой Кате показалось, что она ослышалась: в голове по-прежнему гудело, немудрено было вообразить невесть что.

Только Лида ни в чем не усомнилась. Не вникая в подробности, она просто сочла справедливым, что член их семейства наконец-то публично отмечен. Она ткнула сестру локтем в бок и скомандовала:

— Иди!

И Катя стала пробираться по ряду, с непривычки путаясь в длинном шелковом подоле, цепляясь нейлоновыми воланами за деревянные, не новые, занозистые спинки стульев.

Она была смущена, ей хотелось спрятаться или по крайней мере опустить голову, однако страшно было, что из-за неосторожного движения может разрушиться прическа, и приходилось держать шею неестественно вытянутой.

Директор терпеливо ждал, пока вызванная, спотыкаясь, боязливо озираясь по сторонам, поднималась к нему по трем невысоким ступенькам.

— Твой экзамен, Катюша, длился долго, целых два года! — произнес он наконец. — И сегодня он сдан.

Катя таращилась на него, ничего не понимая. Потянулась было за аттестатом, но Андрей Андреевич, вместо того чтобы передать документ, неожиданно взял ее руку и — нет, даже не пожал, а почтительно поцеловал.

Нина Яковлевна приподняла брови и нахмурилась, однако никакого замечания не отпустила.

— А аттестат тебе вручу не я, — улыбнулся директор. — Мы доверим эту честь кое-кому другому. Одному очень счастливому товарищу, которому крупно повезло в жизни.

Погрустнев, он добавил непривычно тихо и задумчиво, как никогда прежде не говорил:

— Мне в свое время такой удачи не выпало. Меня не дождались. — И закончил снова по-офицерски, в полный голос: — Аплодисменты, пожалуйста!

Зал послушно, однако не слишком ретиво зааплодировал.

Катя готова была провалиться сквозь землю вместе со своим новым платьем, замысловатой прической и, быть может, с аттестатом зрелости в придачу.

В ней росло и укреплялось подозрение, что ее выставили на посмешище. Причем сделал это Андрей Андреич, который всегда был ее защитником и которого она всегда так уважала!

А потом, вдруг, все перестало иметь значение. И вообще все перестало существовать.

Потому что из-за сатиновой кулисы на сцену шагнул Дмитрий Поляков.

Словно сквозь толщу воды наблюдала Катя, как Дима берет из директорских рук аттестат и протягивает ей. Как будто приглушенная звукоизоляцией, до нее доносилась овация из зала, адресованная вовсе не ей:

— Де-мон! Де-мон!

Зато совершенно отчетливо она расслышала слова, сказанные тихим шепотом, почти одними губами — такими знакомыми губами, за легкое прикосновение которых она готова была бы отдать все на свете:

— Здравствуй, Катюха. Я к тебе вернулся.

— Влюбленный Кит… уплывает… — невнятно пробормотала Катя какую-то ерунду, и глаза ее закатились.

Она начала медленно оседать. Андрей Андреевич вовремя успел поддержать ее.

— Переборщила я с лаками, — виновато крякнула в зале Лидия. — Нанюхалась сестренка аэрозолей. Ну ничего: красота требует жертв…

С Диминым возвращением вся Катина жизнь погрузилась в какой-то розовый туман. Соображать стало совсем трудно. Да и зачем? Ведь рядом с ней находился теперь ее любимый мужчина, умный и надежный, который принимал все важные решения и за себя, и за нее.

Дмитрий здорово изменился, окреп и возмужал, еще больше раздался в плечах, а все его стройное тело было теперь в выпуклых квадратиках и треугольничках накачанных мышц, прямо как у культуриста. Только все эти Шварценеггеры и иже с ними, как правило, приземистые и массивные, а длинноногий Дима остался легким и быстрым.

Перемены в нем были не только внешними. Он и вел себя теперь иначе.

К Катиному счастливому изумлению, Дмитрий с первого же дня отсек от себя всех прежних поклонниц, которые вновь попытались его атаковать. Он не посещал больше ни баров, ни танцплощадок и все свободное время проводил только с нею.

Правда, им было не до нежностей. В московских институтах уже шли прослушивания будущих актеров, надо было торопиться и напряженно готовиться, чтобы не потерять впустую целый год.

И Дима учил отобранные для него Катей отрывки, декламировал стихи, репетировал басни. Она была его постоянным восторженным слушателем, но это Диму не устраивало. Ему гораздо нужнее был строгий арбитр и объективный критик — ведь речь шла об огромных конкурсах, чуть ли не по сотне человек на место.

Дмитрий, разумеется, не считал Катю авторитетом в области драматического искусства, зато, хорошо ее зная, полагался на ее безошибочную интуицию.

— Ну что ты молчишь, как рыба! — в сердцах кричал он, прервав монолог Сальери из пушкинских «Маленьких трагедий». — Я же видел, ты поморщилась! Я в чем-то сфальшивил, да?

— Нет-нет, что ты! Просто я представила себе вкус яда…

— Тьфу!

— Вот-вот! — от восторга подпрыгивала она. — Именно с таким выражением и говори весь текст.

— Гм. Точно. «Нет! не могу противиться я доле судьбе моей: я избран, чтоб его остановить. Не то мы все погибли»… Кстати, почему ты для меня выбрала Сальери, а не Моцарта?

Катя смешалась. Она не могла внятно сформулировать своих мотивов, да и не задавалась никогда такими вопросами:

— Ой… сама не знаю. Просто показалось, что…

— Ну и правильно показалось, глупышка ты моя. Всем известно, что отрицательных персонажей играть проще и интереснее, в них больше живых черточек. Продолжим!