— Что за принцип? — всхлипнула девушка.

— Компромисс. Ты не имеешь понятия о том, что это такое. И к Сереже этому, кем бы он ни был, можешь уходить. Я тебя не держу.

— Вот именно! Не держишь! Тебе вообще все равно, рядом я с тобой или нет.

— Нет, это не так. Мне не все равно, но я не Отелло, чтобы душить тебя. Любовь не терпит полумер, а в нашем случае ей даже нет шанса появиться. Потому что я лишь полумера в твоей жизни. Ты раскидываешься мной, как десятирублевой купюрой: уйду к Сереже, ты меня позоришь, ты жадный. Ты, Ира, вывалила сегодня на меня целое ведро помоев, но не ценю тебя я. Двери моего дома для тебя открыты, но мне кажется, что лучше тебе будет вернуться к матери. Оказывается, вы с ней похожи.

Волков развернулся и вышел, оставляя Иру и свои глупые надежды в том коридоре.


13


Некоторые люди часто жалуются на то, что розы имеют шипы. Я же благодарю шипы за то, что у них есть розы.

Альфонс Карр


Закатно-красные стены элитного отеля, пучеглазые и такие дотошные, когда смотришь в одну точку на них долгое время, стали пялиться на Вересову в ответ. Ее взгляд скользил по изысканному интерьеру: тяжелым жаккардовым шторам, расписному ковру с утонченным рисунком, элегантным красавицам-люстрам.

Так дорого и так дешево одновременно. Ее жизнь раскололась на «до» и «после». Как было «до» уже не будет никогда, даже если она вернется к матери, приоткроет эту филигранную дверь в прошлый мир. Деньги все так же составляют девяносто процентов атмосферы ее планеты. Но теперь появился Ваня, занявший оставшиеся десять, и как без него жить тоже было неясно. Никогда еще ей не приходилось ставить на чаши весов человека и деньги. Кто же подскажет, что важнее?

Последние дни фланировали перед ее глазами, умирали в праздности и бесцельности. Казалось, что время стало осязаемым феноменом: прогуливалось перед ней туда-сюда, покуривая сигаретку и выпивая по бокальчику виски, смиренно дожидаясь от нее решительных действий. Взмах руки, всего одно решение — и либо идти бесстрашно вперед, либо трусливо повернуть назад. Время все стерпит, любую нерешительность и апатию, ведь оно всегда сможет отыграться на тебе, в любой момент прижать тебя к стенке.

Ирина вскочила с дивана телесно-персикового цвета и направилась к выходу. Дошла до номера подруги и тихо постучала. Получив разрешение войти, зашла внутрь.

— Можно к тебе на часик? Не могу больше общаться со стенами и первым декабрьским днем за окном.

— Иногда погода – плохой собеседник. Отвратный. Она не понимает наших переживаний.

Номер Карины был мрачнее, даже готичнее. Этакий полуночно-синий с вставками цвета «электрик». Подходит под ее темперамент. Девушка бросила быстрый взгляд в окно: небо цвета индиго одарило ее холодным, безразличным взглядом. Ему так же, как и стенам, никакого дела до ее бытовых трагедий нет.

— Зато коньяк понимает, — улыбнулась Ирина, доставая из мини-бара бутылочку. — Антонио не будет против?

— Нет, он исследует московские увеселительные заведения, открывающиеся после десяти, — улыбнулась Карина и взяла из рук подруги бокал.

— Ты отпустила его одного шляться по клубам?!

Ее настолько это удивило, что она плеснула себе двойную дозу напитка. Каринка не перестает поражать ее своей тропической, слишком вольно трактующейся философией.

— Да. Я так понимаю, ты пришла за советом, а не только за поддержкой в выпивке?

Вересова кивнула и сделала крохотный глоток коньяка. Согревает. Наверное, это самое худшее до чего может дойти человек: когда тебя согревает лишь коньяк.

— Тогда слушай. Жизнь — это игра на выживание. Здесь только одно правило: учись. Всегда, каждую минуту, не переставая. Учись и запоминай все, что выучил. Экзамены не заставят себя ждать. Особенно любовь. Она такая сучка, ты себе даже представить не в состоянии. Она вечно требует показывать свою мудрость и опыт. Иначе махнет хвостом — и ищи ее с семью ветрами.

— И что же тебе нашептал мудрый учитель? — спросила Ирина, скрещивая под собой ноги на ковре и подкладывая под поясницу цветастую вышитую подушечку.

— Любовь — это не собачка на поводке, которую ты дергаешь из стороны в сторону и приказываешь ей не идти туда, не делать то и так далее. Не-ет, — она покачала головой и потрясла перед лицом подруги указательным пальчиком с матовым розовым маникюром и новым колечком из гавайского коа, — с этой плутовкой все гораздо сложнее. Любовь и не воздушный змей, которого ты запускаешь в небо, давая ему мнимую свободу, а потом тоже дергаешь за ниточку. Любовь, чертовка, своевластная, норовистая, анархистка! Она не потерпит подделки, ей нужна настоящая свобода.

— Ты про доверие? Поэтому отпускаешь Антонио везде одного?

— Именно так, Иринка. Нет никакого смысла бросаться громкими словами и называть любое более-менее приятное чувство любовью. Либо ты доверяешь человеку на все двести, либо это не любовь. Она не станет мириться с тоталитаризмом, она не деспот, не тиран. Любовь бывает необузданной, капризной, с выкрутасами, короче, но никогда деспотичной, авторитарной и властолюбивой. Я так считаю. Я уверена, что истинная любовь дарует так много свободы, что ты в ней тонешь. А суррогат только душит и давит, не дает дышать.

Чернильные глаза Карины в полутьме комнаты влажно поблескивали возбуждением, как коньяк в бокале. В ее голосе не было слышно и тени сомнения, словно она говорила о хорошо выученном предмете, проверенном годами.

— Про дыхание ты попала в точку, — сказала Ирина. — Ваня, точно кислородная маска, нескончаемый поток живительного кислорода. С ним легко: он принимает любые мои недостатки, помогает стать лучше, дышать глубже, в полную силу. Он решает сам проблемы, не жалуется и не обвиняет меня ни в чем, не попрекает ничем…

— Скажи уже это. Он настоящий мужчина, каких мы ищем днем с огнем, а, найдя, не ценим.

Пылающее от смущения лицо Вересовой выдало ее с головой. Подруга была права, и скрыть свое позорное поражение было невозможно.

— Ир, это на самом деле нормально. Венец творения природы бывает непроходимо глуп, — шелковое мерцание иронии в голосе Карины заставило Ирину поднять на нее взгляд. — Только человек может что-то упорно искать, чего-то неистово желать, а получив это — растоптать и разбить, как китайскую вазу какой-нибудь древней эпохи в приступе злости из-за не вынесенного мусора. Так и живем — в глупости и душевной бедности.

Каждое слово о ней. Резало и кололо. Глупость и душевная бедность — это о ней. О богатой девочке с нищей душой.

— Жизнь — это не какая-то сложная штука. Не кубик Рубика точно, — продолжила Карина, используя момент для удобрения почвы души подруги, пока та была к этому более всего восприимчива. — Это вопрос твоего мировоззрения. Кто-то видит только дождь и лужи, а солнца и радуги не замечает. Кто-то видит только бедняка-художника в метро в потертой, выношенной одежде, а его великолепных картин не запоминает даже. Выбор только твой: смотреть вниз, себе под ноги, но идти всегда ровно, обходя каждый камушек; или же идти, высоко задрав голову и смотря на бескрайнее небо, порой спотыкаясь и падая, но видя яркие, сияющие звезды.

Они были почти ровесницами, но как же она, Вересова, отстала от своей подруги в развитии…

— Зачем ты соврала о Ване? Это было лишним.

— Не знаю, я тогда не думала головой. Только этими династическими устоями и традициями. Как бы не опустить планку, не показать свою несостоятельность. — Ирина вздохнула и закрыла лицо руками. — Так обидела его. Господи, он был прав, назвав меня дурой.

— Да он у тебя ангелок, — издала смешок Карина. — Другой на его месте еще бы тебя за волосы оттаскал. Мужики бывают придурками.

— Бабы, как ты видишь, тоже, — насупившись, ответила девушка. — Теперь не знаю, вернуться к нему или нет. Не получается у нас ничего.

— Ты не даешь этому чему-то получиться. Научись слышать своего мужчину, думать о нем, а не только о себе. Научись жить в мире, где есть не только ты. Убив эгоизм, ты дашь жизнь кое-чему новому и прекрасному внутри себя.

— Думаешь, я смогу научиться жить по новой? С Ваней мне не светят поездки на Бали и дорогие рестораны.

— А они тебе так нужны? Прекращай. Ты за свою жизнь уже полмира объездила и отобедала во многих крутых местах. Надо и меру знать, а то будет передозировка роскоши и богатства. А такого Вани у тебя еще не было. И вообще, Ир, твоя мать выгнала тебя из отчего дома и безапелляционно закрыла его двери. А твой Волков даже после вашей ссоры в ресторане позволил тебе при желании вернуться.

— Он тот еще Волчара, — горделиво усмехнулась Ирина. — И ты во всем права.

— Ирка, надо рисковать. Точно тебе говорю: надо. Жизнь – тот еще риск. И в шампанском в итоге купаются кто? Смелые.

Слишком много всего сказано. Услышано. Принято к сведению. Нужно взломать рамки этого раболепства перед светским обществом. Сломать себя, по косточке, пошагово, но сломать. За окном клочья перистых облаков наперегонки носились по небу. Такие же сновали сейчас по темному простору души Вересовой.

Это вопрос отношения. Либо видеть дождь, либо радугу…


***

Волков пинал дома балду, выражаясь образно. Он ненавидел выходные. Теперь. Дни, бывшие раньше днями отдыха от тяжелых трудовых будней, стали днями инерции и ничегонеделания.

Скоро новогодние праздники, а значит – куча выходных в спортивной школе. Другой работы нет, и, видимо, благодаря Вересовой-старшей, и не будет. Семейка эта… Угораздило же его вообще так вляпаться!

Это все неудачное или, иными словами, судьбоносное стечение обстоятельств. Простой он тогда, когда ехал в первый раз на собеседование, чуть дольше в пробке, Иру бы уже отвезла домой сестра. Они бы не встретились. Он бы все так же опоздал на встречу, но хотя бы не началась эта заведомо провальная история «любви». Вся наша жизнь состоит из маленьких шагов, ходов домино, так что мы никогда не знаем, что нам готовит судьба. Переставь фишки — и твоя судьба накренится, точно корабль в шторм, возьмет новый курс. Или все же наша судьба — это плод только наших решений и ошибок?..