Наталья Майорова - Наваждение

– Тащить с собой такую обузу Лаура не могла. И, зная о моем приезде, была уверена, что девочку никто не бросит, о ней позаботятся. Теперь вот ты уедешь с Гришей, а мне придется тащить ее с собой в Егорьевск, а потом – в Петербург. Не сказать, чтоб я от этого была в восторге. Тем более, что Люда – ну просто вылитая Грушенька. От Гриши там только лоб, пожалуй… Но я тебя, Надя, прошу: ради Бога, ничего не говори Грише о моих предположениях. Пусть он думает, что Груша окончательно и бесповоротно утопилась!

– А что? Ты думаешь, что после всего он стал бы ее искать?

– Не знаю… И думать об этом не хочу! – отрезала Софи. – Утопилась так утопилась! Хватит нам Людочки на память…

Коляска, подпрыгивая, бодро катила по насыпной дороге, посреди на удивление безрадостных пейзажей. Талая вода еще не сошла и бесшумно и неумолимо занимала огромные плоские пространства. Дальние островки высокого леса реяли миражами словно посреди разлившегося моря. Верховые болота недавно освободились от снега, а сухая трава на них уже успела сгореть. Теперь вдоль дороги, между обуглившимися кочками стояли лужицы черной воды, да кое-где желтели и мертво шуршали островки уцелевшей прошлогодней осоки и камышей. Живые, толстые, едва ли не в запястье толщиной корневища всползали на кочки и непристойно высовывали на концах огромные, бледно-зеленые почки. Казалось, что какие-то гробовые змеи из легенд и былин выползают погреться на солнышке.

Софи не спала уже как бы не трое суток и непрерывно судорожно зевала. Люда все время капризничала, звала то маму, то папу, и засыпать не хотела категорически. Не хотела она также есть, пить, играться с куклой и слушать сказку. Софи смотрела на ребенка со с трудом сдерживаемым раздражением и с благодарностью к писателю-реалисту вспоминала рассказ господина Чехова про малолетнюю няньку, придушившую надоедливого младенца.

От тоски и невозможности заснуть Софи попыталась было завести разговор с угрюмым, заросшим до глаз бородой возницей, но и тут потерпела неудачу.

– А что, есть ли теперь в Сибири разбойники или всех повывели?

– Есть, как не быть.

– И что же, по-прежнему на дорогах грабят?

– Грабят, барыня.

– И банды есть? Вроде как банда Воропаева была? Или Черного Атамана?

– И банды есть.

– А ты не боишься ездить-то? Если убить могут или ограбить?

– Боюсь, барыня.

– Так а что ж другим чем не займешься?

– Да нечем у нас.

– Ну а как ты вообще-то живешь? Расскажи…

– Да так все как-то, барыня.

И пр. и пр. в том же духе.

Отчаявшись, Софи откинулась назад и пыталась считать пролетающих над головой птиц, но писклявый, ноющий голосок Люды лез в уши и не давал отвлечься.

«Может быть, ее стукнуть надо и она успокоится? – равнодушно подумала Софи. – Кто знает, к чему она привыкла? Вполне может статься, что Грушенька ее била, и она только на это и реагировать приучена… Жаль, я у Гриши не спросила…»

….

– Вон там, на самом въезде в лес, они обнакновенно и сидят, – неожиданно подал голос возница.

– Кто сидят?! Где? – вздрогнула Софи.

– Да разбойники, – пояснил мужик. – Место для них удобственное.

Втянувшись в лес, дорога сразу стала хуже, и продвижение экипажа замедлилось. В колеях появилась вода. Из воды и грязи локтями выпирали тускло блестящие корни. Черные тени дышали прохладой. Небольшие мохнатые лошадки фыркали и как-то по собачьи принюхивались. Видно было, что в холодном и влажном лесу им нравилось куда меньше, чем на открытых, пусть и вовсе некрасивых собою пространствах. После слов возницы Софи с тревогой оглядывалась по сторонам. Даже Люда на время перестала ныть и испуганно примолкла.

Внезапно прямо из кустов, проваливаясь в грязь, с криком метнулась к коляске закутанная в плат черная фигура.

– Ой! – вскрикнула Софи.

Возница крякнул, привстал на скамье и, явно готовясь дорого продать свою жизнь, занес над головою толстое кнутовище.

– Софья Павловна! – завопила фигура, в которой уж оба седока признали дородную бабу.

– Эй, остановись! – крикнула вознице Софи. Люда истошно заревела и засучила ногами, но Софи было не до того, чтоб ее успокаивать. – Кто ты? Чего тебе надо?

Баба ухватилась руками за край возка и скинула с головы платок. На почернелом лице золотыми угольями горели отчаянные, полные слез глаза.

– Боже мой… Фаня… – прошептала Софи.

Женщина еще склонилась, уткнулась лицом в сгиб локтя и с готовностью и облегчением разрыдалась, время от времени оглушительно взвывая и хлюпая носом. Люда пыталась вторить, но явно проигрывала в громкости.

Возница удивленно оглядывался и ждал приказаний. Софи обречено сидела в коляске, выпрямившись и зажав уши, и тоже ждала.

Когда Фаня, наконец, отрыдалась, Софи молча указала ей на место рядом с собой. Взгромоздившись на скамью, Фаня сразу же заметила девочку.

– Чья же это? – шмыгнув носом, спросила она и попыталась сделать девочке «козу». Люда в ответ заплакала с новой силой. – Неужто ваша, Софья Павловна?

– Нет, не моя, – вздохнула Софи. – Это брата моего, Григория, дочка. А мать ее неделю назад утопилась…

– Господи, прости! – Фаня судорожно перекрестилась и снова потянулась к девочке. – Беда-то какая! Иди же ко мне, сиротинушка ты моя горемычная, кровинушка горькая, всеми покинутая…

– Не надо, Фаня! – поморщилась Софи. – Если с ней пытаться говорить, она еще больше реветь станет. И так уже сил моих нету. Третьи сутки не сплю…

Фаня, не слушая, распахнула свои черные монашеские одежды, притянула Люду к себе, прижала ее к своей обширной груди и что-то невразумительно и едва слышно заворковала. К невероятному изумлению Софи, девочка, которая сначала вырывалась и отчаянно брыкалась, постепенно затихла, потом несколько раз длинно и протяжно вздохнула и вскоре ритмично засопела заложенным от долгого плача носом.

– Неужели заснула?! – не веря, шепотом спросила Софи.

– Умаялась, сердечная, – ответила Фаня, баюкая Люду и одновременно устраиваясь поудобнее (коляска от ее движений скрипела и раскачивалась).

– С ума сойти, – покачала головой Софи. – Теперь уж я тебя точно никуда не отпущу, пока до места не доберемся. Иначе либо я, либо она живой не доедет… Рассказывай. Только скажи прежде: мы что с тобой, случайно посреди Сибири повстречались?

– Да какое случайно! – Фаня явно хотела махнуть рукой, но так как руки у нее были заняты, только горестно подняла брови. – Я на станции прознала, что вы человека наняли и назад поедете, и караулила вас. Ближе-то к жилью боялась. Здесь… духовные лица часто ездят… не дай Бог…

– Ладно, давай по порядку.

– Я в монастыре Ирбитском жила, в монашках. Не по своей воле случилось. Восьмой год уже, – сухо начала Фаня. – Таежный телеграф монастыри стороной не обходит. Через третьи руки дошел слух, что в Егорьевск барыня из Петербурга приехала, которая еще девочкой в наших краях бывала. Имени не принесли, но я сразу догадала, что это вы, Софья Павловна. И тогда решилась… Грех на мне великий, как я постриг приняла, но мочи моей больше не было тамочки оставаться. Либо обратно в мир, либо – в петлю. Я рассудила: чем больше перед Господом согрешу? И убежала… Матушка, небось, уже везде сообщила. Теперь мне и показаться нигде нельзя…

– Да что с тобой сделают-то? – удивилась Софи. – Подумаешь, из монастыря сбежала. Это, как я понимаю, твои личные с Богом дела… Ты ж не убила никого, не ограбила…

Фаня низко склонила голову, всхлипнула.

– Есть еще грех на мне, вам признаюсь. Деньги я из матушкиной шкатулки взяла. Семь рублей и еще полтинник. Иначе не прожить бы мне было. Кто беглую монашку в хозяйство утруждаться возьмет? А кержаки, как узнают, и побить, и убить могут…

– Ну, ладно, украла ты семь с полтиной. Это, конечно, грех, но пережить можно. Дальше-то ты что делать собираешься? Зачем меня караулила?

– Софья Павловна! Милая! Не оставьте! – истово воскликнула Фаня. Люда заворочалась во сне, но не проснулась. – В ноги упаду! («Не надо! – быстро сказала Софи. – Коляска перевернется! И ребенок…») Заберите меня отсюда! Возьмите меня с собой в Петербург, в прислуги! Или хоть в деревне у себя где поселите. Я все готова делать, в обители ко всему привыкла: убирать, мыть, готовить, за детьми, за больными, за скотиной ходить, лишь бы в миру, лишь бы среди живых людей, которые о мирском смеются, дерутся, плачут… Живут, в общем… А если вам вовсе от меня неприятно, так помогите хоть до России добраться. Я там затеряюсь где-нибудь, наймусь к кому, или еще как… Проживу, не сгину. Я ведь сильная, хоть и иссохла от тоски-то…

– Гм-м, – сказала Софи.

«Иссохшая» Аграфена оставалась раза в три дороднее самой Софи.

– В докуку вам… – закручинилась Фаня, по-своему истолковав молчание собеседницы. – Простите покорно. И чего это мне в голову взбрело… Ведь столько лет не видели вы меня, и знать не знали… Дура я как была, так и осталась… Правильно батюшка и Андрей про меня говорили… Вот доедем до почтовой станции, там я вас и освобожу, и уж пойду…

– Да погоди ты, Фаня, не голоси, – с досадой прервала бывшую попадью и бывшую монашку Софи. – Я столько времени не спала, что у меня уж в голове все мешается. Можешь ты пока за ней присмотреть, а я – хоть чуток подремлю? А потом про твои дела и подумаю, как в мозгах прояснится… Ну, можешь? – Фаня энергично закивала. – Вот и хорошо, вот и славно… Ее Люда зовут, если проснется… вон там ее кукла валяется… и бутыль с водой… – Софи несколько раз широко зевнула, едва ли не вывихивая челюсть, закрыла глаза и с облегчением откинулась на обитую кожей спинку сиденья.

Фаня вытерла черным рукавом нос и губы, заглянула в лицо лежащей у нее на руках девочки, горестно прицокнула языком, и тихонько замурлыкала колыбельную.