Наталья Майорова - Наваждение

– А верное ли дело?

– Верное, верное…

– А не заподозрят ли чего?

– Никто ничего не заподозрит, я ж вам сказал! – Яков вроде даже как обиделся. – Через две-три недели, как покушают, кровотечение откроется и… все… Доктора на язву будут говорить…

– А сколько ж съесть надо?

– Ну, одной и даже двух штук маловато будет. Вот если штук пять-шесть, тогда наверняка.

– Это то, что мне и хотелось… Вот тебе…

Тут деньги зашуршали, а потом Яков ушел восвояси. Я выглянул, луна хорошо светила, а он, значит, господин-то этот, стоит, грудью на заборчик навалившись, словно обессилел вмиг (ну, ты понимаешь, душегубство задумав, любой обессилит), и вдруг заскрипел зубами и говорит тихо, но отчетливо так, я каждое слово разобрал: «Ну все, Софи Домогатская, конец тебе. А если мне хоть раз в жизни повезет, так и тебе, братец мой, тоже…» Тут мне показалось, что я его уж где-то раньше видал, хотел приглядеться, но он, как на грех, отвернулся и пошел. Шатался, как будто пьяный, и рукой за забор, пока можно, придерживался. Где-то рядом его карета ждала, я слышал, как дверь скрипнула и копыта застучали…

Оля отложила книгу и поднялась, с тревогой глядя на Игната.

– Наверное, я должна теперь же Софи предупредить, – сказала она. – Только о чем? Что же, ты думаешь, у него было-то?

– Ну, раз говорили про еду, значит – съедобное, – логически рассудил Игнат. – В коробке что ж может быть? Пирожные или конфекты…

– Хорошо, – кивнула Оля. – Спасибо тебе, Игнат. Софи, конечно, очень беспечна, но все же, я думаю – прислушается… Но только вот важный вопрос: кому ж она так-то помешала, что он ее прямо отравить задумал? Ведь если сейчас ему всю игру сбить, так он же, поди, на том не остановится…

На квартире у Софи не было никого, кроме горничной Фроси. Фрося терла круглые щеки и смотрела на Олю с непонятным испугом.

– Когда будет Софи? – допытывалась Оля.

– Не могу знать, – почему-то по-военному отвечала горничная.

– А Петр Николаевич?

– Петр Николаевич в Люблино отъехали. Намеднись и убыли по делам управы.

– А Софи с ним?

– Не могу знать.

Помурыжив таким образом Фросю минут пять, Оля отступилась и села писать письмо:

Фрося обещалась передать Софи письмо сразу, как только та появится в квартире.

– Господи, глупость какая! – воскликнула Софи, прочитав Олино письмо и обескуражено взглянув на Фросю. – Не ешь конфет… Бедная Камышева, должно быть, окончательно рехнулась на почве своей конспирации и подпольной деятельности… Как она смотрелась?

– Сердитая такая барыня, – подумав, сказала Фрося. – Не в теле совсем. Глаза… ну, как будто бы и вправду за вас боялась…

– Мания! – окончательно решила Софи. – Но ехать все одно придется. Хотя и устала, как собака. Может, помочь чем… Ну, там разберемся, на месте…

В санях, пока ехали на улицу Рождественскую, где Оля Камышева жила вместе с Матреной Агафоновой, Софи задремала и отморозила правую щеку, в которую дуло. Пока поднималась наверх, оттирала рукой в рукавичке, но щека все немела и не хотела отходить.

В прихожей было полутемно, отворившая дверь девка лузгала семечки. На стуле сидел еще кто-то, почти не видный, в валенках, и насвистывал «Марсельезу». Софи поморщилась. «Неужели у Оли с Матреной как раз сейчас очередное сборище товарищей? – подумала она. – Вот некстати… Но с чего же тогда она ко мне потащилась? Вроде занята должна быть… Неужто и вправду?…»

Оля вышла сама, сухо, за руку поздоровалась с Софи. Софи, однако, заметила, как при виде ее умные синие глаза Камышевой блеснули радостью и облегчением. Безумия в этих глазах было не больше, чем в самой Софи.

– Ты пришла? Вот хорошо, – быстро сказала Оля. – Проходи. Там, у нас… я должна тебе сказать…

Софи, не слушая ее, шагнула в просторную, с низкими потолками комнату, в которой причудливыми клубами плавал табачный дым. Прямо из этого дыма, как в сказках, навстречу ей материализовалась невысокая, плотная женщина со спокойными чертами лица и гладкой прической.

– Здравствуйте, Софи!

Некоторое время Софи смотрела, прищурившись, потом радостно и удивленно воскликнула:

– Дуня! Ты! Черт возьми! Здорово! Какими судьбами?!

Когда-то, много лет назад, Софи сыграла в жизни Дуни Водовозовой роль Пигмалиона. Потом они были подругами. После Дуня уехала за границу вместе со студентом-естественником Семеном, чтобы там учиться математике, к которой у нее был талант. Софи тогда прочила Дуне славу второй Софьи Ковалевской.

– А где Семен? Он тоже здесь?

– Семен живет в Германии, занимается своим магнетизмом и еще гомеопатией, – ответила Дуня.

– Как это здорово… – рассеянно повторила Софи, не совсем зная, что говорить дальше. Когда не видишь человека много лет, всегда трудно сообразить, как построить начало разговора. Вроде бы и о многом нужно спросить, а вроде – и не о чем.

Дуня спокойно ждала, улыбаясь и с явным удовольствием рассматривая Софи.

Оля и подошедшая Матрена оглядывали бывших подруг с какой-то странной, не укрывшейся от внимания Софи настороженностью. Впрочем, она сразу же приписала ее Олиному письму и содержащейся в нем тревожной загадке.

– Я сейчас расскажу тебе, – вмешалась в ситуацию Оля. – А потом ты с Дуней вволю потолкуешь…

– Да, конечно, – тут же согласилась Дуня. – Оля уже рассказала мне. Это какая-то странная и тревожная вещь… Впрочем, – Дуня сдержанно улыбнулась. – Как я помню тебя, Софи, вокруг тебя всегда так…

– Да, я, разумеется, совершенно не изменилась, – кивнула Софи, неожиданно услышала в своем голосе что-то вроде вызова и несказанно тому удивилась. Откуда? С чего?

Оля была краткой, да на долгий рассказ у нее и информации не имелось.

– Чушь какая-то! – пожала плечами Софи, выслушав все до конца. – Кто-то хочет отравить меня пирожными? Но это же смешно! К чему такие сложности? И ненадежно к тому же… Если надо убить (кому и зачем?), то почему бы просто не нанять человека и не пристукнуть меня в глухом переулке? Все знают, что я езжу одна и повсюду… Наверное, Игнат просто что-то перепутал с усталости. Или ему показалось… Как хочешь, Оля, но я в такую ерунду просто не верю…

– Твоя воля, – сухо заметила Камышева. – Но обещай мне, во всяком случае, покудова сладкого из коробок не есть…

– Хорошо, хорошо, для твоего спокойствия не буду, – усмехнулась Софи. – Да я и не особенно все это люблю. Скорее – пироги, рогалики с помадкой. А из конфет – только если грильяж…

С Дуней устроились в уголку. Мимо ходили какие-то люди, спорили на ходу о чем-то социал-демократическом, курили, пили чай и, кажется, неплохо проводили время.

– На нынешнем этапе борьбы революционер обязан…

– Машинное производство душит кустаря, происходит его маргинализация, а, следовательно, отход к пролетариату…

– Декаданс – это просто отрыжка умирающего больного. В ней по происхождению не может быть ничего красивого…

– Приветствовать развитие капитализма в России, как слепую экономическую необходимость, это значит…

– Желание страдания и жертвы…

– С чистенькими ручками революции делать нельзя…

– Кругом так много насущного дела и мало работников. А вы все гоняетесь за миражами…

– Безвременье и последовавшее за ним глубокое одичание…

– В результате обезземеливания крестьян выступил на сцену новый, глубоко революционный класс…

Иногда, когда разгорался спор, голоса возвышались, как прибой, и снова опадали. Кто-то непрерывно перелистывал разложенные повсюду книги и брошюры, ища нужную цитату или подтверждения своим словам. Казалось, что в комнате, как в березовой роще, слабо шумел теплый ветер.

– Ты нынче занимаешься ли своей математикой?

– Понемногу… меньше, чем хотелось бы, наверное…

– Живешь, значит, в Англии? А сюда, к нам, – надолго ли?

– Не знаю еще.

– Матушка твоя, Мария Спиридоновна… Мне так жаль…

– Я знаю, она умерла. И домик наш на Петровской стороне снесли. Я ездила туда, там теперь доходный дом построили.

– Я… я все-таки рада тому случаю с этими дурацкими конфетами, что мы с тобою повидались… Но отчего ты раньше ко мне не зашла? Оля с Матреной знают мой адрес…

– Да я-то ведь не знала, захочешь ли ты меня видеть, говорить?

– Да что такое! – возмущенно воскликнула Софи. – Я не захочу говорить с тобою?! Как это может стать? Да я бы только прослышала, что Дуня Водовозова приехала…

– Я больше не Водовозова, – тихо сказала Дуня.

– Да, да, конечно, – кивнула Софи. – Ты замужем, у тебя дочка, ты говорила. Кто он? Англичанин? Как тебя теперь называть: миссис…?

– Я – Сазонова. Евдокия Сазонофф, если на английский манер.

– Что? – Софи, не очень понимая, что делает, поднялась со стула.

Дуня смотрела на нее.

Прибой голосов в комнате опал в последний раз и исчез, словно уши внезапно заложили ватой.

С юга дул теплый, сухой ветер. Голые ветки деревьев, кустов, все было мокро, черно, сияло под солнцем. Прачка развешивала на веревках сверкающее белизною белье. Оно сразу же схватывалось ледяной коркой, твердело, а после – таяло. Воробьи чирикали отчаянно, как будто бы не декабрь – весна.

Письмо лежало на подносе, на зимней веранде, и было адресовано Софи.

Софья Павловна находилась в городе, Петр Николаевич уехал по делам управы, а на обратном пути собирался дня два погостить в имении у старинного, еще университетского приятеля.