Наталья Майорова - Наваждение

– Хозяин людей не убивает…

– Да так-то оно так, только от вида и вкуса крови все звери шалеют. Медведи в особенности.

Медведь, которого называли Хозяином, и вправду принюхивался, скреб лапой траву, и раздраженно взрыкивал, кидая на людей отнюдь не дружелюбные взгляды маленьких, налитых кровью глазок.

Потом вдруг заревел в голос, опустился на четвереньки и медленно, оскалившись и распахнув пасть, направился в сторону стоящих на краю поляны разбойников. Напарник Кныша вытащил нож и поудобнее перехватил в другой руке железный прут.

– Да ты с ума сошел! – прошипел Кныш. – Против Хозяина с ножом и палкой! Лучше не зли его! Бежим! Пускай они сами тут теперь разбираются…

За двадцать без малого лет медвежьей жизни Хозяин и вправду почти научился разбирать человеческую речь, так что приисковые и поселковые о нем байки не так уж и врали. Правдой было и то, что бестолковую похабщину старый медведь отличал от всего остального, сказанного по делу. Но, супротив слухов, – не любил.

Любопытство Хозяина к людям было особого рода, и проистекало непосредственно из обстоятельств его жизни. Четырехмесячным медвежонком его взяли из-под неостывшего еще бока убитой охотниками медведицы-матери и в мешке принесли на Выселки. Убивать не стали, а посадили за частокол, на цепь. Больше двух лет исправно кормили, держали в качестве не то цепного пса, не то – объекта для будущей кровавой потехи…

Потом, в полдень бестолкового приискового бунта огромный, уже знакомый медвежонку человек сбил замок с медвежьей цепи и убрал перекладину, закрывающую выход наружу, за частокол. «Иди, вот тебе шанс!» – сказал он. Зачем он это сделал? Может быть, полагал, что вырвавшийся на свободу медведь еще добавит сумятицы в происходящее, отвлечет на себя внимание…

Не долго думая, освободившийся мишка-подросток распахнул дверь своей тюрьмы и убежал в лес.

В первую зиму едва не погиб, потому что не умел ни берлогу строить, ни прокормиться толком. Выжить помогли запасы, обнаруженные в самоедских и прочих зимовьях. Вот тогда-то, разорив одну из избушек, он и научился длинными острыми когтями открывать банки с консервами и высасывать из них вкусное содержимое.

На следующее лето ушел в изобильную тайгу, учился всему помаленьку, занял и должным образом пометил участок… Однако, к людям и их делам все равно тянуло. Опасаясь охотников, молодой медведь часто выходил к лесорубам, к сборщикам смолы и коры, к бабам, собирающим малину… Присев поодаль на растолстевший зад, успокаивающе урчал, всем своим видом показывая, что не желает дурного, а пришел просто так – поговорить, пообщаться.

Некоторые пугались и убегали, вереща дурными голосами. Другие откупались съестным. Те же, кто узнавал в раздобревшем мохначе бывшего светлозерского узника, часто обращались к нему едва ли не с приветственными речами. Это мишке особенно нравилось, и скоро вошло в приятную привычку так же, как и музыкальная игра с расщепленным деревом.

Спустя годы любопытного и добродушного по сути медведя прозвали Хозяином.

Как и все медведи, Хозяин обладал очень хорошей памятью, и помнил практически всех людей, с которыми когда-то «беседовал».

…Нынче Хозяин проспал между корней вековой лиственницы едва ли не до полудня. В молодости неизменно просыпался с рассветом, а к старости стал засонлив и ленив. Больше того, с каждым прожитым годом дни становились все короче, а пройденный за день путь все меньше… Хозяин это замечал и тому дивился, но объяснения отыскать не мог, потому что звери ничего не знают о старости…

Услышав человеческие крики и уверенно опознав в них изощренную похабщину, Хозяин широко зевнул, обнажив все три желтых, оставшихся у него клыка и, хотя и чувствовал голод, решил сначала сходить посмотреть на происходящее. Если люди так вопят в лесу, должно быть, у них там происходит что-то интересное… А по пути можно и подкрепиться немного…

Крики, между тем, прекратились, но Хозяин хорошо запомнил направление и, смешно вихляя огромным мохнатым задом, медленно продвигался в нужную сторону. Ветер дул ему навстречу и вскоре появился явно исходящий от людей запах, который старому медведю… ну очень не понравился! Резкий, удушливый, сладковатый запах человеческой крови был Хозяину знаком и не сулил ничего хорошего. Опасно… Так, может быть, не идти?… Но любопытство, как всегда, победило.

Огромные бурые медведи могут, когда хотят, передвигаться практически бесшумно. Хозяин остановился в кустах, окружавших небольшую поляну, осторожно выглянул наружу и прислушался, поводя мохнатыми, полукруглыми ушами.

Как и все медведи, он видел не очень хорошо, но сразу же разглядел всех троих, присутствовавших на поляне, людей. Двое точно были ему незнакомы, а вот третий, привязанный веревкой к дереву, тот, от которого резко и неприятно пахло кровью… Да живой ли он вообще? Кажется, жив, вон, шевелится…

Хозяин тревожно заворчал, мотая лобастой башкой и соображая, что следует предпринять. Привязанный к лиственнице человек показался медведю похожим на того, кто когда-то снял с него цепь и открыл дверь из темницы в лес, на свободу. Образ этого человека, решительно изменившего жизнь узника, и подарившего ему таежную свободу, Хозяин внимательно хранил в своей цепкой памяти всю жизнь, и вот теперь… Общий абрис фигуры, размеры, плоское лицо, нынче почти целиком залитое кровью…

Да, пожалуй, это был он, а вот те двое явно намеревались его… Съесть? Но разве люди едят людей?… Опираясь на собственный опыт, Хозяин склонен был полагать, что в определенных обстоятельствах люди едят абсолютно все, в том числе и друг друга… Но съесть своего давнего знакомца и спасителя Хозяин им не позволит!

Приняв решение, старый медведь поднялся на задние лапы и угрожающе заревел…

С трудом разлепив залитые кровью веки, Михаил Туманов увидел картину, содержание которой с печальной очевидностью являло тот факт, что его сознание пребывает в полном и, по-видимому, окончательном предсмертном бреду.

Прямо перед ним виднелась и отвратительно воняла распахнутой пастью морда огромного, вставшего на задние лапы медведя. Вокруг маленьких глаз зверя виднелись седые круги. Правый верхний клык был сломан у основания. Мишка сочувственно ворчал и пытался шершавым, похожим на наждак языком зализывать раны Туманова.

Эта картинка с добрым медведем, прогнавшим его мучителей, была в общем-то в стиле сентиментальных детских историй, и даже не слишком его удивила, но вот другая… От края поляны, путаясь в промокшем подоле юбки и удивительно расширив глаза, к медведю медленно, но решительно приближалась Софи Домогатская, размахивавшая сломанной еловой веткой. «Кыш, проклятый! – громко вещала она, по-видимому, всерьез рассчитывая испугать медведя, который на взгляд тянул в весе пудов на двадцать. – А ну, уходи отсюда! Слышишь, что тебе говорят?! Кыш тебе, нечисть толстозадая!»

«Ну, это уж точно… того…» – подумал Туманов и, уронив разом отяжелевшую голову, вновь потерял сознание.

Барон Евфимий Шталь с некоторым (вполне, впрочем, умеренным, ибо серьезно поразить барона было весьма затруднительно) недоумением смотрел на стоящего перед ним и переминавшегося с ноги на ногу гимназиста, на вид класса четвертого-пятого. Гимназист был самый обыкновенный, бледный, курносый, с просвечивающими оттопыренными ушами. Одет в форменную одежду казенных гимназий: серая шинель со светлыми пуговицами и синими петлицами, черная тужурка, лакированный ремень с пятеркой (номером гимназии) на пряжке. Синюю фуражку с белым кантом и посеребренным гербом из листьев лавра мальчик держал в руке.

Рядом с гимназистом стоял пожилой мужчина, очевидно, гимназический педагог, в форменном сюртуке и с отличиями чина на петлицах. На его золотых пуговицах виднелось изображение пеликана, выкармливающего птенцов – олицетворение полной и беззаветной отдачи знаний и сил своим ученикам.

Ефим едва заметно улыбнулся уголком тонких губ.

– Барон Шталь к вашим услугам. Так что же вам угодно, господа?

Пожилой учитель выразительно взглянул на воспитанника, видимо, в воспитательных целях побуждая того говорить самому.

– Я… видите ли… прошу прощения… – речь явно давалась мальчику нелегко. – Серьезно интересуюсь энтомологией… Сам собрал немалую коллекцию, разумеется, местных видов… Могу ли осмелиться просить вас… Слышал, что ваш батюшка, барон Шталь… то есть, я имел в виду старый барон…

– Ага! – догадался Ефим и улыбнулся уже полной улыбкой. – Так вы, значит, сами коллекционируете насекомых и где-то прослышали о коллекции моего отца. Так?

Мальчик радостно закивал.

– А как же вас зовут?

– Кока… То есть, простите, – Николай Неплюев, ученик четвертого класса пятой гимназии.

– Очень приятно, Кока… Вы ведь позволите мне так вас называть? (Николай опять закивал. При каждом кивке солнечный луч окрашивал его уши в нежный, ярко-розовый цвет.) Как я понимаю, вы желали бы прямо сейчас осмотреть коллекцию старого барона?

– Д-да… Если вы позволите… – мальчик с тревогой взглянул на педагога.

– Геннадий Владимирович Витольдов, – отрекомендовался тот в ответ на вопросительный взгляд Ефима. – Преподаватель естествознания в означенной гимназии. Смею вас уверить, что увлечение Николая Неплюева – вовсе не пустая блажь, я сам видел и его коллекцию, и сделанные им описания препаратов, и…

– Ни минуты в том не сомневаюсь, – вежливо прервал пожилого педагога Ефим. – Пожалуйста, пройдите сюда… А скажите, Кока, откуда вы узнали про коллекцию моего отца? – спросил он, усаживая гостей в просторной, весьма вольно обставленной комнате. – От вашего достойного учителя? Вы были знакомы с бароном, Геннадий Владимирович?

– К сожалению, я никогда не имел чести видеть коллекцию вашего батюшки и знать его лично, – откликнулся Геннадий Владимирович.