— Ира, сигареты для девушки — это ужасно, — сделал серьезный выговор он. — Лилия тоже курит, терпеть не могу этой вони от нее. От такой красавицы должны исходить только ароматы духов и любви, но никак не запах табака, который красит, пожалуй, только уголовников.

После слов о Лилии Вересова уже слушала его тираду вполуха. Она не будет олицетворением негативных черт его девушки, она будет лучше!

— Я ни в коем случае не указываю тебе, как жить. Думаю, никто не вправе этого делать, но я предупредил: ко мне и близко не подходи с сигаретами в руках. Вообще, зачем ты куришь? Чтобы делать глупости, тоже нужна причина, — подмигнул ей Волков и отошел к плите.

— Это модно, — пожала плечами девушка. — По крайне мере было, когда я начинала курить в школе. Тогда еще было круто хвастаться тем, какие дорогие сигареты удалось достать через более взрослых друзей.

Иван усмехнулся. В его школьные годы считалось крутым выше всех перепрыгнуть через козла на уроке физкультуры, пробежать быстрее всех кросс, отличиться в день учебной тревоги. Теперь ясно, откуда в этих золотых и платиновых детях из элитных школ столько дерьма — его вливают в них с детства ложными ценностями.

— Ты не подумай, что я… — запальчиво начала Ирина, но осеклась. Что она хотела сказать? Что она не такая уж и плохая, как по всем параметрам могло показаться? — Ну, не подумай, что я такая…

Господи! Какой стыд! Она закрыла лицо руками и почувствовала на щеках жар раскаленной печки, она задыхалась от своего конфуза. Руки Волкова легли ей на плечи, он наклонился к ней и сказал:

— Иринка-пушинка, перестань, — его голос овеял ее ушко теплым воздухом. — Я ничего худого о тебе не подумал. Наверное, я как бабка тебе выговаривал. Не хватало только слов о том, что на тебя Сталина нет.

Перед ней появилась тарелка горячего ароматного супчика. Ирина втянула носом этот потрясающий мясной запах с нотками укропа, петрушки и перца. Желудок заурчал, словно кит, издающий брюзгливый, голодный клич.

— У меня столько недостатков, — пролепетала она, все еще дыша внутри лавой от смущения.

Волков устроился напротив нее, получая удовольствие от ее багряных щечек. Он не помнил, чтобы Лилия хоть раз проявила такие женские качества, как стеснение, заигрывание, флирт. Не было в ней этой женской чертовщинки, которая заставляет мужской гормональный фон сходить с ума. Ира же дарила ему такие ощущения сполна.

— Пока заметил только один: курение. Прекращай. Красные следы помады классно смотрятся на мужской груди, но не на сигаретах.

В ее глазах, которые при скудном освещении кухни казались караковыми, завились атласные пятнышки хмеля.

— Ты так думаешь? — спросила она и посмотрела на него хищным взглядом лисицы, у себя в воображении рассыпая по его груди карминные отпечатки своей алой помады.

Иван еще раз убедился в том, что она до сих пор безгреховный цветочек. Ему и в голову не приходило, что ее реакция может быть обусловлена не тем душевным ажиотажем, какой возникает у людей при разговорах о клубничке, а неподдельной симпатией. Комплексом неполноценности Волков никогда не страдал, но в случае с Вересовой ему не доставало мужества убедить себя в том, что он ей нравится как мужчина.

— Абсолютно. Девушка должна быть нежной, точно шелк, певучей птичкой, грациозной ланью. В общем, полной противоположностью нам, грубым, неотесанным мужчинам. Но у каждого свои вкусы, конечно. Кому-то и волчицы по душе.

— Тебе, например.

Волчара выбрал себе волчицу под стать. От одного вида Лилии коленки начинали ходить ходуном в такт зубам. Такой точно отдашь победу без боя, больно уж пугает ее бравость. Да уж, подумала Вересова, никогда еще в жизни она не боролась за мужчину. Слишком мелкий приз, чтобы за него драться. Этих мужиков в ее жизни было пруд пруди, просто ткни пальцем и получишь. Проще, чем купить мороженое.

— С чего ты это взяла? — удивился Иван, принимаясь за чай и пирожное. — Я нормальный парень и люблю ощущать под своими руками покладистую и сговорчивую изящность, а никак не заскорузлую, черствую бесчувственность.

— Ну-у, Лилия не то чтобы такая бесчувственность, как ты сказал, но… Как бы маловыразительная…

Волков просиял улыбкой; до него дошло, почему Ира окончательно потерялась в волнении после того случая в зале. Лилия без тормозов, он уже привык к подобным ее выходкам.

— Она не моя девушка, больше не моя.

— Но вы целовались тогда…

— Это она целовалась. Я даже не успел среагировать. Ты же видела Лилю, попробуй окажи ей сопротивление, — рассмеялся Иван.

— Опасно для жизни, — вторила ему Ирина, прямо на его глазах как будто скидывая с себя груз ненужных тревог.

В душе стало больше места после того, как она вытащила на мусорку Лилин скарб из своего сердца. Ее Волчара свободен! Только дает ли ей это хоть какое-то преимущество?

— Дождь, — констатировал факт Волков.

На улице заморосил дождик, впиваясь своими жидкими руками в стекла, словно зовя на помощь. Ирина посмотрела на решето дождевых капель, каким стало окно кухни, и подумала о том, как замечательно она себя сейчас чувствовала. Только в дождь можно отведать эту магию тишины и некой ностальгический грусти. Полыхнула молния, и девушка вздрогнула.

— Не бойся, — успокоил ее Иван и погладил по костяшкам пальцев.

— Я бы погуляла сейчас под дождем, побегала по мокрым полям, была бы такая возможность.

— Уверен, что на ледяной горке ты точно покатаешься! К зиме мы поставим тебя на ноги. Это стало делом чести — увидеть тебя бегающей и прыгающей.

— Скажи, Вань, зачем это тебе? Зачем ты гуляешь со мной, не даешь мне скиснуть, развлекаешь меня, вообще, носишься со мной?

Она боялась его ответа и одновременно нуждалась в нем. Может, он скажет, что ему до слез ее жаль? Тогда она сможет избавиться от наваждения по имени Ваня, стряхнуть с себя, как катышки с одежды, эти липкие чувства. Возможно, он признается, что она ему небезразлична? В таком случае она сможет открыть ему душу в ответ, облегчить свою тайную ношу.

— Ты задаешь прямой вопрос, поэтому и я отвечу честно: не знаю. Вроде для всего в этой жизни должна быть причина, но я пока не могу ее сформулировать.

— Тебе… тебе жалко меня, да?

Ирина наклонила голову так, чтобы волосы шторкой прикрыли часть лица. Услышать положительный ответ на этот вопрос было боязно.

— Ни капли. А что, есть повод тебя жалеть?

— Но как же мои ноги…

— Ты сама рвешь себе душу и накручиваешь проблему, точно моток ниток. Все люди болеют: у кого-то горло болит, у кого-то рука сломана, кто-то вообще прикован к постели. Конкретно ты временно обездвижена. Прими это как некий урок, извлеки из него свою истину.

— Я уже это делаю, — прошептала она.

— Вот и молодец. Ты в курсе, что жизнь не такая уж сложная? Мы постоянно ковыряемся в ней, выискивая изъяны и дефекты, а потом решаем всю эту кучу проблем с видом вконец уставшего от трудностей бытия мученика. А еще мне порой бывает одиноко, ты скрашиваешь мои сиротливые часы покинутости всеми.

И Ваня Волков мог быть одиноким. Для нее это стало откровением. Ирине казалось, что такому дивному мужчине не приходится страдать от одиночества. Все-таки что-то в этой жизни идет не так, если она со всеми своими деньгами была жутко одинока, и он со всей своей душевной красотой вел аскетичный, отшельнический образ жизни.

В окне показались мокрые лапы и стали его царапать. Ирина вскрикнула и обернулась. Подпрыгивая, в стекло билась промокшая до нитки Собака.

— Ваня, может, впустим ее?

— Я потом дом не отмою от грязи. К тому же она уже вымокла вся.

Ей так хотелось впустить бедное животное, которое уже стало похоже на плюшевую, истрепанную игрушку, в дом. Надо как-то уговорить Ваню…

— У меня есть один аргумент, который может поколебать твою уверенность, — таинственно сказала она. — Только я могу поделиться им с тобой на ушко.

Разве может мужчина устоять перед такой заговорщической, многозначительной интонацией, которая клубами вырывается из уст миловидной девушки? Он приблизился и наклонился к ней, заинтригованный этим аргументом.

— Пожалуйста, — попросила Ирина, и ее губы бархатом полелеяли его щеку.

Волков покачал головой и ушел впускать животное.

— У женщин есть самое мощное из всех оружий мира, — улыбнулся он. — Мы, мужчины, за ваш поцелуй в щечку повернем время вспять.

Собака вбежала в дом и, проделав ряд сверхбыстрых манипуляций, забрызгала их водой. Ирина засмеялась и погладила ее влажную, сбившуюся в комки шерсть, когда та подбежала к ней в поисках ласки.

— Я еще могу тебя поцеловать, если ты дашь мне немного колбасы, — закусила губу она и часто заморгала глазками, прижимая к себе животное.

— Собака, Собака, — вздохнул Иван, но достал из холодильника вареную колбасу. — Ба нас выгнала бы отсюда, увидь она это безобразие. В детстве я часто таскал котов, собак и даже мышей в дом. Ух, мне прилетало веником, и мы вместе с животным катились кубарем из дома.

— А сейчас она не увидит? Или, может, ты спрячешь веник? — хихикнула девушка, скармливая куски колбасы собаке.

Ее теплый шершавый язык сметал у девушки с ладони еду, а большие глаза светились благодарностью. Забрать бы к себе этого зверя! Жаль, нельзя. Мать хватит удар. Это же негигиенично, нестерильно, грязно и вообще противно.

— Она совсем сдала, — тихо сказал Волков, трепля собаку по голове. — Я… я боюсь, что однажды здесь останусь только я. А к фотографиям умерших родителей добавится фото бабушки.

— Мы можем поговорить об этом, — нерешительно сказала она, поглаживая Собаку и смотря на Ивана.