– Добрый вечер, Ася, – выговорилось с трудом. И почему они расстались? Неужто из-за тех глупых слов, которые он говорил ей скорее для подначки, чем всерьез?

Анастасия Викторовна вся в негодующем споре по поводу реформы Академии наук не сразу поняла, кто перед ней. С опозданием сообразив, вдруг обнаружила, что бывший муж каким-то странным образом просочился в ее дом и уже стоит в коридоре перед запертой дверью.

Она потрясла головой.

– Шустрый ты, однако. Но если ты к Денису, то он у себя.

Никита Владимирович округлил глаза. У себя? Наверняка она не слышала, как сын говорил, что уходит. Знал он ее манеру ничего не видеть и не слышать, заработавшись. Но ничего не сказал. Нарочито обрадовавшись, пошел в комнату сына.

– Денис, ау! Ты где? – вышел из комнаты и доложил Анастасии Викторовне: – Нет его там. Может, он на кухне?

Пошли на кухню, потом в общую комнату. Поиграв таким образом в прятки, якобы расстроенный отец заявил бывшей жене:

– Эх, напрасно приехал. Но, может, ты меня хоть чаем напоишь, раз уж я тут? – и пошел на кухню, не оглядываясь, идет ли она за ним или нет, где тут же, как гость, устроился на диванчике за овальным обеденным столом.

Анастасия Викторовна алчно взглянула в свою комнату, где ее с нетерпением ждал доклад об академической реформе, которую она собиралась порвать на мелкие кусочки, но гостя бросать одного было не комильфо, и она со скорбным выражением недовольного лица отправилась следом.

Зайдя на кухню, огляделась.

– Интересно, а где здесь заварка? – теоретически она знала, что она где-то здесь, но где она была практически?

Встав, Никита Владимирович открыл дверцу шкафа, вынул несколько пачек с одноразовыми пакетиками.

– Ты какой будешь? Советую вот этот, он ароматный и вкусный, – и подал ей пакетик с лесными ягодами. Заметив, что она скептически его разглядывает, уверил: – Тебе понравится, вот увидишь.

Где лежат чашки, Анастасия Викторовна знала твердо: в сушилке. Именно мимо нее она несколько раз и ставила посуду, за что получала суровые выговоры от хозяйственного сынка.

Они в самом деле оказались там. Пока она их осторожно доставала, Никита Владимирович успел налить воды и включить электрический чайник. Вынул сахарницу из буфета, сливки из холодильника, варенье на стол ставить не стал. Помнил по старым временам, что Ася его не любила.

Раздобыл в шкафчике шоколадные вафли и сдобное печенье. Едва закипел чайник, налил две чашки кипятка, поставил на стол и сел напротив внимательно за ним наблюдавшей Анастасии Викторовны.

– Быстро ты ориентируешься в чужих апартаментах, – подозрительно протянула она. – Лучше меня, однако. Часто здесь бываешь?

– Время от времени. – Никита Владимирович был здесь всего-то пару раз, но для чего ей это знать? – Надо же навещать единственного сына.

Он сделал упор на слове «единственного», и Анастасия Викторовне стало не по себе. Это из-за ее увлечения наукой сын у нее был единственным. Но вот в том, что он оказался единственным и у бывшего мужа, в этом она себя виновной не считала.

– А кто ж тебе не давал еще парочку завести?

– Ты что, не знаешь, что одна моя гражданская жена родить не могла, а со второй наш ребенок оказался вовсе даже и не нашим, а только ее?

Анастасия Викторовна подавилась чаем и закашлялась. Он ласково провел ее по спине, больше гладя, чем постукивая. Отмахнувшись от его ненужной помощи, она спросила:

– Это как такое может быть?

– А это бывает, когда семья состоит не из двух супругов, а трех. В общем, когда все выяснилось, мы быстренько разбежались. Она с меня даже алиментов не потребовала. Потому что у меня на руках генетический анализ был.

– Обидно было, наверно? – Анастасия Викторовна с сочувствием взглянула бывшему мужу в глаза.

Он кривовато усмехнулся.

– Поначалу да. А теперь даже смешно. Но малышка славная такая. Я ей на дни рождения подарки дарю. Как бывший отчим.

– А жена замуж вышла?

– Вышла. Но не за отца своего ребенка. У него уже жена была. И есть. От нее он уходить не собирался.

– Ух ты, какая у тебя жизнь насыщенная! Интересная такая! Захватывающая просто! – поневоле увлеклась этим нетривиальным действом Анастасия Викторовна. – А у меня рутина сплошная. Работа, работа и еще раз работа.

– Устаешь сильно? – сочувственно спросил Никита Владимирович, исподтишка любуясь ее изменчивым лицом.

– Устаю? Нет. Я злюсь сильно. – Анастасия Викторовна яростно взмахнула рукой, демонстрируя, насколько сильно она злится. – Вот это меня достает. А так все нормально.

– Злишься? – пришла очередь удивляться бывшему супругу. – Из-за чего?

– Да по-разному. То студенты-идиоты бесят, то преподаватели-дураки, а теперь вот тупая реформа.

– Какая конкретно? В стране реформ много. И все бесят.

– Не, меня одна бесит. Конкретно реформа нашей Академии наук. Слыхал?

– Краем уха. А что там такого уж страшного?

Анастасия Викторовна возмутилась:

– Как чего страшного? Да все страшно! Все, что нарабатывалось даже не десятилетиями, а столетиями, все коту под хвост!

Никита Владимирович отключился уже на второй возмущенной фразе. Она с негодующим пафосом излагала ему свою точку зрения на проводимую недалеким правительством реформу, призванную унифицировать российскую науку, подогнать ее под западные, далекие от российской действительности мерки.

А он просто слушал ее мелодичный голос, смотрел в красивые глаза, мечущие гневные искры, и чувствовал, как переносится в те далекие времена, когда они вот так же сидели на кухне, только в другой, еще маленькой квартирке, и до хрипоты спорили.

Но теперь он не спорил. Во-первых, куда ему, простому инженеру, спорить с доктором физико-математических наук, а во-вторых, он стал умнее и зря в бутылку лезть ни за что не станет. Наоборот, по ходу ее негодующего повествования, ориентируясь исключительно на интонацию, вставлял очень актуальные и соответствующие сказанному восклицания:

– Да что ты говоришь? Нет, это просто свинство! Нет, ну это ж надо?! – и дальше все в таком же духе.

Поэтому, когда Анастасия Викторовна, выдохнувшись, принялась пить остывший чай, оба были вполне довольны понятливостью друг друга.

Никита Владимирович осторожно спросил:

– А как ты? На примете никого нет?

– На какой примете? – Анастасия Викторовна все еще горела болью за родную Академию наук.

– Замуж не собираешься? – упростил свой вопрос Никита Владимирович.

– Замуж? – недоуменно переспросила Анастасия Викторовна. – А зачем?

– Ну, чтоб жить лучше… – Никита Владимирович не смог правильно аргументировать свой вопрос.

– Я и так живу хорошо. Не надо мне лучше. У нас ведь как – хотел как лучше, получилось как всегда. Так что рисковать я не собираюсь.

– Но ведь мы, в принципе, жили неплохо. Пока ты не ушла. Молча, без объяснений. – Он не хотел, но прозвучало обвиняюще. – Я так и не понял, почему?

Анастасия Викторовна нехотя проговорила:

– Мне не хотелось с тобой ссориться, – и многозначительно приподняла ровные брови.

Никита Владимирович не внял едва слышимому предупреждению не ворошить былое.

– Ссориться? Да мы с тобой почти и не ссорились.

И тут Анастасия Викторовна не выдержала:

– Конечно. Потому что я молчала. Молча сносила твое хамство, твои мерзкие выходки, твое неуважение. Потом мне это все надоело, и я просто ушла.

Никита Владимирович склонил голову. Взял печенюшку, посмотрел, как она раскрошилась в его руке. Стряхнул с ладони крошки и все так же не поднимая голову, сипло признал:

– Я был дураком, Ася.

– Ты был не дураком, ты был типичным русским мужиком. «Курица не птица, баба не человек». Сколько раз я от тебя это слышала? Почитай, каждый божий день. Ты же считал своим долгом меня унизить не по разу.

– Я шутил, – попытался он неловко оправдаться.

– Вот как? А если бы я тебя называла глупцом или неповоротливым увальнем, тебе бы это понравилось?

– Я никогда тебе такого не говорил, – возмутился он. – Это ты уже на меня напраслину наговариваешь.

– Вот как? А кто мне говорил, что баба на сносях что утка неповоротливая? И это тогда, когда я последний месяц ходила беременная?! Твоим ребенком, между прочим! Которого ты отчаянно хотел! – лицо Анастасии Викторовны разгорелось от неприятных воспоминаний.

Никита Владимирович ужаснулся.

– Правда? Извини. Я точно был самоуверенным молодым идиотом, полагающим, что все вокруг должны плясать под мою дудку. Но почему ты мне ничего не говорила?

– Что я тебе должна была говорить? Я и сейчас совершенно уверена, что от моих слов ничего бы не изменилось. Если мужчина не уважает свою собственную жену, это неисправимо. И никакой декларированной любовью это не исправить.

– Это жестоко. – Никита Владимирович с горечью посмотрел ей в лицо. – Просто жестоко. Вот так взять и молча уйти. А я мучился и не знал, за что ты так со мной. А ты обиделась на мои глупые слова. Почему мне об этом было не сказать? Я бы исправился. Но ты даже поговорить со мной не хотела! Как будто я был твоим злейшим врагом.

– Ну, в то время я тебя таким и считала. Ты помнишь, после чего я ушла?

У него замерло сердце. Похоже, сейчас прозвучит нечто для него убийственное.

– Нет, не помню, – сказал это с болезненным трепетом, думая, что не стоило ему затевать этот разоблачительный разговор. А то, глядишь, так и сна лишиться можно, бессонницу заработав.

Анастасия Викторовна почувствовала, как веки защипали подошедшие слишком близко слезы. Но бесстрастно припомнила, как давно прошедшее и забытое:

– Мы с тобой возвращались из гостей. Ты выпил и на прощанье при всех заявил, что из меня жена липовая, потому что я только диссертации лепить умею, а вот на пироги толку не хватает. И один из твоих веселых дружков, не помню его имени, посоветовал тебе поменять жену. На хозяйственную и не зануду. И ты ответил «непременно». И вот тогда я ушла. Чтоб не мешать тебе найти эту самую хозяйственную и не зануду. Нашел?