Глаза ее застлали слезы, но она не дала им воли.

– Смерть – это ничто, – сказал ей однажды отец во время их очередной философской беседы. – И когда я уйду, я не хотел бы, чтобы ты сожалела обо мне. Посмотри на это с другой стороны, Кэти. Представь себе, что я ожидаю тебя в соседней комнате. Я не хочу, чтобы ты убивалась и тосковала. Я по-прежнему останусь собою. Окликай меня по имени, беседуй со мной, как прежде. Смейся, как мы обычно смеялись, шути, как мы обычно шутили. Наши души бессмертны, дитя. И все будет хорошо.

Нет, все совсем не хорошо, мысленно возразила она отцу. Я ужасно тоскую по тебе. И что я теперь буду делать?

К ней тут же пришел ответ: «Прочти письмо. Не трусь, Кэти, ты ведь не робкого десятка».

Она взяла нож и вскрыла конверт. Чувствуя беспокойство от выжидательного молчания миссис Даулинг, которое казалось невыносимым из-за оглушительного щебетания птиц за окном, она извлекла узкую полоску плотной тисненой бумаги и пробежала глазами строчки убористого каллиграфического почерка.

Сперва адрес: «Бизли, Питлайк и Браун, стряпчие. 21. Тауэр Гэйт, Лондон». Затем шла дата – письмо было написано неделю назад, – и наконец сам текст:


«Уважаемая мисс Энсон, позвольте уведомить вас о наличии обстоятельств, требующих немедленного вашего присутствия по указанному адресу.

Дело необычайной важности настоятельно требует, чтобы мы могли обсудить его с вами в личной беседе. Прошу вас поставить меня в известность о том, когда следует ожидать вашего визита.

Остаюсь искренне ваш, Ралф Бизли».


Далее следовала весьма витиеватая, но совершенно неразборчивая подпись.

Кэтрин с любопытством перечитала послание. Никогда прежде она не слышала о конторе Бизли, Пит-лайка и Брауна. Конечно, ее отец пользовался услугами стряпчих, но сей джентльмен жил в Бристоле, а поскольку Джона Энсона нельзя было назвать богачом, то и к услугам юриста он прибегал крайне редко. Все, чем располагал Энсон, наследовала его дочь, и наследство это состояло в нескольких фунтах мелкой монетой – если не считать кладези мыслей.

Кэтрин осталась совершенно одна: если у них и были какие-то дальние родственники, она никогда о них не слыхала. Джон был последним в роде Энсонов, да и у матери не оставалось родных – по крайней мере, таких, кто желал бы с ними знаться, хотя отец и рассказывал Кэтрин, что мать принадлежала к весьма аристократическому семейству, и он не был ей ровней. Умерли и те, кто были крестными отцом и матерью Кэтрин. Неожиданно она поняла, что ей теперь не к кому даже обратиться за советом, и это открытие едва не лишило девушку самообладания.

С самого дня похорон Кэтрин старалась привыкнуть к мысли о том, что ей необходимо найти работу, чтобы выжить. А для одинокой леди в ее положении для этого имелось чересчур мало возможностей. Удобнее всего было бы устроиться гувернанткой, воспитывать детей в какой-нибудь приличной семье, – и она старательно штудировала все газеты, где можно было бы найти нужное объявление. В ее возрасте молодые леди, как правило, уже обзаводятся мужьями, но Кэтрин проявляла странное безразличие к лицам другого пола. К тому же эта глушь не изобиловала достойными претендентами. Джон Энсон частенько сокрушался об этом и, как подобает заботливому отцу, пытался ввести ее в общество, – но всякий раз она убеждала его, что совершенно не желает выходить замуж и хочет остаться с ним.

Миссис Даулинг склонилась над ее плечом, снедаемая любопытством. Кэтрин прочла письмо вслух.

– Что бы это значило, милочка? – заметила экономка, заинтригованная не меньше девушки. – И как вы доберетесь до Лондона? – спросила она так, словно речь шла о путешествии на край света.

– Поездом. Не верхом же на помеле, – сухо отвечала Кэтрин.

– Только не одна! Это же совершенно неприлично – для юной леди – такой, как вы! – И Кэтрин почувствовала, что, обратившись к чувству юмора миссис Даулинг, она уже почти уговорила ее.

– Значит, вы станете моей дуэньей. – И Кэтрин спрятала письмо в конверт, не в силах догадаться, что за дело ждет ее в конторе мистера Бизли.

– Вас должен сопровождать джентльмен, старше вас и достаточно представительный, – упрямо выпятила губы миссис Даулинг, скрестив руки на переднике. – Боже правый, ведь Лондон просто ужасный город, где две одиноких дамы ни за что не смогут чувствовать себя в безопасности!

– Может быть, мне стоит позвать с собою Бет Карпентер? – беззаботно обронила Кэтрин. – Я уверена, что уж она-то не растеряется в любой ситуации.

– Мисс Кэтрин! Вы шутите! Да как вам только такое в голову пришло?! Боже мой, Бет Карпентер!!! – Миссис Даулинг была так возмущена, что затрепетал даже белоснежный чепец, покрывавший ее седины. Кэтрин почувствовала, что не стоило ее так шокировать.

– Конечно, я пошутила. Не надо слишком серьезно относиться к каждому моему слову. – И она легко встала из-за стола: милая девушка, облаченная в траур, с темно-каштановыми волосами, собранными в тугой узел на затылке.

– Это ужасно. Я никогда не поспеваю за вашими шутками, мисс, – пожаловалась миссис Даулинг. – Вы такая же бесстыдница, как и его преподобие (упокой, Господи, его душу!). А уж он-то вечно шутил – и к месту, и не к месту.

Сжав письмо в руке, Кэтрин подошла к окну, прошелестев подолом юбки по устилавшему пол ковру. Это привычный вид ее всегда успокаивал: ухоженная лужайка, обрамленная цветочными клумбами, на которых кивали своими желтыми головками нарциссы вперемежку с пурпурными и белоснежными крокусами. Кларк старательно воевал с сорняками, но те каждый год предпринимали новую атаку на клумбы после зимних холодов. Кларк был и садовником, и конюхом, и слугой. Кроме него, в доме жили горничная и миссис Даулинг, которым часто помогала сама Кэтрин.

За лужайкой расположилась деревянная беседка, затененная кедрами и соснами и давно ставшая прибежищем множества пауков, теперь она была завалена принадлежностями для крикета, тенниса, крокетными молотками, плетеными стульями и столиками. Память снова вернула Кэтрин в прошлое, – и вот уже она во власти безделья, развалившись в гамаке, натянутом между стволами каштана и березы, прислушивается сквозь одолевающую ее дрему к резким ударам молотка по шарам, шутливым репликам отца и звучному, красивому голосу его собеседника.

– Дядя Седрик, – решительно произнесла Кэтрин, не сводя глаз с миссис Даулинг, собиравшей со стола остатки завтрака. – Я сию же минуту ему напишу. Он наверняка знает, что следует предпринять.


Уоллер, камердинер лорда Седрика Гамильтона, доставил письмо от Кэтрин в спальню хозяина, в особняке восемнадцатого века в центре Бристоля. Дом этот был расположен на редкость удачно, и из окон гостиной на третьем этаже открывался восхитительный вид на устье Эйвона, опоясанное чудом инженерной техники – подвесным мостом Клифтона.

Седрик едва проснулся, широко зевал и собирался выпить чашечку черного кофе, дабы облегчить страдания после пирушки, имевшей место прошлой ночью. Он поднялся с завешенной пологом резной кровати красного дерева, накинул халат на медвежьи плечи и принялся шарить по туалетному столику в поисках сигарет.

– Ваша корреспонденция, сэр, – произнес Уоллер тоном, полным неодобрения.

– Черт бы тебя побрал, парень, ну чего ты уставился на меня? – отвечал Седрик, взяв письмо. – Да, я снова напился. Слишком много портвейна, слишком много сигар и слишком много проституток. – Он скривился, глядя на конверт. – Это еще что? Приглашение на очередную проклятую вечеринку? Неужели нельзя оставить меня в покое? Эти чертовы ведьмы мамаши то и дело пытаются свести меня со своими целомудренными до отвращения девицами. И что прикажешь делать с этими курицами, спрашиваю я тебя? Ведь не дай Бог, я женюсь на одной из них – тут же окажусь под каблуком! – Наконец, не без труда остановив покрасневшие глаза на письме, он прочел обратный адрес, написанный четким, хотя и не совсем устоявшимся почерком. – Господи, да это от Кэтрин! Посмотрим, что она пишет!

Он не был ей родным дядей. С университетских времен они с Джоном Энсоном были неразлучны, и даже влюбились в одну девушку, но Дебора Джоллиан отдала руку и сердце молодому священнику. И хотя в глазах света Седрик был завидным женихом – он был знатен, фантастически богат, успел обрасти связями, – сам-то он понимал, что Дебора выбрала лучшего. Стоически приняв свое поражение, он присутствовал на свадьбе Джона, но наотрез отказался стать крестным отцом для Кэтрин.

– Это не для меня, старина, – сказал он, когда Энсон предложил ему год спустя эту роль, про себя же подумал: «Боже, как он гордится своим отцовством!» – Я слишком непоседлив, чтобы брать на себя такую ответственность. Как ты представляешь, чтобы такой закоренелый грешник, как я, давал кому-то наставления в области религии? Нет уж, лучше я подарю малышке на Рождество серебряную чашечку, но на большее я не способен.

Перебирая в уме события прошлого по мере того, как он читал письмо от Кэтрин, Седрик не мог не признаться себе, что в душе его осталась незаживающая рана. Дебора, эта чудесная, редкостная женщина, скончалась от отвратительного недуга, который подхватила, выхаживая во время эпидемии какого-то бродяжку. И предупреждал ведь Джона, насколько это опасно, да разве он прислушался! Вечно носился со своими проклятыми бедняками!

Седрик вспомнил, какое отчаяние и бессильная ярость охватили его, когда он получил то письмо. Он отсиживался в Париже, стараясь избежать ужасов холеры, развлекаясь вовсю и не жалея на это денег. Когда пришло горестное письмо от Джона, Дебору уже успели похоронить. И Седрик не торопился возвращаться. Да и зачем? Тайная страсть его жизни навеки ушла под покров ночи, которая не знает рассвета.

С той поры он стал завзятым путешественником. Он побывал в Биаррице, Монте-Карло, Венеции, Александрии – словом, повсюду, были бы хорошие казино и легкодоступные женщины. Он вращался в высшем свете, ведь такого богатого блистательного холостяка были готовы привечать и в салонах куртизанок, и в великосветских гостиных. Ему, близкому приятелю распутного престолонаследника принца Альберта Эдуарда, стоило лишь мигнуть, и он мог получить все, что угодно. Весь мир был к его услугам.