Наталья Майорова - Наваждение

– Следует ли, живя в миру, стремиться к аскезе? Ограничивать свои природные импульсы?

– Борьба с природой – это бессмысленная мечта аскетов. Как будто бы природа не является самим божьим законом… Христианская церковь сделала из природы восставшую силу и тем придала материи более смысла, чем у нее есть на самом деле. Вольтер и прочие порождены вовсе не ересью или язычеством. Они порождены самим христианством. Языческий бог – это гений природы, грациозный как весна, и страшный, как морская буря. Язычество породило истины орфиков, герметиков, неоплатоников. Атеизм и вульгарный материализм порождены христианской церковью.

Некоторое время послушав ответы Дасы на вопросы учеников, Софи подобралась поближе. «Ну, может быть, в этот раз он не будет на меня Юленьку натравливать…» – подумала она и задала свой вопрос.

– А если человек все-таки не верит ни в каких богов?

– Человек, который честно живет без религии, лишает себя большой помощи, но он не наносит ущерба Богу. Бесплатные дары не заменяются наказаниями, когда от них отказываются, а Бог – не ростовщик, который заставляет людей оплачивать проценты того, чего они не занимали…

– А как же христианский ад? – тут же пискнула одна из учениц.

– Ярость, когда не можешь ничего понять и ни во что не веришь, бешенство, когда не можешь любить – вот это и есть настоящий ад, – серьезно ответил Даса, глядя на Софи, а не на юную ученицу.

– То есть, вы хотите сказать, учитель, что все христианские легенды всего лишь… – упрямо наклонив круглую башку, начал бурят Осор.

– Легенда зачастую содержит больше правды, чем история! – прервал его Ачарья Даса. – Смотря как взглянуть, смотря как взглянуть…

– О! О… – залепетали окружающие Дасу ученицы, видимо, в восхищении от открывшейся им глубины истины.

– В чем же тогда должна заключаться цель и деяния пробужденного? – поправляя пенсне, строго спросил врач Вельяминов, который явно относил себя к интеллигентам.

– Человек, в целом реального мира, есть существо, предназначенное к тому, чтобы привести к единству все многообразные существа, развившиеся в лоне природы, с целью побудить их принять участие вместе с ним в управлении космосом и в беспрерывном осуществлении божественной мысли.

– Вот это сказал! И все слова русские, – с уважением пробормотала Софи и протолкавшись поближе к Дасе, спросила. – Скажите пожалуйста, Даса, а что бы мне такое прочесть? Вот, особенно про то, где верующие и неверующие. И про природу…

Даса задумался. Потом сказал (несколько учениц еще прежде достали блокнотики и карандаши и стали записывать):

– Вам, Софи, я порекомендовал бы для начала почитать труды Альфонса Луи Константа, известного под именем Элифас Леви Захеда. Это христианский отступник, умнейший человек. «Ключ к великим тайнам», «Майдонский колдун», «Наука о духах», «Великий Аркан». Хотя бы что-то из этого…

– Спасибо, – поблагодарила Софи и в этот момент снова увидела Любочку Златовратскую.

Женщина неотступно, не обращая внимания на окружавших ее людей, наблюдала за Софи.

(прим. авт. – Не давая никакого толкования сему факту, автор считает нужным сообщить читателю, что все вышеописанное вовсе не придумано им (автором) с учетом знания последующих исторических событий. Все это действительно обсуждалось в оккультных кружках Европы и России на рубеже веков, до всяческих войн и революций, которые потрясли цивилизованный мир в 20 веке.)

Словесная вязь текла из-под двери непрерывным потоком, от которого у Дашки, старательно пересчитывавшей бокалы в буфетной, чесалось в носу, и вот-вот готов был начаться насморк. Надо же, думала она в смятении, ведь так складно говорит, и по отдельности каждое слово понятно, а вместе… ну, ничего! И не дура ж она вроде. Или таки – дура? Господа-то вон понимают! Надо будет потом у Софьи Павловны спросить.

Она снова покосилась на полуоткрытую дверь, прикусывая губу, чтобы громко не захихикать. Нет, ну взрослые ж люди, ей-Богу. Сидят в чудных позах, растопыря ладони. Дамы – все, как одна, набеленные, губы у кого свекольные, у кого лиловые, у кого вовсе черные, под глазами – тьма, одеты в балахоны какие-то. Когда дама в теле, это уж совсем нелепо. Вот мужчины – те ничего, респектабельные вполне. Только неужто и им все это интересно?.. А если притворяются, то зачем? Дашка, не вдумываясь в смысл текущих из-за двери речей – да и как вдумаешься в то, что непонятно по определению?! – инстинктивно не сомневалась в том, что все происходящее – игра и притворство. Всякие тайны и чудеса она, конечно, обожала, но они для нее могли быть только земного свойства. А мистика… мистика – это книжка, роман про арабского шейха на белом верблюде, на которого (шейха, конечно, а не верблюда – хотя…) худой, смуглый и горбоносый учитель Ачарья Даса был похож просто до ужаса!

Где-то в белоснежных одеждах у него был спрятан кинжал, которым он ту несчастную наверняка и зарезал. Или ее задушили? Дашке неприятно было думать о таких подробностях. А как не думать, когда вот он, убийца – рядом, и ее, если догадается, кто она такая, точно так же может!.. Нет, тут же возражала она себе, он – не убийца, он сам в опасности, его охранять надо! В дверь, вместе с речами, текли невиданные ароматы из курильниц, развешанных по всем комнатам, и от этих ароматов мысли окончательно путались и рождались невнятные и нелепые грезы наяву…

– …Вы знаете, кто ее убил?

Голос Учителя вдруг произнес короткую фразу, надо же – совершенно понятную! Дашка вздрогнула. Голос донесся не из той комнаты, где они все медитировали, а совсем с другой стороны. С площадки черной лестницы! Каким-то образом Даса туда переместился, она и не заметила.

Она сделала несколько осторожных шагов к этой черной двери. Надо же посмотреть, с кем он разговаривает. И почему – там?

– Я почти уверен…

– И вы решили сказать мне?

– Кому ж еще, как не вам?

Даса говорил спокойно. А тот второй, наоборот – очень нервничал. Дашка никак не могла его разглядеть. Дверь была хоть и стеклянная, но стекло – матовое, и виден был только силуэт, все время клонящийся то в одну сторону, то в другую.

– Это не имеет отношения… к нашим делам…

– А к чему же имеет? Или – к кому?

Второй не ответил. Но – дернулся особенно сильно, и Дашка испугалась: вот сейчас возьмет и набросится на учителя! Почему-то у нее не было сомнений в том, что он может это сделать, уж очень голос у него какой-то… судорожный: то тянет, то запнется, то букву проглотит. Старается звучать небрежно-иронически, да куда там.

– Я не могу пока… Это близко меня самого касается…

Даса ничего больше не сказал. Дверь скрипнула. Дашка поспешно отбежала в дальний угол, к посуде и бутылкам. Вот они сейчас войдут, и им сразу про нее все будет ясно!

Ачарья Даса вошел один. С тем, вторым, расстался, даже не попрощавшись. Когда он проходил мимо Дашки, она низко склонилась над бокалами, делая вид, что его не замечает (и то сказать, шаг у него был бесшумный). Даса не остановился и ничего не сказал. Но она отчего-то была совершенно уверена: он знает, что она подслушивала. И сейчас, идя мимо, смотрит на нее и улыбается.

– И вот, Петя, получается, что никто, ну абсолютно никто из людей, с которыми Ирен общалась последнее время, не знает, куда она делась. Как будто бы просто шла по улице и – раз! – исчезла… Но такого же не может быть!

– Разумеется, не может. Значит, была причина…

Софи и Петр Николаевич разговаривали в гостиной своей петербургской квартиры. За окнами кисеей висел светлый весенний вечер, напоминавший Пьеру музыку Грига, а Софи – сливочное мороженое в кондитерской Фрумма.

– Единственной причиной видится смерть Ксении. Может быть, Ирен что-то узнала об этом убийстве и скрылась, опасаясь за свою жизнь? Но почему тогда она не обратилась ко мне? Нет, это невозможно…

– Соня, твоя привычка думать, что все, попавшие в затруднительное положение, должны немедленно обращаться к тебе, в чем-то даже умилительна…

– Всего лишь опыт, Пьер, всего лишь опыт… – раздраженно заметила Софи. – Кстати, о попавших в затруднительное положение. Вопрос с Гришей нельзя более откладывать. Я должна ехать, но Ирен…

Софи стояла у окна и по своей, еще от детства оставшейся привычке, поглаживала бронзовые ручки. Их теплая, чуть шершавая поверхность казалась ей приятной и почему-то солоноватой на ощупь.

– Поезжайте, Софья Павловна! – отрывисто произнес от двери голос, значительный более низкий, чем голос Петра Николаевича. – Поезжайте, коли должны…

– Константин! Господин Ряжский! – разом воскликнули супруги.

Над обтянутым коричневым сюртуком плечом Ряжского замаячило круглое личико Фроси.

– Оне так быстро взошли… – пробормотала она. – Я и докладать не успела…

– Чем обязаны, Константин Васильевич? – спросил Петр Николаевич, поднимаясь и пожимая протянутую Ряжским руку.

– Прошу прощения за необъявленное вторжение, – веско сказал Константин. – Однако, дело не терпит более отлагательств. Я должен сказать вам… – он шумно и некрасиво сглотнул.

– Что же? – поторопила Софи. – Об Ирен? Говорите ж!

– Ваша сестра Ирина – моя невеста. Мы помолвлены, – говоря, Ряжский смотрел на паркет и крутил на толстом пальце большой, довольно безвкусный перстень.

«Неужели это Ирен ему подарила? – удивилась Софи. – Не может того быть, при всей отстраненности у сестры довольно тонкий художественный вкус…»

– Но почему… – начал Петр Николаевич.

– Вы знаете, где она?! – прервала мужа Софи.

– К сожалению, нет. На ваш незаданный вопрос, Петр Николаевич, могу ответить так: по желанию самой Ирен. Она не хотела, чтобы кто-то узнал о наших отношениях до тех пор, пока не назначен день свадьбы. Вы знаете, ей болезненно претила любая шумиха, она не желала знакомств, светских визитов и прочего… Мои родители давно умерли, братьев и сестер у меня нет, поэтому мне было легко выполнить ее просьбу или прихоть…