«Я бы отдала вам все. Все, что имею», — мысленно ответила мужчине она и открыла дверь.

Света прошла внутрь, и Оксана помогла ей с нарядом и прической.

— Я так люблю семейные дни, мама. Во всей стране его празднуют?

— Нет, этот праздник папа придумал только для нас. И мы никому его не отдадим, он только для нашей семьи.

— Супер! Собственный праздник!

Девочка убежала к себе в комнату, а Оксана, еще раз проведя экспресс-дыхательную гимнастику, вышла к будущему мужу.

— Так что, клад там или просто засмотрелась на себя, красотку, в зеркало?

Он обнял ее и притянул в свои объятия.

— Ни то, ни другое, — прошептала девушка и оставила на его губах невесомый воздушный поцелуй.

— Пап, мам, смотрите! Учительница сказала обязательно вам показать!

Света принесла им тот самый рисунок с фермой. Волков шутливо дернул ее за косичку и похвалил за красивый рисунок. Конечно же, ему польстило свое изображение на этой картине. У него есть семья. Все, о чем он мечтал.

— Кстати, я разговаривала с Ирой, — произнесла Оксана, донося к праздничному столу оставшиеся угощения. — Похоже, она не очень хочет возобновления вашей дружбы.

— Что? — Иван был слишком резок в интонации, но не успел совладать с собой. — Зачем ты с ней вообще говорила?

— Она учительница Светы, если ты не забыл. А почему ты злишься? Сам говорил, что обиды нет, а реагируешь как ребенок. Так вы будете мириться или нет?

Каких же сил ему стоило не испортить праздник! Либо он разозлится, потому что вмешательство Оксаны в их отношения с Ирой ему не было нужно, либо расскажет ей правду — и точно все испортит.

И почему правда всегда все портит? Наверное, потому что люди слишком много лгут. Или, выражаясь политкорректно, умалчивают о чем-то.

— Не знаю пока. Оставь это, Ксюша. Не самая большая беда, которую нужно решать. Жизнь сама нас расставит на нужные ей шахматные позиции.

— Хорошо, Вань, я не буду лезть в твои отношения с другими людьми. Это разумно.

Он поцеловал ее в лоб, чтобы снять между ними напряжение. Оксана слабо улыбнулась ему, но все ее мысли о дружбе и ненависти тут же угасли, когда телефон известил о новом сообщении. Остались только о ненависти.

— Ваня, Света, мне нужно уехать. Вы же с папой справитесь со всей этой едой? — вымученно и совсем не смешно пошутила она.

— Куда ты, Ксюша? — Волков прищурился.

— К подруге нужно срочно заехать. Вы уж не обижайтесь на меня. Мы такие дни ведь можем всегда проводить, устроим еще.

Иван смотрел на то, как она быстро собралась и уже стояла у выхода. Он не идиот, хотя кто-то мог так думать. Он понимает, что с определенного момента в их семейной жизни начала образовываться трещина. Неужели это Ира что-то ей рассказала или дала намеки? Неужели она взяла на мушку их отношения? Трудно было в это поверить, но зная семейство Вересовых… Скорее всего, так все и есть.

— Ты к той же подруге, что и пару дней назад?

Вопрос Волкова заставил Оксану споткнуться. Она скажет ему часть правды.

— Да.

И на этом «да» все закончилось. Дверь захлопнулась, оставляя ее чудесное настоящее вдали от омерзительного прошлого.


6


Судьи всегда предпочитают осудить десять невинных, лишь бы не помиловать одного виновного.

Мэри Шелли «Франкенштейн, или новый Прометей»


Конец октября выдался на удивление теплым, но дождливым. Улица шелестела всплесками луж и характерным кваканьем ботинок по грязи. То и дело с неба срывались капли, сначала по одной-две, с каждой минутой наращивая темп, – и вот уже льет, точно в последний раз. Дождь шел рывками, словно у него было скверное настроение, и он никак не мог решить, лить ли ему или успокоиться.

В очередной раз закрыв зонт, проклиная этот мечущийся дождь, Ирина шла в направлении частной клиники, где проходила лечение мама Димы. Наверное, ей казалось, но ноги будто бы сами застывали в очередной луже, не желая идти вперед. Но сделать это было нужно. Порой человеку приходится буквально сражаться с самим собой, чтобы не останавливаться на полпути. Ведь так важно сделать шаг вперед, а не два назад

Будут ли ей там рады? Уместно ли вообще ее появление? Она же не родственник и не знакомый. Девушка помотала головой, сбрасывая невидимые капли своих сомнений, точно дождевые росинки с волос. У нее в квартире живет сын этой женщины, как-никак, а отношение к этой семье она теперь имеет самое прямое.

Вересова заблаговременно узнала часы посещения и пришла как раз к самому началу «открытых дверей» в палатах пульмонологии. Больничный запах свербел в носу, напоминая о неизбежных ужасах детства — всем знакомых коридорах стоматолога или кабинета забора крови. Что, интересно, такого в составе этого запаха, раз от него мурашки прячутся под кожу даже в зрелом возрасте?

— Здравствуйте, я бы хотела увидеть Марину Топольскую, — оповестила о цели своего визита медсестру. — Мое имя Ирина Вересова.

Через пару минут ее провели к палате, где лежала женщина. По традиции, это было стерильное помещение в светлых тонах. Ирину оно угнетало, напоминая о скоротечности жизни. Только в больницах мы осознаем, что наше здоровье не вечно, только на кладбище ощущаем себя смертными.

— Ирина, рада вас видеть, — с улыбкой на уже не таких потрескавшихся и сухих губах встретила ее Марина. — Правда, вы стали лучиком света для нас с сыном.

— Думаю, мы можем перейти на «ты».

—Уверена, можем. Мне всего-то тридцать три, хотя выгляжу на все пятьдесят, да?

Ирина с некоторой опаской ступала по полу палаты, думая о том, что однажды доведется и ей тут лежать. А возможно, и нет. Возможно, она умрет в своей даже летом холодной квартире и тоже будет выглядеть на десять лет старше фактического возраста. Каждому из нас доведется дойти до конца жизненного пути, вопрос лишь в том, умрем ли мы в чужой нам квартире, окруженные одиночеством, или нас проводят в последний путь опечаленные глаза людей, которым мы были небезразличны.

— Нет, — Ирина усмехнулась, чувствуя к ней искреннее расположение, — всего-то на тридцать пять. Мы, женщины, даже в такой ситуации волнуемся о красоте. Мне это знакомо.

В памяти начали, точно грибы в поле, выскакивать воспоминания о прошлом. Коляска, безысходность, серые будни при всем великолепии ее бывшего дома и богатства отца. Ваня… И только для него ей снова захотелось быть красивой. А сейчас его рядом нет, по ее вине.

— Не знаю, почему я волнуюсь о своем внешнем виде. — Голос Марины звучал помехами и шумами на общем фоне стерильной тишины палаты. Ее голосок был трещинами на гладком, отполированном полотне. — Мне не для кого быть красивой. Моя женская суть никому больше не нужна.

— Ты зря так говоришь. Женская красота не может быть никому не нужной, даже если мы порой отчаиваемся до такой степени, что маникюр кажется лишь пустой тратой лака и денег, — попыталась разрядить обстановку шуткой Вересова, но она знала, о чем говорит эта женщина.

После ее возвращения из загула, если так можно назвать трусливый и глупый побег от Вани в неизвестность, ложь и лицемерие, маникюр надолго пропал из ее списка неотложных дел. Никаких красных ногтей «а-ля женщина-вамп». Красный стал символизировать только кровь. Причем, в прямом смысле этого слова…

Неосознанно Ирина дотянулась рукой до руки подруги по несчастью и стиснула ее. Люди так не похожи друг на друга, если смотреть поверхностно и оценивать только длину носа и разрез глаз, но, вглядываясь глубже, в душу, можно заметить, как похожи наши боль и печаль, как одинаково мы порой страдаем, даже если причины различаются.

— Спасибо тебе за все, — прошептала Марина. Ее глаза влажно блеснули. — И самое главное — за Диму.

— Вот видишь, а ты говорила, что не для кого быть красивой. Может, твоему сыну и не нужна твоя красота, но ему точно необходимо видеть тебя здоровой. Поэтому когда соберешься окончательно сдаться, вспоминай, что у тебя есть ребенок. И ради него ты просто обязана каждый раз бороться за жизнь заново.

Мы обязаны вставать с колен ради наших детей. Даже если нам плохо, хочется со всем покончить и бросить все на самотек, мы должны. Должны поднимать голову к солнцу каждый раз, когда одолеет сильнейшее желание опустить ее и уставиться в землю. Родители обязаны быть более стойкими, чем любой Бетмэн и Супермен; ведь у них нет суперсилы, чтобы вновь и вновь противостоять судьбе, но тем не менее они это делают. Ради своих детей. Ради тех, кто наполняет смыслом солнечный свет, бьющий по утрам в окно.

— У него только я и осталась, — сказано это было так тихо, но так громко трубила боль, будто со всей мощностью легких музыкант вырывал звуки из тромбона. — Мой муж… он… Его больше нет.

Голос женщины затих, а Ирина не смела пошевелить даже ресничкой, чтобы не спугнуть этот момент откровения. Всхлипывания раздавались со стороны койки Марины, тихие-тихие, но до невозможного горькие. Когда нам поистине плохо, тошно, до смерти надоело жить, слезы не бывают громкими. Громко плачут напоказ, устраивая шоу самобичевания. Настоящая боль всегда только твоя, и ты никому не позволишь на нее пялиться, как на выставочное чучело.

Мысли Вересовой кружили над странным в данном случае вопросом: «А можно ли назвать Марину женщиной?» Ей всего тридцать три года — лучший возраст для женщины. Однако она ощущает себя и выглядит на десяток лет старше. Ее лицо должно быть красивым, по крайней мере глаза и черты лица говорят об этом, но болезнь будто бы измяла его, как непригодную для носки рубашку. Ее тело просто обязано быть здоровым и полным жизненной и материнской энергии (в таком-то возрасте), но заболевание испило тонус этой вполне еще молодой девушки.