Но что знает она о прикосновениях к его стальным, крепким мышцам, дарящим чудотворное тепло? А что известно ей о том, как бьется пульсом жилка на его шее? С какой горячностью кровь носится по его венам, когда она устраивает голову на его груди? Знает ли ее мать вообще о том, какие сводящие с ума, душераздирающие, невыносимые чувства можно испытывать к мужчине? Сгорала ли она сама когда-нибудь от прикосновений к волосам на груди мужчины, который, точно Дьявол, расставил ловушки, сам не ведая того, а она попалась в них?

Глаза девушки распахнулись, совершенно неразличимые по цвету в этом полумраке. Кофейные. Светло-коричневые. Каштаново-бурые. К таким выводам они пришли с Ваней, рассматривая ее глаза под разным освещением. А когда она плачет, глаза становятся фисташково-коричневыми или оливково-коричневыми. Но Ваня пока этого не знает, при нем она не плакала. А так хочется.

Он не пытается проявлять к ней мужское внимание, к которому она так привыкла. Постоянные ухаживания, романтика, подарки, намеки. Волков даже не старался намекать ей на постель, как делали многие в прошлой ее жизни. Если жизнь вообще делится на прошлую и настоящую. Если есть черта, раскалывающая ледяную поверхность жизни пополам, оставляя между половинами бездну. Никакого напора мужественности, пошлости, грубой ласки с его стороны. Словно она не представляет для него интереса.

В дверь раздался стук.

— Ира, дочка, можно к тебе? — спросил отец.

— Да, пап, минуту!

Отложив айпод с наушниками на диван, Ирина пододвинула тело к краю кровати и потихоньку встала, опираясь на прикроватный столик. Каждое самостоятельное движение, каждый судорожный вдох при шевелении пальцев ног отдавался в голове именем Волкова. Она вставала сейчас сама только потому, что он научил ее верить в себя. Верить до конца, даже когда весь мир поставил на тебе крест.

Кое-как, опираясь на стену и делая малюсенькие шаги, девушка достигла двери. А на глазах блестели росинками слезы. Смогла! Сама дотащила свое тело до двери! В скором времени будет ходить все более уверенно, шаг за шагом вернет прежнее здоровье, а с ним и потерянную жизнь.

— Моя хорошая! — воскликнул Вересов и поднял дочь на руки. — Сама открыла мне дверь!

Он усадил ее на шампиньонного цвета диван и прижал к себе, искренне радуясь за дочь. Такая худосочная, совсем потеряла все округлости из-за чертовой коляски.

— Я вижу, у тебя уже огромные успехи, Ириша?

— Да. Сейчас я покажу тебе, что могу на данный момент.

Ирина встала при поддержке отца и сделала шажок. Уже свинец не тянул ее вниз, мышцы ног словно бы расправлялись, распрямлялись, вытягивались, как застарелая резина. Со скрипом, болью, тяжело, но процесс был запущен. Девушка остановилась возле плазмы, прислонясь к стене. Совершить даже такой небольшой переход от стенки к стенке было пока сложновато. Но дорогу осилит идущий, поэтому прекращать движение нельзя ни на минуту.

— Ты можешь поверить в это, пап? Получается, еще чуть-чуть – и я снова пойду.

— Могу, отчего же нет, моя девочка. Это заслуга Волкова?

Несмелый кивок дочери сказал ему в стократ больше любых слов. Слова так мало значат, хотя их придуманы миллионы: самых разных оттенков толкований, синонимов и антонимов. Однако так часто наши мимика и жесты красноречивее любого существительного или глагола. Все это условности, которые люди надевают на себя, точно маски.

— Садись ко мне и расскажи, что у тебя происходит. Ничего не таи, твои глаза все равно тебя выдадут.

Тоненькая полоска улыбки обнажила жемчужные зубы девушки, но при детальном рассмотрении лица отца улыбка быстро сползла с ее губ.

— Почему ты такой бледный, пап? Плохо себя чувствуешь?

Он действительно выглядел неважно. Как небо за ее окном: прозрачный, чуть ли не белый как мел. Кожа даже немного обвисла местами, стала более дряблой, точно сушеный чернослив.

— Работа, милая, стала моей второй женой. Пилит и пилит, скоро задушит своей «заботой», — рассмеялся мужчина, вкладывая в голос бодрость и уверенность, насколько позволяло самочувствие.

— Хватит пропадать в офисе днями. У нас же все есть, незачем себя загонять в гроб работой, — сказала Ирина и прижалась к отцу, ощущая его сильное плечо под своей щекой.

— Мне кажется, Дарина скоро попросит купить ей частный самолет или яхту для личного пользования. Так что нет времени на праздношатание. Радует, что Марк сам зарабатывает деньги и живет самостоятельной жизнью.

— Я тоже буду, пап. Обещаю! Только встану и начну снова рисовать. Я буду сама зарабатывать деньги.

— Тише, Ирочка, — прошептал он и поцеловал ее в волосы. — Я же не упрекаю тебя ни в чем, и Дарину тоже. Вы мои дети, и я обязан обеспечивать вас всем, даже если вы в итоге отсидите мою шею напрочь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Последние слова отца прозвучали так тихо и непостижимо загадочно, что волоски на шее Ирины встали дыбом. Но почему? Он не сказал ничего мистического или сверхъестественного.

— Я… учусь быть счастливой, пап. Оказалось, что раньше я так мало знала о счастье. Ты бы видел Собаку Вани! И его комнату с кучей ковров, — прыснула от смеха она. — Я никогда не думала, что… что такие, как он…

— Что бедные парни тоже могут быть хорошими?

Ирина кивнула и сжалась в комок в объятиях отца. Ей было стыдно за свои мысли, видит Бог, она корила себя за них. Но ведь Ваня правда бедный и живет в деревне… Как ей потом представить его своей тусовке? Они же будут смеяться над ним.

— Это вопрос выбора, — произнес Анатолий Викторович и встал (Ирине показалось, что с трудом) с дивана, отходя к зашторенному окну. Отодвинул портьеру и позволил скудному дневному свету залить комнату своим холодным сиянием. — С годами глаза видят все хуже, а душа становится все чувствительнее. Это так, Ира. И то, что ты ощущаешь в своей душе — нормальное явление.

— А что я ощущаю? — задала вопрос она, боясь и одновременно желая разговора по душам, без купюр.

— Ты стоишь на развилке, и у тебя два выбора: прошлая жизнь и новая. В прошлой все хорошо знакомо, этакое насиженное местечко, я прав? — Кивок дочери. — Но это гнездышко больше не воспринимается как родное. Ты понимаешь, что глаза тебя обманывают. Они показывают внешнюю красоту, а о духовном тлении умалчивают.

— Да, пап, — прозрачный голос Ирины звучал, точно хрусталь. — Я боюсь, что Ваня не впишется в мое прежнее окружение. Или не захочет туда вписываться вообще. Он такой не похожий на них всех, совсем другой. Я таких еще не встречала.

— Это тяжелый выбор, Ириша. Новый путь всегда испещрен ухабами и ямами, и ты обязательно в них попадешь. Твоя нога непременно соскользнет с гладкой поверхности и угодит в выбоину. Будет больно и страшно, будет острое желание повернуть назад и бежать без оглядки. Это называется «последствиями выбора».

— И по-другому никак?

— Нет. Если ты боишься что-то менять, то, может, лучше остаться на старом месте? Или сильно хочешь двигаться вперед?

Девушка испустила протяжный вздох и откинулась на спинку дивана головой. Деревья за окном танцевали синхронный танец покачивания ветвистых голов, порывы ветра бродили в ветках, заставляя их принимать причудливые формы. Так и мысли в голове Ирины качались в разные стороны, то склоняя чашу весов в сторону Вани, то в сторону прошлой жизни.

— Он не говорил, что я ему нравлюсь. Мне кажется, что Ваня не испытывает ко мне никаких чувств, кроме жалости. Ждет, наверное, когда я поправлюсь, и можно будет вернуться к своей жизни.

— А сейчас ты отнимаешь у него его жизнь?

Она динамично затрясла головой, не имея желания произносить эти слова вслух. Да, отнимает. Да, просиживает у него в доме, забирая время. Да, жалость принуждает его к занятиям с ней. И да, хотелось до дрожи в пальцах услышать, что она ему нравится.

Мужчина опустился на диван рядом с дочерью, и его усталое лицо осветилось очаровательной отцовской улыбкой. Так отец улыбается, когда он гордится своим ребенком, делающим первые шаги в жизнь. Правильные шаги.

— Я не хотел тебе этого говорить, но нарушу данное себе же обещание.

Любопытство факелами загорелось в ее тускло-коричневых глазах. Секреты всегда интересно слушать, даже если ты уже давно не ребенок.

— Грех на моей душе, но я предлагал Ивану деньги за то, чтобы он проводил с тобой время.

Таинственное выражение лица девушки изменилось на осунувшееся и шокированное. В голове, словно квадрат в круг, не укладывалась картина Волкова, с алчным блеском в глазах пересчитывающего деньги после каждой их встречи. Слишком это скабрезно для него, словно слякотные пятна на душе.

— Но он не взял, Ирочка. И по сей день удивляюсь, что он не кинул мне эти купюры в лицо.

Ирина не удержалась от радостного возгласа и кинулась на шею отцу. Ваня не мог, она знала! Она достаточно его узнала, чтобы понять кодекс чести этого мужчины. Чтобы осознать, что же стоит за этим растиражированным и таким популярным термином «настоящий мужчина». У ее настоящего мужчины имя Вани и волчья хватка.

— Ты думал, что он побрезгует мною, да?

Этот вопрос она задала так тихо, что отец скорее интуитивно понял его, нежели хорошо расслышал.

— Дело не в тебе, дочь, а во мне. Моя душа уже слишком цинична и материалистична, в ней не осталось места идеалистическим мечтам. Поэтому я и не думал, что этот Иван окажется, скажем так, выдающимся человеком.

— А это уже вопрос веры в людей, пап.

— Ты права, малышка. — Он прижался губами к ее виску и закрыл глаза. В такие моменты вся жизнь должна пробегать перед глазами, но в голове стояла лишь неестественная тишина, словно в фильме ужасов перед кровавой кульминацией. — Я горжусь тобой, Ира. Постарайся не потерять то, что ты начала приобретать.