Наталья Майорова - Наваждение

И он начал думать, навалившись на стол и стиснув ладонями голову.

В те редкие периоды, когда Софи Домогатской было нечего делать, она развлекалась тем, что придумывала дела для всех окружавших ее людей.

Никаких особых занятий в Егорьевске после побега Гриши у нее, понятное дело, не было. Отъезд же в Петербург задерживали два обстоятельства.

Первое: Карпуша.

С ним много занимались и разговаривали сама Софи, Соня, Вера, Стеша, Матюша, инженер Измайлов и собака Баньши. Прогресс был очевиден для всех. Под влиянием доброжелательного, спокойного общения и хорошего ухода мальчик постепенно становился все более вменяемым. Он уже больше не дрался, не кусался, не пытался убежать и не прятался под кровать, когда кто-то входил в комнату, спокойно принимал пищу и гигиенические процедуры, выражал свои просьбы простыми словами и даже иногда отвечал на элементарные вопросы. Исключая Баньши, лучше всех справлялась с ним Соня. Но поездка с ним в Тавду, а потом – на поезде в Петербург все равно представлялась все еще сомнительной.

Вторым обстоятельством были загадочные англичане.

Их грядущий приезд, намерения и дела постепенно обросли вполне легендарными слухами и подробностями. Например, рассказывали, что каждый из трех англичан, уезжая из Англии в Сибирь, поклялся привезти обратно в качестве трофея голову медведя, так как на Британских островах медведей давно извели. И теперь Петр Иванович Гордеев присматривает им места для охоты. В связи с этим несомненной опасности подвергался Хозяин – самый старый и известный медведь приишимских мест, тоже по-своему живая легенда. Про Хозяина рассказывали, что он понимает человеческий язык, умеет открывать задвижки, консервы и разряжать оставленное в зимовье ружье. Хозяин отличался любопытством к людям и их делам, и его часто видели на окраинах деревень, около зимовий и охотничьих избушек. При встрече с Хозяином в тайге следовало не бежать или, тем более, тащить ружье, а присесть на пенек и откупаться от него чем-то вкусным, а также интересной байкой. Существовало поверье, что байки Хозяин предпочитает – похабные. В конце июня, накануне предполагаемого возвращения заморских гостей, делегация рабочих ходила к Петру Ивановичу в контору и просила Хозяина на потеху англичанам не убивать. Петр Иванович визиту удивился, но категорически обещал старого медведя не трогать.

Вера Михайлова тоже как-то по-своему готовилась к приезду англичан. Софи ее особенно не расспрашивала, но видела, что бывшая горничная отчего-то нервничает. Ваня Притыков уехал на Алтай и не подавал о себе вестей. Вася Полушкин ходил темнее тучи. Машенька Опалинская зачастила к Златовратским и подолгу о чем-то беседовала с Левонтием Макаровичем, с которым до того на протяжении многих лет едва ли сказала два десятка слов. Вера, напротив, Златовратских посещать перестала, опасаясь столкнуться там с Марьей Ивановной. Златовратский страдал и разрывался между какими-то таинственными делами с Машенькой и желанием видеть Веру и говорить с ней о латыни, о римской истории и еще Бог знает о чем. Трактирщик Илья Самсонович лоснился от радости и счастья, готовился к свадьбе, но от дел, как ожидали, не отошел, и тоже как будто что-то новое в своих владениях планировал. Митя Опалинский окончательно замкнулся в себе, часто оставался ночевать в конторе или на лесной заимке с «грачами».

В общем, ситуация казалась определенно чем-то чреватой. Рабочий люд, разумеется, чувствовал волнение «хозяев», и тоже, как обычно, начинал волноваться. Кто-то даже пытался распустить слух, что англичане, дескать, все у нас купят, и своих рабочих из Англии привезут, но пустобреха тут же высмеяли свои же. Чтобы кто-то, пусть даже свой брат рабочий, из Англии в Сибирь поехал?! Да не бывать этому никогда…

Софи не слишком волновали настроения рабочих. Да и за Веру она не очень-то беспокоилась. Разберется, если ей надо. Но Софи всегда нравилось понимать, что происходит вокруг.

Сначала она попробовала говорить с Измайловым, которого последние дни и даже недели почти не видела.

– Ну, Софья Павловна, увольте! – сказал Измайлов. – Откуда я могу что-то знать или предполагать про этих англичан, если я их ни разу в глаза не видел…

– Да бросьте вы лицемерить, дамский угодник! Отчего бы и мне не угодить? Я, честное слово, дальше не передам…

– Я – дамский угодник?! – нешуточно поразился Измайлов. – Это откуда же…

– А то я не вижу! – воскликнула Софи. – Да и глаза закрыла б, добрые люди донесли… Если бы Вера и вправду вас из Петербурга к себе позвала, так она бы уж давно вам башку открутила: вы же то к ней, то к Машеньке на прииски ездите. И все с лицом таким серьезным ходите: бу-бу-бу да та-та-та… Здесь, Марья Ивановна, так бы сделать… а вот там, Вера Артемьевна, вот то целесообразно… И там, и там угодить хотите – вот вам и угодник…

– Черт бы вас побрал, Софи! – не выдержал Измайлов. – Вы же сами велели мне придерживаться вашего дурацкого плана и изображать из себя специалиста по приисковому делу…

– Ну конечно, коне-ечно… – издевательски пропела Софи. – Во-первых, не чертыхайтесь, Измайлов, это неприлично, вы сами мне намедни объясняли. А во-вторых, благодарные дамы уж наверняка поделились с вами всеми своими планами и чаяниями. Если не Вера (она-то таких, как вы, на завтрак пучками кушает), то уж несчастненькая, хроменькая Машенька-то наверняка…

– Господи, Софи, ваш цинизм бывает так утомителен!

– Это не цинизм, Измайлов, это – откровенность. Да, я не люблю несчастненьких и не скрываю этого. А она нынче из себя едва ли не мученицу корчит. Машеньке все дано было: дом, любовь – сначала отцовская, потом – Сержа (и не спорьте со мной! Вас тогда здесь не было, а я была и знаю доподлинно). Ее любовь к нему. Дело в руках. Голова от природы, характер, упорство, образование по Егорьевским меркам очень недурственное… И что ж…

– Да кто вы такая, Софи, чтоб всех судить?!

– Да никто. Я и не сужу вовсе. Просто объясняю. Да вам-то это легче понять – вы и сами к такому склонны. Пока мы с Элен вас не выдернули, сидели в своей келье по шею в карболке и дохли помаленьку…

– Почему же… в карболке? – растерянно спросил Измайлов. Сами обороты речи Софи регулярно сбивали его с толку.

– Для дезинфекции, – пояснила Софи. – Чтоб живое что не завелось. Хоть бы микробы… Вам все неловко, неудобно, как Загоруеву мундир. Терпеть не могу эту интеллигентскую привычку! Чтобы не обострять, вы на что угодно пойдете: будете близки с женщиной, с которой вас связь тяготит, или, наоборот, не ляжете с той, к которой тянет, а то и вовсе в петлю полезете, лишь бы не выяснять и не объяснять напрямик… Да, впрочем, вы и иным можете быть, особенно, когда дело не до вас, а до других касается. Вера мне рассказывала… Да я и сама о том знаю, и за то вас люблю! – Софи потянулась к инженеру и, положив тонкую кисть ему на плечо, поцеловала в заросшую рыжеватой бородой щеку. – Ой! От вас кедровыми шишками пахнет, как от Ильи-трактирщика. Приятно… С духами Элен… гм-м… что ж, по-моему, – сочетается вполне…

– Софи! Я понимаю, что вы ко мне по простому, как к литературному персонажу… – заметил вконец обескураженный Измайлов. – Но есть же какие-то границы! Какое вам, к примеру, дело до того, с кем я близок…

– Границы? – удивилась Софи. – Да я же ничего такого и не сказала, и не спросила даже. Хотя очень даже есть что… И дело мне до того есть, потому что Элен для меня куда ближе всех сестер…

– Софья Павловна, прошу вас… – Измайлов мучительно покраснел при мысли, что Элен вполне могла живописать ближайшей подруге разыгравшуюся между ней и инженером сцену. Иначе откуда бы Софи сказала про то, что он, мол, не ляжет с женщиной, к которой его тянет…

– Да ладно, ладно, не буду! – замахала рукой Софи. – Так, значит, не расскажете мне про Машенькины и Верины планы?

Измайлов решительно помотал головой. Откровенничать с Софи Домогатской о чем бы то ни было казалось ему занятием совершенно самоубийственным.

– Ну и бес с вами! – пожала плечами Софи. – Обойдемся как-нибудь…

Спустя пару дней она взяла в оборот Сержа-Дмитрия, отловив его недалеко от «Калифорнии», у здания почты.

– Дмитрий Михайлович! – окликнула она. – Вы будете со мной говорить. Но где бы нам…

– А что, выбора: говорить или не говорить, у меня нет? – усмехнулся Серж.

С каждым днем он все более узнавал прежнюю Софи, причем даже не егорьевского, а петербургского еще разлива. Упрямая, острая девочка с вишневыми губами и непокорными локонами, похожая на хрустальную подвеску к люстре, жила где-то совсем неглубоко в этой элегантной, напористой и очень живой женщине. Маша говорила, что у нее теперь есть муж и трое детей. Как он с ней живет каждый день? Может быть, просто не обращает внимания? И интересно было бы все-таки узнать: зачем она сюда приехала?

– Конечно, нет! – воскликнула Софи. – Мы ведь с вами старые приятели. Такие старые, что даже говорить о том неприлично. Я придумала: давайте пойдем в «Луизиану». Самсон и Роза будут рады, а нам никто не помешает…

Пожилые трактирщики действительно обрадовались. Софи, словно заранее подготовившись, скороговоркой рассказала неохватной Розе с десяток новостей из своей жизни, петербургских и уже егорьевских сплетен. Пообещала обязательно быть на свадьбе Ильи и Аглаи. Похвалила экзотическую красоту Лисенка и деловые качества Анны, восхитилась Розы с Самсоном неувядающей любовью… Вполне удовлетворенные беседой, трактирщики откатились.

Софи подали чаю и булок, Дмитрию Михайловичу – стопку водки и закуски.

– Ну, Серж, расскажите же мне, что эти англичане… Столько слов, и ничего не понять… Вы ведь их видели, говорили с ними? Что готовится?

– Я полагаю, Софи, что готовится большой «пшик», – спокойно сказал Серж, отпивая из рюмки с водкой так, словно в ней была налита вода.