— Сейчас…сейчас… — повторяет он, подхватив меня на руки. — Не хватало еще заболеть. Твою ж мать…

Он заносит меня в хижину, ставит у жаркой печи. Джун недовольно встает и отступает в угол, но боком тулится к печи. Улыбаюсь невольно. А Марк ловко стягивает с меня мокрую одежду. И я вдруг ощущаю его горячие руки на своей коже, его тяжелый взгляд, от которого краснею, и жар разливается в животе. И дышать становится невмоготу. И я невольно тянусь к Марку, обвиваю руками его шею, льну всем телом. А он гладит меня по спине и под его шершавыми ладонями рассыпаются мурашки. И только сейчас я понимаю, как не хватало мне его все эти годы. Как невыносимо тяжело было верить, что он живой. И не сдаться.

А Марк прижимает крепче, так, что дышать почти невозможно. И я дрожу. А он заглядывает в мои глаза и целует мягко, слегка касаясь губ и не отводя взгляд. А потом выдыхает хрипло.

— Прости, — и лбом упирается в мой. — Прости, девочка моя.

И выпускает из объятий. Укутывает в тяжелый плед и уходит. Где-то за стенкой гремит посуда. А на тахте оживает мой телефон. Гляжу на дисплей: Крис.

— Алиса, мать твою, — ругается Крис вместо приветствия. — Ты где? Почему Димыч до тебя дозвониться не может?

— Все хорошо, Крис. Я его нашла, — и перехватываю задумчивый взгляд Марка, замершего в пороге с двумя чашками.

В ответ Крис лишь хмыкает, что красноречивее любых слов и ругательств, и отключается. Марк садится рядом, протягивает мне одну чашку. В ней пахнущий земляникой чай. Отпиваю глоток и жмурюсь от удовольствия. Так и пьем, молча некоторое время.

— Как он? — спрашивает Марк, кивнув на телефон. О брате спрашивает.

— Безнадежно женат и чертовски счастлив.

— Даже так? — он в изумлении выгибает бровь. Не верит?

— О да, — протягиваю весело, хотя у самой внутри все дрожит. — Катька все-таки приручила своего зверя. Или он ее. Фиг поймешь. И Машка у них уже взрослая совсем. Невеста. Только, боюсь, с таким папой, ей жениха еще долго…

И осекаюсь от тихого смеха Марка. Он заражается моим напускным весельем. Хотя сам наверняка в полном раздрае.

— А у нас есть дети? — вмиг серьезнеет он.

— Да, — отвечаю, дуя на чай. — Рита и Настя. Им семь лет. И они невероятно на тебя похожи. Знаешь, у нас традиция есть. Я каждый вечер рассказываю им истории об их папе. Где бы я ни была, я звоню и рассказываю о тебе. Они помнят тебя, Марк.

— А я их – нет. У меня была лишь одна дочь. И она погибла, — он замолкает и долго не говорит ничего, смотря на огонь. А я не свожу глаз с любимого мужчины, которого неотвратимо теряю снова. И боль полынной горечью обжигает горло. И слезы душат. — Я потерял двенадцать лет жизни. Я не понимаю, кто я. Где моя настоящая жизнь? Я тебя не помню своей, — и голос его срывается. — Поэтому когда гроза уйдет, я провожу тебя в поселок. И Димыч отвезет тебя обратно.

— Я никуда не поеду без тебя, — возражаю упрямо. — Я столько лет тебя искала. И для чего? Чтобы вот так просто сдаться сейчас, когда я…

— Ты уедешь обратно, — перебивает Марк. — Мне нужно время, понимаешь? Время, Алиса.

— Сколько? — почти шепотом.

— Я не знаю, — качает он головой. — Я не знаю.

И уходит, оставив меня наедине с ожившей болью, грызущей изнутри.

Гроза стихает к вечеру и Марк, как и обещал, отводит меня в поселок. Хозяева предлагают заночевать у них, но я не хочу. Нет сил оставаться здесь и мучить себя и его. Не смотря на Марка, я сажусь в машину. И только, когда мы оставляем позади темное озеро, я даю волю слезам.


Крис.



Открутить башку этому идиоту – меньшее, что хотелось мне сделать после возвращения Алисы. Внешне она и не изменилась, даже еще красивее стала, только работала теперь по двадцать пять часов в сутки. Но вот внутри у нее надломилось что-то. Каждый день вижу в ее глазах ледяную пустоту. Что же у них произошло на том гребаном озере? Алиса не разговаривала со мной, только попросила, чтобы девчонки ее пожили еще с нами. Катька согласилась, не раздумывая. Димыч тоже отмалчивался, да еще и смотался на свой Алтай и связаться с ним даже через брата было невозможно.

Потому мне ничего не остается, как навестить упрямого братца и силой приволочь его к жене, если станет артачиться.

Отменяю совещание, предупреждаю секретаря, что в ближайшие пару дней меня ни для кого нет. Она записывает мои указания на случай экстренных ситуаций в толстенный блокнот в кожаном переплете. Готовит срочные документы на подпись, пока я варю себе кофе. Попутно набираю Катю.

— Привет, Печенька, — улыбаюсь, слыша ее звонкое «алло» в трубке.

— Что-то случилось, Корф? – вмиг напрягается, затаив дыхание.

— Все в порядке, родная. Ты чего всполошилась?

— Просто у тебя сейчас должно быть совещание…

— А я его отменил, — отвечаю весело. – В конце концов, я же большой босс и имею право отменять все, что пожелаю, — продолжаю веселиться. — А ты чем занимаешься?

Она молчит недолго.

— Думаю, что бы на себя надеть. Пообещала девчонкам парк аттракционов, а на улице такая жара – кошмар просто.

Киваю, ослабляя галстук. Духота улиц в кабинете не ощущается, здесь всегда комфортно, но иногда хочется пошалить. И я распахиваю огромное окно, подставляя лицо опаляющему пеклу лета.

— Надень тот бирюзовый костюм, мой любимый.

Она фыркает.

— Я же с детьми на карусели, а не к тебе на свидание собираюсь.

Ухмыляюсь понимающе. Мы периодически так развлекаемся: ходим на свидания. И этот легкий костюм с открытой спиной воздушного топа, свободными брюками, прячущий все самое сокровенное и дающий волю моей неуемной фантазии, Катя надевала всего пару дней назад, когда мне так и не удалось его с нее снять. И воспоминания о том вечере накрывают безудержным желанием. Остро захотелось послать все к черту и приехать сейчас к любимой жене и не вылезать из постели как минимум сутки. Но сейчас никак. По крайней мере, пока малые озорницы Ямпольские переворачивают вверх дном наш дом.

— Корф! – зовет Катя. — О чем думаешь?

— О тебе, любимая. Я всегда думаю только о тебе.

И чувствую, как она улыбается на другом конце этого суетного, никогда не спящего города.

Катя вздыхает и вдруг говорит тихо-тихо.

— Я люблю тебя, муж мой, — и от этих слов по венам растекается тепло. Прикрываю глаза, наслаждаясь мягким голосом жены. Она сводит меня с ума тем, как нежно и трепетно называет «мой муж»: с придыханием, порой доводя до исступления. — Хочешь, я сейчас приеду? – спрашивает нежно, будто гладит по волосам.

— Очень хочу, — соглашаюсь хрипло. — Я всегда тебя хочу до одури. И ты нагло этим пользуешься, Печенька.

Она приглушенно смеется.

— Но нельзя огорчать девчонок, пока их бестолковые родители дурью маятся, — улыбаюсь.

— Ты прав, — вздыхает Катя. — Так уж и быть, надену твой любимый костюм, и буду ждать тебя вечером.

Дразнит меня, и я тотчас представляю, как, наконец, сниму с нее этот чертов костюм, такой откровенный и в то же время столь целомудренный, что ощущаю себя первооткрывателем и соблазнителем невинной девицы. С ней все время так: каждый раз, как будто впервые. И это сводит с ума и только крепче привязывает меня к ней. Фыркаю сам себе, встряхиваю головой и закрываю окно.

— Не нужно костюма, Кать. Не сегодня, — она вздыхает разочарованно. — Сегодня мне нужно к Марку.

— Все-таки поедешь?

— Ну кому-то же надо вправить мозги этому придурку.

— А я съездила на кладбище, — говорит уже посерьезневшая Катя, — нет больше памятника.

— Зря, — хмурюсь. — Надо было оставить, как напоминание. Еще накосячит – место уже готово.

— Корф, — взмаливается Катя, а потом просит: — Только не подеритесь. А то я знаю тебя – долго не будешь думать, сразу в морду дашь.

— Дам, — легко соглашаюсь, усаживаясь за стол. Секретарь как раз приносит документы на подпись и не уходит. — Ладно, Катюш, нужно закончить дела.

— Целую тебя.

— И я тебя нежно-нежно, моя сладкая.

И откладываю телефон.

— Что-то не так, Марина Евгеньевна? – обращаю свое внимание на смущенного секретаря.

— К вам посетитель.

— Я же говорил, что меня ни для кого нет.

— Даже для меня? – спрашивает появившийся в дверях Марк.

— На ловца и зверь бежит, — протягиваю насмешливо, рассматривая братца. Потрепанный, но вполне себе живой. – Спасибо, Марина Евгеньевна. Вы можете идти.

Но секретарь отчаянно трясет головой и отступает вглубь кабинета. Резко встаю, напрягшись.

— В чем дело?

— Там… — только и лепечет она, указывая за спину Марка.

— Марк, ты кого там привел с собой?

Тот пожимает плечами, обернувшись, сам по-видимому не понимая, чего так испугалась женщина.

— С-с-собака…огромная, — с трудом выдавливает из себя секретарь, сильно бледнея.

И словно по приглашению в дверях появляется рыжая морда ретривера. Выдыхаю со смешком. Еще одна пропажа объявилась.

— Марина Евгеньевна, — успокаивающе глажу женщину по плечу. — Не бойтесь. Это Джун. Очень добрый и невероятно умный пес. Гораздо умнее своего хозяина.

— Правда? — и смотрит не веря.

Киваю. Но она все равно дожидается, пока Марк с псом зайдут в кабинет, и только тогда выскальзывает в приемную с такой скоростью, будто за ней гонится как минимум целая орда дикарей.

Марк усаживается на диване у дальней стены кабинета. Джун разваливается в ногах хозяина, тяжко вздохнув. Сажусь на угол стола, скрестив на груди руки. И глухая стена, которую нам с трудом удалось сломать много лет назад, вновь вырастает между нами.

— Ну здравствуй, братец.

Марк кивает, осматриваясь. И хмурится постоянно.

— Какими судьбами? Неужто конец света все-таки наступил?