— Нам надо торопиться, обед уже давно идет. Эти проглоты все слопают и нам не оставят. Поговорить еще успеем. Быстро! Нам на второй этаж.

К тому, что Лиза увидела в приюте, больше всего подходило определение опрятная нищета. Совсем немного мебели, да и та самодельная, сколоченная из струганных досок. В столовой, куда привел Лизу Борис, стоял длинный стол. За ним жадно поглощали обед из простых железных мисок полтора десятка ребятишек разных возрастов. Старшим Лиза дала бы не меньше шестнадцати лет, а самому маленькому, очень коротко стриженному мальчишке с черными круглыми глазенками, было около шести. Видно, здесь не было принято открыто выражать свои чувства. Но Лиза заметила, как потеплели детские глаза при появлении Бориса. На нее же посмотрели крайне настороженно. Лиза села за стол и с наслаждением съела целую тарелку жареной картошки. Когда-то она была ее любимым блюдом, это теперь Лиза все больше увлекалась экзотической кухней и совсем забыла о ломтиках с румяной корочкой.

После обеда Борис показал ей приют, спальни с двухэтажными кроватями, игровую со старыми, видавшими виды игрушками, комнату для занятий с несколькими школьными партами. На кухне стояли две обычные газовые плиты и стол для готовки, между которыми металась та самая девушка в косынке, которую Лиза уже видела. Ей помогали несколько девчонок из приюта.

— Что ж, Лиза, — сказал ей Борис, — если вы рветесь в бой, отговаривать вас не буду. У нас тут есть одна комната, она пока в ужасающем состоянии, надо привести ее в порядок. Хотим сделать там еще одну спальню. К нам уже очередь из детей, но мы просто физически не можем принять больше, чем вмещает это здание. Вот, даю вам этих мальчишек в помощь, трудитесь. Сделайте, что сможете, будет трудно — уходите.

Целый день в обществе двух подростков с мрачными лицами Лиза провозилась со строительным мусором, носилками, тряпками, ведрами воды. Она обломала ногти, перепачкалась, но зато почти подружилась с Колькой и Витькой, ничего не пожелавшими рассказать Лизе о своем прошлом. Зато они признались ей, что приют — это первое место, где они поселились добровольно и откуда бежать не собираются.

Домой Лиза возвратилась с ломотой во всем теле и в одежде, которую уже не спасет никакая стирка. Но тем не менее давно уже ей не было так радостно. Лиза словно обрела второе дыхание.

«Ведь это то, что я давно искала, — думала она, — в конце концов, можно и не спешить со своим ребенком, раз есть уже рожденные дети, которые никому не нужны, кроме нескольких таких же нищих, как они, энтузиастов. И если Коля отказывается от моей помощи, то я и навязываться не буду. Есть люди, которые нуждаются в ней гораздо сильнее!»

3

Обуреваемый все нарастающим беспокойством, Николай стремительно покинул офис. Больше всего это было похоже на бегство от самого себя. Почти до самого вечера Николай беспорядочно перемещался по городу, пока шум автомобилей, человеческие голоса к свист ветра не слились в единый гул, мучительно звучавший у него в голове.

Если бы кому-то пришло в голову нанести маршрут Николая на карту, то он выглядел бы как множество беспорядочных линий, на которых красными точками зажигались все питейные заведения, где Николай делал остановки. Он был в дорогих барах с вышколенными официантами в клубных пиджаках, отточенными движениями наливавшими пиво в высокие сверкающие кружки. Его можно было увидеть в дешевых забегаловках, пьющим сомнительного качества водку в еще более сомнительном обществе.

Пара-тройка бомжей в ужасающих лохмотьях и в облаке собственного зловония очень быстро вычислили, что у этого хорошо одетого мужчины отказали сегодня тормоза. Как мрачная пародия на него самого бомжи следовали за Николаем по городу, пили за его счет и кивали на каждое его слово, несмотря на то что очень скоро Николай перешел на испанский.

Николай уже не помнил себя. В каком-то грязном и пахнущем рыбой подвале возле Савеловского вокзала он вдруг очнулся. У него на коленях сидела безобразно накрашенная девица, у которой к тому же не хватало нескольких зубов.

— Котик, что мы здесь сидим, — шепеляво уговаривала она его, — пошли ко мне, у меня тепло, хорошая постель. У меня и музыка есть, и видак. Знаешь, какие у меня классные кассеты. Групповой секс. Давай водки еще возьмем и пойдем посмотрим. А можно не только посмотреть, — оживилась девица, — можно и устроить. Я девок своих позову, они мигом к такому красавцу прибегут. И возьмут недорого. Что ты молчишь, а, котик?

Николай стряхнул с себя девицу и выбрался из подвала. Вслед ему неслись грязные ругательства. Уже совсем стемнело. Он где-то оставил шапку, мороз ледяным панцирем обхватил голову, но это помогло Николаю немного прийти в себя. Он взглянул на часы и обнаружил их пропажу. Николай только усмехнулся. Ему казалось, что он теряет нить жизни, чего уж тут переживать из-за каких-то, пусть и очень дорогих наручных часов. Николай поднял лицо к небу. Звезды, словно гвозди, кололи ему глаза. Нет, таким, как он, лучше смотреть только вниз.

Ноги опять понесли его в неизвестном направлении, потом он ехал куда-то на невесть откуда взявшемся троллейбусе, а потом неожиданно узнал улицу, на которой очутился. Это была Тверская, главная улица Москвы, заполненная в этот час праздной и хорошо одетой публикой. А ведь еще несколько дней тому назад он, хорошо одетый и уверенный в себе, прогуливался здесь с Лизой. Вдруг Николай остановился как вкопанный. В витрине магазина напротив он увидел нечто, что неумолимо привлекло его внимание. Николай проигнорировал подземный переход и, не обращая внимания на отчаянные гудки автомобилей, перебрался на другую сторону улицы. Он остановился перед огромной зеркальной витриной. Это был роскошный магазин с модным сейчас в России иностранным и довольно бессмысленным названием. Здесь были собраны последние коллекции одежды лучших домов моды Европы. Ни один иностранец, насколько знал Николай, не мог позволить себе одеваться в таких магазинах. Обычно их посещали только «новые русские» и их жены и любовницы.

Николай застыл перед огромной витриной. То, что он увидел, окончательно вывело его из себя. Сквозь толстое стекло ему в глаза смотрела пародия на него самого, на всю его жизнь. Напротив Николая в псевдонатуральной позе застыли, взявшись за руки, два манекена, мужской и женский. Высокие, светловолосые, очень хорошо одетые, они издевательски были похожи на него и Лизу. Их мертвые лица кривились в улыбках искусственного довольства собой, своей одеждой, своим положением в обществе, своей ненастоящей жизнью. Николай почувствовал резкую боль в левой стороне груди.

«Да это же мы, — вдруг понял он, — мы не живем, мы стоим за стеклом и только изображаем живых людей! — Мысли мучительно путались у него в голове. — Я должен освободиться, нет, я должен убить этих тварей! Я должен совершить что-то безумное, непредсказуемое, только тогда я стану похожим на живого человека!»

Судорога ненависти исказила его лицо. Николай стал озираться по сторонам, его взгляд наткнулся на невесть откуда взявшийся здесь обломок металлической трубы. Николай поднял его с земли, замахнулся… Ночь с грохотом рассыпалась на множество стеклянных осколков.

Он плохо помнил, как возникшую было тишину прорезал вой милицейской сирены, как толпа зевак расступилась перед двумя молодцами с дубинками. Николай, пожалуй, был бы даже рад, если бы несколько могучих ударов по голове лишили его сейчас памяти. Но, может быть, потому, что он имел вид крайне растерянный, милиционеры повели себя с ним на редкость миролюбиво. Его лишь усадили в зарешеченный кузов машины и отвезли в отделение.

Соседом Николая по камере оказался юнец с крашенными волосами в потертой кожаной косухе. И если Николай покорно сидел на привинченной к полу кровати, то тот нервно мерил камеру шагами. Похоже, мрачное спокойствие Николая все больше и больше бесило его.

— Что ты тут сидишь как мешок! — Парень не выдержал наконец, остановился перед Николаем и пронзительно заорал на него: — Будешь ждать, пока они нас не придушат тут, как тараканов. А, ты богатенький, надеешься откупиться? Да и что тебе бояться, ты уже не такой молодой, как я. А со мной знаешь, что будет? Подержат немного, а потом отвезут в больницу специальную, там на органы разделают и на Запад продадут за бешеные деньги. А, что с тобой говорить! — Парень подскочил к двери и принялся отчаянно колотить в нее ногами.

«Сумасшедший? Наркоман?» — вяло пытался понять Николай. Его не пугала сейчас даже перспектива быть проданным на органы на мифический жестокий Запад. Это было бы неплохим решением его проблемы. Он не знал, как жить дальше.

— Эй ты, псих, заткнись! — Дверь распахнулась, и в ней возникла квадратная фигура в милицейской форме. — Будешь буянить, найдем способ успокоить. А вы давайте на выход. — Николай с трудом понял, что сейчас обращаются уже к нему.

Его провели в небольшой кабинет. За обшарпанным столом сидел усталый мужчина средних лет в форме полковника милиции.

— А этот что? — обратился он к доставившему Николая квадратному стражу порядка.

— А, товарищ полковник, — с сильным украинским акцентом ответил тот, — обычное дело. Новый русский напился, расколошматил витрину на Тверской. Хозяин магазина говорит, зеркальное и пуленепробиваемое стекло, стоит три тысячи баксов. Хотя какое там пуленепробиваемое, когда он его трубой разбил? Документов, конечно, нет.

— Прописка московская? Наличные дома есть? — резко спросил полковник.

Николай кивнул. Он понял, что в нем не только не признали иностранца, но даже намекнули на быструю возможность покончить с этим неприятным делом.

— Можно я позвоню жене? — стараясь говорить без акцента, попросил Николай.

Полковник повернул к нему телефонный аппарат.

4