Встретив укоряющий взгляд Андрея, Малиновский заставил себя отвлечься от мыслей о коварности Пушкаревой, и буркнул:

— Пойдем в цех, ждут же.

— Ты прям смутился, — усмехнулся Андрей, когда они с Малиновским по коридору шли. — Аж покраснел весь.

— Это не от смущения.

— А от чего?

— От негодования! Андрюх, неужели ты не понимаешь, что она крутит тобой, как хочет?

Следующая усмешка была уже не столь веселой. Жданов под ноги себе посмотрел, потом плечом дернул, якобы равнодушно.

— Понимаю.

— И что ты собираешься делать с этим? — добавив в голос издевки, поинтересовался Малиновский.

Жданов глянул на него искоса.

— Я контролирую ситуацию.

От такого дурацкого ответа Рома аж споткнулся.

— Видел я, как ты контролируешь! — Дернул Жданова за руку, чтобы тот остановился, а когда Андрей к нему повернулся, страшным шепотом проговорил ему в лицо: — Ей нельзя верить, Палыч. Я про таких, как она, слышал. Они съедают мужиков изнутри. Забираются в твою голову, и… В общем, все плохо.

— Ромио, ты не заболел? Кажется, ты бредишь.

— Это ты бредишь! Она, вообще, не в твоем вкусе, забыл?

— Причем здесь вкус?

Малиновский вытаращил глаза.

— Как это? Это же… правда жизни.

Андрей странно ухмыльнулся ему в лицо, и направился к дверям. Оглянулся через плечо, а встретив обеспокоенный взгляд друга, махнул тому рукой.

— Пойдем уже. Что ты застыл?

— А про то, что в газетах пишут, ты ему сказал? — строгим голосом осведомилась Кира, когда Малиновский, спустя час заглянул к ней в кабинет, Амура принесла им кофе, и Рома теперь с тоской вглядывался в черную гущу на дне своей чашки. Даже подумал о том, а не попросить ли Амуру предсказать ему будущее? Ближайшее. В том смысле, что опомнится Жданов или у него мозги окончательно отшибло. Да еще Кира продолжала его мучить, и выпытывать у него подробности. Рома всерьез опасался запутаться, и сболтнуть чего-нибудь лишнее. Андрей тогда его убьет, непременно. Вот поэтому и обдумывал каждый вопрос Воропаевой со всей тщательностью. В разговоре повисали большие паузы, и Кира злилась, сверлила его свирепым взглядом. Но Рома все равно не торопился с ответами.

— Я сказал.

— А он что?

— Ему все равно, Кира.

Она стукнула по столу кулачком.

— Что она с ним сделала? Вот объясни мне!

— Как я такое объяснить могу? Это выше моего понимания!

— Она — фальшивка, Рома. Она ведь не настоящая. Стала Ждановой, дорвалась до денег и уважения, приоделась, накрасилась… И в это он влюбился? Неужели не видит?..

— Кира, я не знаю! — Малиновский торопливо поднялся. — Мне тоже все это не нравится, но сделать мы ничего не можем. — Выдержал еще одну паузу, и добавил: — Она его жена.

— Жена, — чуть слышно фыркнула Воропаева, когда за Ромой закрылась дверь ее кабинета.

Жена — это лишь слово. Что оно значит? Да ничего! Быть и казаться — вещи разные. А Кира была уверена, что Пушкарева лишь кажется любящей и уверенной в себе. Весь вчерашний вечер она посвятила чтению ее дневника. Правда, надежды узнать какую-нибудь страшную тайну, не оправдались. Записи в дневнике напоминали подростковые. Были пронизаны любовью, восторгом, томлением, присущими влюбленной девушке. Кира читала записи, сопоставляла даты и закипала внутренне все сильнее. Как Андрей мог? Тогда, с Пушкаревой? А потом приезжать к ней, и врать про поставщиков, дела, проблемы, подготовку к совету директоров? А Катя все писала и писала, страницу за страницей, про подарки и открытки, про тайные встречи и жаркие поцелуи. Про обещания Жданова… Про ее жалость к ней, Кире, и свою вину перед ней…

Она ненавидела эту женщину, за каждую строчку, за каждую страницу ее дурацкого розового дневника. За каждое сердечко, за каждое имя Андрея, с любовью выписанное на полях. Небольшое удовлетворение приносили Катины размышления о собственной не совершенности и не идеальности; Пушкарева писала о том, что Андрей не может полюбить такую, как она, и Кире хотелось кричать каждый раз, соглашаясь с ней, вот только смысла в этом уже не было. Екатерина Пушкарева, со своей неуверенностью и не идеальностью была женой Андрея, и он ее выбрал. Он целовал ее в своей машине, в каморке, почему-то не видел или не хотел видеть ее некрасивости, писал ей открытки, читая которые, Кира внутренне замирала, а после начинала плакать, а потом Жданов женился на ней. На этой обезьянке, которая никогда — никогда! — даже соперницей ей не была.

Дневник многое Кире рассказал о Кате Пушкаревой, о той, какой она была, но не смог объяснить желание и любовь Жданова к ней, и не дал ответа на главный вопрос — как от Пушкаревой избавиться. Как, черт возьми, от нее избавиться? Чтобы больше никогда не видеть, как они с Андреем возвращаются после маленького «медового» месяца, как выходят из лифта, держась за руки, смущенные, но довольные. Забыть, что он когда-то целовал эту Катю так, как ее, и больше никогда не слышать от Маргариты о том, как «они с Пашей ждут внуков, и надеются, что Андрей с Катей не увлекутся работой настолько, чтобы отложить этот вопрос на неопределенное время». Разве Кира могла подумать, что когда-нибудь услышит от Маргариты, своей главной опоры, подобные речи, в отношении другой женщины? Кажется, Жданова уже забыла, что Кира страдает и ждет до сих пор, раз так походя убивает в ней последнюю надежду.

Кира даже раскаялась, что взяла этот злосчастный дневник. Он только измучил ее. Она узнала столько всего, что принесло лишь боль. Невольно вспоминала поведение Андрея в те дни, что он говорил и как себя вел. Что врал ей, пытаясь скрыть, где и с кем проводит вечера. А их ночи? И то, что Пушкарева писала об этом? Тот вечер они с Викой провели в милиции, так неудачно попавшиеся при слежке за Ждановым, и пока она пыталась спасти

Клочкову от обвинения в неуважении к сотруднику органов правопорядка, все и случилось. Ее Андрей и Катя Пушкарева… Она даже представлять этого не хочет! Ей хватило восторженных отзывов Пушкаревой! Единственное — упоминание имени какого-то Дениса, сравнение случившейся некогда с ней неприятности и того, что происходит между ней и Андреем сейчас. И все в пользу Жданова! Хотя, кто бы сомневался.

Последние страницы дневника были нещадно выдраны, это немного удивило, Кира долго водила пальцем по испорченному переплету, цедила виски и думала… О том, почему все так. Чем какая-то Пушкарева, способная вести дурацкие девичьи дневники, смогла заинтересовать Андрея Жданова. Настолько, что тот ходит, как кот, и разве что в открытую не облизывается от довольства собственной жизнью. Почему он доволен своей жизнью, а ей, Кире, так не везет? Ведь она так старалась, столько сделала… А ведь одно время ей казалось, что этот брак рухнет, не начавшись толком. Это казалось правильным, понятным и радовало, а потом Пушкарева что-то сделала. Она опять что-то сделала! Как ей это удается?

— Катя, правда, так сказала? — Кира замерла за дверью своего кабинета, уже готовая выйти, услышав восторженный шепот Шуры Кривенцовой. Та только думала, что шепчет, говорила понизив голос, который дрожал от возбуждения.

Кира вся превратилась в слух, стараясь разобрать слова Тропинкиной. Та что-то зашушукала, и только Амура вдруг твердо заявила:

— Правильно! Ты правильно ей сказала, Маша. Чтобы кое-кто перестал… мечтать.

— Девочки, а вы представляете маленького Андрея Палыча?

Кира дверь распахнула и посмотрела на склонившихся друг к другу женсоветчиц. Те вздрогнули и отскочили в разные стороны.

— У вас уже обед?

— Нет, Кира Юрьевна, мы просто…

— Хватит сплетничать. Маша, иди на место. — А когда Тропинкина из приемной вышла, Кира повернулась к Амуре. — О чем вы говорили?

— Ни о чем.

— Прекратите обсуждать личную жизнь начальства! Вам понятно?

Девушки молча кивнули, устремив взгляды в мониторы своих компьютеров.

Как на грех, выйдя из приемной, столкнулась с Пушкаревой. В буквальном смысле налетели друг на друга, замерли в растерянности, Катя опустила глаза на выпавшую из рук папку, потом проговорила в трубку, что держала у уха:

— Нет, Андрюш, все в порядке, я бумаги уронила. Я сейчас… — С Кирой взглядом встретилась, и Воропаевой стало не по себе. Отступила на шаг, когда Катя присела на корточки, чтобы поднять папку. Телефон выключила и в карман убрала, а потом сказала: — Извините, Кира Юрьевна, я вас не заметила.

— Хотела бы я вас не замечать, Катя.

Пушкарева легко пожала плечами.

— Это ваше желание, не мое.

Они вместе направились по коридору, каждая посчитала, что стоять и ждать, когда соперница уйдет, глупо и не достойно. И поэтому вместе оказались перед дверью в президентскую приемную. Вот тут замешкались, неловкость нарастала, и тут уже Катя решила не поддаваться панике, дверь открыла и вошла. Проигнорировала удивленный взгляд Клочковой, и под ее вопль:

— Кира! — поспешила в президентский кабинет. Вошла и тут же дверь за собой захлопнула.

— Кто за тобой гонится? — спросил Жданов, с интересом наблюдая за ней.

Катя к его столу приблизилась, и негромко проговорила:

— Я в коридоре с Кирой столкнулась. И мы вместе сюда шли, в полном молчании. Так неловко.

— Она в приемной?

— Да. Вот тебе отчет, а я пошла.

Андрей усмехнулся.

— Кать!

— Что? Я ее боюсь. Когда она так на меня смотрит — боюсь. И вообще, я поеду домой. Отчет я доделала, а дома шаром покати.

— Андрей.

Жданов глаза от жены отвел, увидел Киру в дверях кабинета, судя по ее взгляду, Воропаева была настроена весьма решительно, даже ждать не хотела, пока он освободится.

— Проходи.

Катя немного нервно оглянулась на Воропаеву, и негромко проговорила:

— Я пойду.