Джулиана Грей - Наука страсти

У двери в свою комнату она обернулась.

— Тебе нельзя входить. Со мной ночует мисс Динглеби. Она ждет меня, значит, наверняка еще не спит.

— Я знаю. Я сплю в соседней комнате.

— Что?

Он поцеловал ее в губы.

— Просто ляг и поспи. Поговорим утром. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да.

— Я был не слишком груб?

Она опустила голову.

— Нет-нет! Ты был безупречен, а вот я груба. Я хотела этого. Мне требовалось… очиститься от всего этого…

— К вашим услугам, мадам. — Он снова поцеловал ее. — Утром прими горячую ванну. Боюсь, все будет болеть. Если бы не твоя чертова мисс Динглеби, я бы…

— Нам нужно поговорить, Эшленд.

— Потом. Завтра. Тебе нужно отдохнуть.

— И тебе.

— Я вернусь к себе в комнату, когда повидаюсь с твоим дядей. Хороших снов. А я позабочусь, чтобы с тобой сегодня ночью ничего не случилось. И каждую ночь впредь.

Она хотела что-то ответить, но он показал на дверь, одними губами произнес «мисс Динглеби» и открыл дверь.

Убедившись, что она в безопасности внутри, услышав, как мисс Динглеби настойчивым голосом задает вопросы, а Эмили твердо и резко отвечает, Эшленд торопливо спустился с лестницы и подошел к личному кабинету Олимпии, откуда еще выбивалась полоска света.

В голове прояснилось. Энергия вновь вернулась, Эшленд буквально вибрировал решимостью и дверь распахнул, не постучавшись.

В комнате было пусто, только Ормсби, дворецкий, выключал лампы.

— Где его светлость? — требовательно спросил Эшленд.

Ормсби поднял глаза.

— Мне очень жаль, ваша светлость, но герцог уехал.

Фредди бросил на письменный стол газету.

— Смотри, Гримсби! Я на первой странице!

— Ваша милость, — сказала мисс Динглеби, — пожалуйста, сейчас же покиньте комнату ее высочества. Нам нужно подготовиться к балу.

Эмили взяла газету. Заголовки кричали:

И все это задыхающимися заглавными буквами. Она всмотрелась в расплывчатые фотографии — похоже, снято в прошлое воскресенье на ступеньках церкви. Совершенно непонятно, как они умудрились их сфотографировать. Справа от нее нависал Олимпия, слева — Эшленд. Ее практически зажала в тиски римская фаланга чересчур крупных герцогов.

— А где ты?

Фредди подошел и ткнул пальцем в фотографию.

— Вот тут! Разве не видишь?

— Это ухо.

— Это мое ухо! — Он выхватил у нее газету. — И отлично снято. Обрати внимание на благородный изгиб.

— Ваша милость, пожалуйста. — В голосе мисс Динглеби зазвенели властные нотки. — Меня удивляет, почему ее высочество вообще это допускает. Это в высшей степени неприлично.

— Неприлично? — Фредди искренне пришел в замешательство и беспомощно повернулся к Эмили. — Что тут, дьявол побери, неприличного? Она скоро станет моей матерью, это вопрос каких-то дней!

— Хмм. — Мисс Динглеби промаршировала к двери, распахнула ее и рявкнула: — Вон!

Плечи Фредди поникли. Он побрел к двери. Газета свисала из его пальцев.

Сердце Эмили не выдержало. Она весь день пыталась поговорить с Эшлендом наедине, но он покинул дом рано утром, вернулся лишь час назад и сразу отправился в кабинет к Олимпии, где они и заперлись. Из всей прислуги, суетившейся над приготовлениями к балу, с ней осталась только мисс Динглеби, чтобы помогать ей — точнее, охранять ее тюремную камеру. Последний час Эмили провела, мечась по комнате, как зверь по клетке, и следя за неумолимым бегом часовых стрелок.

А теперь еще Фредди, влетел и вылетел, как дуновение долгожданного ветерка, мимоходом бросив что-то насчет матери.

Доблестный Фредди.

— Фредди, постой! — Эмили бросилась за ним к двери и негромко сказала: — Пожалуйста, присматривай сегодня за сестрой. И если что-нибудь случится, если твой отец или я… если что-нибудь случится, позаботься о ней.

— Конечно.

Эмили приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

— Иди. Отец ждет тебя, чтобы отвезти на Итон-сквер.

— Ничего подобного. Они с Олимпией заперлись и плетут интриги. С нами поедет Ганс.

— Ну, значит, Ганс. И ради всего святого, не высовывайся! Не рискуй собой.

Фредди закатил глаза, повернулся и уткнулся в чью-то тонкую фигурку в дверях.

— Боже мой, — воскликнул он. — Люси! Какого дьявола ты тут делаешь?

Герцог Олимпия вытащил пробку из хрустального горлышка графина с шерри и кивнул Эшленду.

— Успокойте нервы, — предложил он.

Эшленд выставил перед собой руку.

— Мои нервы абсолютно спокойны, благодарю.

Олимпия налил бокал себе.

— Ох уж эта суета. Я буду счастлив, когда все закончится и мы снова сможем вернуться к обычным делам.

— С содроганием боюсь спросить, что такое «обычные дела» в вашем понимании.

— О, то то, то это. — Олимпия неопределенно взмахнул рукой и приложился к бокалу с шерри. Он уже успел одеться к балу в хрустящее белое и сверкающее черное. Седые волосы блестели под светом электрической лампы.

— Если все же мы вернемся к насущному вопросу. — Эшленд замолчал, чтобы поправить накрахмаленную манжету, высовывающуюся из-под черного рукава официального костюма. — Я провел все утро, наводя справки по поводу вчерашнего случая.

Олимпия поднес бокал к лампе, вглядываясь в игру света во множестве граней.

— Разумеется, позже мы поговорим, насколько разумно было везти мою племянницу на полуночное свидание, не говоря уж о том, что меня следовало поставить в известность в первую очередь. Знай я об этом, мог бы уберечь вас от кучи неприятностей.

— Я был готов защищать ее и защитил. А она хотела повидаться с сестрой.

— Учитывая, что над ее головой нависла угроза, желание Эмили встретиться с сестрой не имеет никакого значения.

— Не согласен.

— Потому что вы в нее влюбились.

— Потому что я видел, что с ней сделали эти три-четыре недели домашней тюрьмы. Она благородна, послушна долгу, она не жаловалась. Но она несчастлива. Она перестала быть собой.

Олимпия стукнул бокалом по столу чуть сильнее, чем следовало, расплескав капли драгоценного шерри по красному дереву.

— Сколько раз, Эшленд, я предостерегал вас, не советуя позволять чувствам вмешиваться в вашу работу? — Слово «чувства» прозвучало так, словно он случайно проглотил какое-то мерзкое варево из червей и крови летучих мышей.

Эшленд встретил его взгляд спокойно.

— Счастье других должно быть главной целью любых поступков, разве нет?

— Хмм. — Олимпия вытащил носовой платок и промокнул разлитое шерри.

— Вам просто хочется отчитать меня за чересчур эмоциональный характер, или вы все-таки немного интересуетесь результатами моего утреннего расследования?

— Разумеется, последнее.

— Ну что ж. Я встретился с Хэтерфилдом…

— Ах да. — Олимпия опустился в кресло. — Расскажите же мне о дорогом друге Хэтерфилде.

— Полагаю, вам известно больше, чем мне. Очень умный ход — втянуть всех нас в ваш проект. В любом случае он не сталкивался с внешней опасностью во время своего… кхм… сотрудничества с принцессой Стефани, но зато получил несколько странных писем. — Эшленд вынул из кармана лист бумаги и положил его на стол перед Олимпией. — Одно он дал мне для изучения. Узнаете почерк?

Олимпия взял письмо и тщательно его разгладил.

— Нет.

— Обратите внимание на своеобразие написания букв. Наводит на мысль о готических немецких шрифтах.

— Да, я понимаю, о чем вы.

— И это не вызывает у вас определенных подозрений?

Олимпия поднял взгляд и оттолкнул от себя письмо.

— Дорогой мой Эшленд, не забывайте, что у этой организации есть члены по всей Европе. Мы можем приписать данный почерк многим людям.

— И вас не волнует, что кто-то, похоже, выяснил подлинную личность принцессы Стефани? Что вся эта умная затея с переодеванием не одурачила наших противников?

Послышался глухой удар и слабый вскрик. Эшленд вскинул бровь. Олимпия отмахнулся.

— Надо думать, музыканты устанавливают инструменты.

— Вы в них полностью уверены?

Эшленд сложил письмо и спрятал в карман.

— Все они тренированные агенты, — ответил Олимпия. — Отсюда следуют некоторые… эээ… сложности в отношении… эээ… собственно музыки.

— Еще кого-то нанимали со стороны? Еду проверили?

— Мой дорогой друг, я все же не любитель. Мы уточнили все эти детали бесчисленное множество раз.

Эшленд подался вперед.

— И последний вопрос. Этот Ганс. Камердинер отца Эмили. Что нам о нем известно?

— Вполне достаточно.

— Он умеет писать по-английски?

— Он был предан покойному князю. И проверен лично мисс Динглеби.

— Ах да. Грозная мисс Динглеби. Похоже, она в каждой бочке затычка. Проверяет камердинеров. Защищает принцесс от смертельной опасности.

Олимпия сплел кисти рук и закрутил большими пальцами, как крыльями мельницы. От него исходил слабый запах сигар и шерри, такой знакомый и ободряющий. Запах сведущих мужчин, клубов и кабинетов.

— Вы не одобряете мою Динглеби?

— Она пользуется вашим доверием. Значит, должна быть безупречной.

Эшленд положил свою широкую ладонь на скрещенные колени. На нем, как полагается во время королевского приема, были бриджи до колен, и казалось, что мышцы вот-вот прорвут блестящий белый шелк. Даже не пытаясь таиться, он всматривался в лицо герцога: глубокие морщины вокруг голубых глаз, непреклонный подбородок. Сколько тайн прячется за этим лицом?