Наталья Майорова - Наваждение

– А смысл? – меланхолично вопросил мистер Барнеби, красноречивым жестом указывая за окно.

– Ну, возможно, Создатель имел что-то в виду… В некотором будущем… – с осторожным оптимизмом предположил Лири.

– Весьма отдаленном, как я полагаю, – тяжело вздохнул Барнеби. – Где, кстати, наши славяне?

– Стоят на открытой площадке. Думаю, обмениваются впечатлениями о своей несчастной любви…

– Боже мой, как же я хочу обратно в нашу милую, добрую, старую Англию! – с вдруг прорвавшимся чувством воскликнул Барнеби. – Милорд! Зачем мы едем в Петербург? Я положительно думаю, что все это дело следует бросить, пока не стало слишком поздно… Мало нам Майкла Сазонофф… Но вы помните, что они сделали с самим Майклом?! Что может произрасти на этой дикой почве? Это же еще десятилетия, может быть, даже века средневековья… О какой промышленности, о каком прогрессе тут может идти речь?! Все эти рассуждения Майкла и его сумасбродной возлюбленной, а также его планы и попытки организовать в Егорьевске что-то вроде родовой аристократии, просвещенно владеющей землями и людьми – это же просто смехотворно! Бред вознесшегося волею случая плебея!

– Ивлин, у вас после сибирских впечатлений просто расстроены нервы… В Петербурге вы придете в себя…

– У меня все в порядке с нервами! – с опровергающим собственное утверждение раздражением откликнулся юрист. – Просто, на мой взгляд, нам следует хотя бы теперь, после свершившихся трагических событий, рассуждать здраво.

Честное слово, милорд, я знаю, что вы их всех едва ли не полюбили, и не хочу никого осуждать. Но…

До этого вояжа я считал самыми страстными нациями французов и итальянцев. И никак не мог понять: откуда же у русских такая литература?…

Давайте просто подведем итог нашего взаимодействия с русскими, милорд. Обычная, рутинная процедура.

В начале этого дела у нас было много потенциальных русских партнеров. Где же они теперь?

Майкл Сазонофф – надул нас везде, где только возможно, и погрузился в сплин из-за воспоминаний несчастного детства и несчастной любви.

Ник Полушкин – в бегах из-за попытки убить Майкла Сазонофф.

Базиль Полушкин – по-видимому, помешался, равнодушно бросил все дела и теперь едет с нами в Петербург, чтобы передать кому-то свои наблюдения над птичками и спасти свою несчастную любовь от какой-то неведомой опасности.

Вера Михайлова – зарезана у всех на глазах самоедкой из-за любви.

Леон Златовратский – в трауре по поводу гибели Веры Михайловой. Недееспособен.

Дмитрий Опалинский – убит по ошибке представителями местных властей.

Мари Опалинская – в трауре по поводу гибели мужа. Недееспособна.

Ачарья Даса (он же – Теодор Дзегановский) – в астральных мирах борется с последствиями англо-саксонского оккультного заговора.

К тому же все мыслящие люди, с которыми мне доводилось здесь беседовать, включая грамотных рабочих и даже местного священника, убеждены в том, что в России скоро и неизбежно грянет революция. В горниле страстей которой, осмелюсь предположить, погибнут все, по недоразумению оставшиеся в живых после несчастного детства и несчастной любви…

Скажите, милорд, вы по-прежнему уверены, что нам следует иметь дело с русскими?

(Прим. авт. – Большинство английских компаний, допущенных Кабинетом к операциям в горном деле в 1897–1914 годах, оказались спекулятивными. Учреждая десятки различных обществ для разработки золотых месторождений, английские финансовые дельцы стремились не столько к увеличению добычи, сколько к срыву учредительской прибыли и биржевой спекуляции. За все годы своего присутствия английский финансовый капитал не создал в Сибири ни одного горно-промышленного предприятия, стоящего на уровне современной той эпохе техники. Несмотря на все это, Кабинет никогда не терял надежды на получение солидных доходов посредством привлечения английских капиталов к разработке сибирских месторождений, создавал для них режим наибольшего благоприятствования и всячески способствовал созданию различного рода «совместных предприятий».

В цветной металлургии в это же время сложилась несколько иная ситуация. Там английский капитал к 1914 году занял господствующее положение (контроль над 89 % медных и полиметаллических разведанных месторождений) и имел возможность «регулировать» производство цветных металлов в интересах Британии, но не России, представляя собой фактически непреодолимый барьер для вложения национального капитала в эту отрасль экономики Сибири.

В годы Первой Мировой войны относительная роль английского капитала упала при одновременной мощной экспансии в Сибирь североамериканских монополий.

В 1917 году все процессы внедрения в экономику Сибири иностранного капитала были более чем на 70 лет остановлены событиями Октябрьской революции и последовавшим за ними строительством Советского государства.)

Две женщины и мужчина сидели за столиком в изящно декорированной гостиной и играли в винт. Ставки были маленькими, разговор тек сытый, ленивый, ни к чему не обязывающий ни ум, ни чувства.

– А как же сладость греха, Ефим? – спросила графиня К. – небольшая, на беличий манер постаревшая женщина. Ее когда-то изящные пальцы были слегка скрючены артритом. – Это вполне может расцветить жизнь, придать ей смысл… на какое-то время…

– Я рад бы грешить, – с небрежной улыбкой отвечал мужчина, одетый несколько экстравагантно для вечера в собственной гостиной. На нем был темно-серый сюртук, светло-серый галстук с желтым опалом в булавке. И серые перчатки. – Но грех ведь, на беду, однообразен. Быстро истощив все возможности, мы без конца возвращаемся к одному и тому же… Думаю, я не открыл для вас тайны, дражайшая Зинаида?

– Увы… – вздохнула графиня К., заходя с бубей и проигрывая.

– Не печальтесь! В конце концов, вся наша жизнь – всего лишь иллюзия, сон какого-то бога, – бодро заявила Мари Шталь, которая с начала вечера выиграла уже около пяти рублей. – Мне это недавно объяснила одна дама, посещающая кружок несравненного Ачарьи…

– Этого шарлатана?! – поморщилась графиня К. – Который вместе с приличными людьми приглашает к себе всякий сброд, едва ли не с улицы?

– А как же евангельская притча о званых на пир? – тонко улыбнулся Ефим.

– То же мне… царь духа выискался! – фыркнула Зинаида. – Промотавшийся поляк, поднабравший по всему миру каких-то огрызков древних учений… Да это не мир, а он сам – сплошная иллюзия…

– Иногда в совершенной иллюзии больше правды, чем в самой реальности, – заметил Ефим. – Если по очень большому счету судить, конечно. Вы можете с этим согласиться?

– Пожалуй, да… – медленно протянула Мари, мелом записывая на зеленом сукне свой очередной выигрыш.

Вошел слуга в ливрее, на серебряном подносе лежала какая-то карточка.

– Иван Федорович Самойлов просит срочной аудиенции у барона! – вышколено отрапортовал он.

– Иван Федорович… – словно припоминая, пробормотал Ефим, трогая пальцем опал в булавке. – Что ж за человек, Фридрих? Стоит ли ради него прерывать приятную беседу с женой и нашей драгоценной гостьей? – вроде бы серьезно обратился он к лакею.

– Если позволите, то на вид – господин приличный, но все-таки что-то такое в нем есть, как будто бы он… как будто бы он в газеты пишет! – не скрывая презрения к подобному занятию, выпалил Фридрих.

Ефим тихо засмеялся. Потом встал из-за стола и поклонился дамам.

– Прощу прощения. Все-таки вынужден вас оставить. Господин Самойлов, насколько я могу судить, только что прибыл из Сибири. Возможно, у него есть для меня важные новости…

Николаша Полушкин смотрелся так, словно случайно уцелел во время кровопролитного, беспощадного сражения, в котором он честно воевал на стороне проигравших. Разумеется, вид этот не касался его наряда или иной ухоженности (с этим как раз все было в полном порядке), а что-то такое было в глазах…

– Ну что, ничего из ваших планов, как я понимаю, не вышло, любезнейший? – с некоторым даже облегчением осведомился Ефим.

– Для того я бы с личным визитом, без приглашения и не осмелился, – заверил Николаша. – Известил бы письменно. Однако, есть обстоятельства, которые вас могли бы лично заинтересовать…

– Какие ж обстоятельства? – удивился Ефим. – На алтайскую концессию, вы говорили, кроме нас, англичане облизывались. Что ж, они, в результате, и обскакали?

Николаша кивнул и тут же отрицательно помотал головой.

– Что сие значит? – осведомился Ефим.

– Анличане, да не англичане… И до вас лично касается…

– Да что вы заладили: лично, лично… Господи! – вдруг всплеснул руками Ефим. – Да неужели же Софи Домогатская, вместо того, чтобы претерпеть от ваших козней, соблазнила главного английского лорда, бросила своего убогого Петра Николаевича и подгребла концессию под себя?! Или она по ходу дела взяла в оборот вас, Иван Федорович? Вот это был бы номер!

– Не совсем так, любезнейший Евфимий Людвигович, не совсем так…

– Так как же, наконец? – нетерпеливо воскликнул Ефим. – Не тяните кота за хвост! Рассказывайте!

– Представьте, с самого начала мне даже не надо было ничего выдумывать. Дела Софьи Павловны в Сибири заключались в том, что она устроила побег из ссылки своему родному брату и государственному преступнику – Григорию Домогатскому. Перед этим, надо отметить, она (по-видимому, с помощью писем) довела до самоубийства его жену, молодую женщину. (Мне доподлинно известно, что Софья Павловна никогда не одобряла этого брака и всячески ему препятствовала). Прятали беглых политических на специальной заимке в лесу. Там же находилась и Софья Павловна, и ее приспешник, инженер Измайлов, из бывших бунтовщиков и бомбистов, в прошлом или ныне, как я вполне достоверно полагаю, один из ее многочисленных любовников (во всяком случае, отношения у них достаточно короткие)… Зная тамошние места, я, ничего не приукрашивая, просто поставил в известность местных жандармов.