— Катя, – голос Егора разрывает тишину, – нам еще долго ехать. Тебе нужно поспать.

— Куда? – и голос шелестит опавшей листвой. Сглатываю, намереваясь повторить вопрос.

— Там безопасно, – вместо Егора отвечает Корф. Смотрю на него. Напряжен как струна, руки по-прежнему сжаты в кулаки и даже под темной щетиной видно, как нервно дергаются его желваки. А в серых глазах рыжим огнем полыхает пламя ярости. Дрожь волной прокатывается по телу, просыпается каплями пота. Кривая усмешка трогает его губы. А мне хочется коснуться его, стереть его злость, как это бывало раньше. И я трогаю его щеку кончиками пальцев, но он отворачивается, стряхивая мое прикосновение, как назойливую муху. Боль прожигает в груди дыру, перекрывает дыхание. А взгляд цепляется за края шрамов, виднеющихся из-под воротника темной рубашки. И собственные слова эхом по вискам: «Лучше бы ты сдох в той клетке…»

Он выжил и вернулся, а ведь мог остаться там, на той проклятой арене. В тот вечер, когда я все-таки его нашла. Закусываю губу и смотрю в окно, но унылый пейзаж расплывается и как мозаика складывается совсем в другой…

…Он вылетел из темноты арены: злой, коренастый парень с расписанным шрамами лицом. С диким ревом он пересек арену и словно атакующий зверь прыгнул на тигра. По залу прокатился ропот. Кубарем они врезались в сетку. Зверь взвыл и зарычал. Парень навалился сверху, обхватил мощную шею тигра. Тот метался, выгибался дугой, норовя скинуть противника. А я смотрела на лежащего ничком Корфа и задыхалась от невозможности помочь ему. Сходила с ума от незнания: жив он или нет. Только смотрела на него и отсчитывала удары собственного сердца, с каждым загадывая, что сейчас Корф встанет. Я больше не видела борьбы, не слышала гула толпы. Только собственный голос, шепчущий: «Встань. Встань. Встань». А он лежал и слезы жгли глаза. Я не могла потерять его снова. Не так. Не сейчас, когда только нашла. Он не мог так поступить со мной. В конце концов, он обещал меня защищать. А сам бросил. Уже дважды. И не имел права делать этого снова. И я не выдержала. Вскочила с кресла, вцепилась в сетку и заорала во все горло: «Вставай! Ну же, Самурай! Вставай! Ну!», – а он не шевелился. И голос хрип, скатывался до шепота, а сердце внутри рвалось на части. Казалось, еще немного и оно лопнет там, внутри. Оно не могло биться без Корфа. Я не могла жить, если его нет. Я шептала, умоляла. И слезы скатывались по щекам. И, наверное, он почувствовал, потому что пальцы его вдруг дрогнули. А я замерла, не веря. А когда он перекатился на бок, радость затопила и прорвалась ликующим: «Да!». И это ликование прокатилось по толпе. А Корф поднимался медленно, кашляя и припадая на бок. Он дышал с трудом. И только когда он рукой перехватил правый бок, я заметила рваную рану. Он поднялся, пошатываясь, тряхнул головой и перевел взгляд на коренастого с тигром. Там тоже все было окончено: коренастый сидел на мертвом тигре, поглаживая зверя по холке. Его некрасивое лицо отражало муку. Корф подошел к нему, тронул за плечо. Тот вскинул на него невидящий взгляд, поднялся и обнял крепко. Толпа взорвалась аплодисментами. На арене появились люди в камуфляжах. Толпа зароптала, а я перехватила встревоженный взгляд Корфа. Он смотрел долго, и его обычно непроницаемый взгляд расчерчивала палитра невиданных эмоций, пугающих и завораживающих. А потом шевеление потрескавшихся губ, складывающихся в буквы, а затем в одно-единственное слово: «Беги!»

— Не знаю, чего сейчас было, – голос Юрки в самое ухо, – но, походу нам лучше валить отсюда.

Я послушалась. Не Юрку – Корфа. И нам повезло. Нас выпустили без проблем. И у всех хватило ума ни о чем меня не спрашивать, только Зацепина косилась недобро. Но мне было плевать. В мозгу засело одно – нужно вытащить Корфа любой ценой.

И в ту же ночь я все рассказала Егору. И странное дело, он мне поверил. Взял Юркины координаты и приказал молчать – он сам во всем разберется. Разобрался спустя почти год…

— Зачем пришел, – спрашиваю, отодвигая боль и так некстати нахлынувшие воспоминания, — если так ненавидишь?

— А ты? – он не смотрит, но в каждом слове рвется злость. — Зачем со мной так?

— Как? – и смотрю непонимающе на его красивый профиль. И боль просачивается сквозь ненадежную броню, латает дыру, что сама же и выжгла.

— Больно, Катя, – выдыхает хрипло и бьет кулаком по колену. — Очень больно.

— Больно? – истеричный смех сводит скулы. — Что ты можешь знать о боли, Корф? Не о той, что с тобой с арены, – добавляю поспешно. — О другой, что причиняет самый близкий. Тот, кого любишь…

— Любишь? – он оказывается совсем рядом, что я чувствую его запах и бешеный стук сердца. И ярость в глазах темнеет, не суля ничего хорошего. Я пытаюсь вырваться, но он прижимает меня к себе так крепко, что может задушить или сломать пополам. — Хочешь, я расскажу, как ты меня любишь? Хочешь?

И смотрит внимательно. Дает шанс отступить? И я отступаю. И Корф отпускает, но не выпускает из объятий, укладывает голову себе на колени, гладит по волосам, как маленькую, и я проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от того, что больше не пахнет смородиной. Корфа нет рядом и машина стоит. Сажусь, растирая лицо. Корф стоит у капота курит. Сигарета подрагивает в его тонких пальцах. А я впервые вижу его курящим. И становится невыносимо холодно. И нестерпимо хочется курить вместе с ним. Просто стоять рядом и вбирать в себя аромат черной смородины, смешанный с запахом дыма и табака. И я вылезаю из машины. Осень обнимает зябким ветром, нагло залазит под тонкую блузку, едва прикрывающую мое тело. Обнимаю себя руками. Пошатываясь, подхожу к Корфу. Он не смотрит на меня, а я присаживаюсь рядом. Из пальцев вынимаю сигарету, делаю затяжку. Дым расползается в легких, а на губах остается вкус смородины. Мы стоим на длинной аллее, в конце которой виднеется белоколонное здание, полукругом прячущееся среди разлапистых елей. Куда же ты привез меня, Корф?

А он молча стягивает с плеч пальто, накидывает мне на плечи и я кутаюсь в него, задыхаясь от родного запаха. Прикрываю глаза. Слышу, как чиркает зажигалка. Гляжу, как Корф закуривает. Задумчиво смотрит на тлеющую сигарету, а я замечаю букет рыжих подсолнухов на лавочке в нескольких шагах от нас. Робкий ветер теребит их лепестки, норовит растащить букет. И я чувствую, как улыбка касается губ. Перевожу взгляд на Корфа. Он тоже не сводит глаз с букета и улыбается мрачно, будто сотворил нечто ужасное. Озноб охватывает тело.

— Крис, – зову тихо, а он вздрагивает, будто я его ударила. Закусываю губу.

— Мы стояли на светофоре, и я увидел их в витрине цветочного магазина. Не смог удержаться, – усмехается, делая затяжку и выдыхая клубок дыма.

— Я помню, – осторожно заговариваю, тщательно пряча за воспоминаниями дрожь и страх, – твои первые подсолнухи.

И слова сами сплетаются в картинку прошлого…


…Он приехал среди рабочего дня: взъерошенный, озабоченный. Вломился в кабинет, бросив моей клиентке, что у него вопрос жизни и смерти, вытащил меня из-за стола, за руку вытянул из салона и усадил в новенький джип.

— И что это значит? – спросила, когда Корф плюхнулся на водительское сидение.

— Я соскучился, – ответил, довольный собой.

Я лишь раскрыла рот от удивления, но так ничего и не произнесла. Да и что я могла сказать, если сама скучала до одури. Каждый день, каждый час, каждую минуту, что мы проводили не вместе. Я ловила себя на мысли, что жду его звонка или прихода. Что вот он появится на моем пороге и я забуду обо всем. И он приходил. И я забывала. А утром снова тосковала по его рукам, губам, его нежности и неистовой страсти. Я растворялась в нем и ощущала себя непозволительно счастливой. Разве что…

— А я подумала, ты решил меня замуж позвать, – и сощурилась, выжидая. — Даже машинку приобрел…семейную такую, – и демонстративно погладила светлую кожу салона.

— А пойдешь? – спросил, выворачивая руль на повороте. — Замуж? – и глянул весело. И в серых глазах его сияло солнце. Я аж засмотрелась и расплылась в улыбке.

— А если соглашусь? – поддерживая его игривость, продолжала играть в нашу давнюю игру. — Неужели женишься?

— А ты проверь, – подначивал он. — Одно простое слово из двух букв. Это же так просто, Печенька.

Я смотрела во все глаза. Помнится, тринадцать лет назад он не был так настойчив. Что же с ним стряслось сегодня? Не заболел часом? Коснулась ладонью его лба – горячий.

— Я так и думала, – покачала головой в ответ на его вопросительно изогнутую бровь, – перегрелся. И мозги наверняка закипели, – нахмурилась. – То-то я гляжу, что с тобой не все в порядке. Ухойдокали тебя в твоем офисе, месье миллионер.

А он взорвался хохотом. Даже машину остановил. Долго смеялся, запрокинув голову. А потом враз посерьезнел: и глаза его потемнели, а рыжая окантовка померкла.

— Это значит: нет? – и в голосе его прозвучала обида. Или показалось?

— Нет, Корф, – и даже головой покачала для убедительности. Только кого больше пыталась убедить сама не знала. — Тебе нужна хорошая девочка, неиспорченная.

— Ууу, – протянул с присвистом, завел машину. — А ты, следовательно, попорченная уже, да?

Даже не представляешь, насколько. А как узнаешь – ужаснешься. Но ты никогда не узнаешь, а я никогда не выйду за тебя замуж.

Но вместо этих слов - я промолчала.

— Ну что ж, плохая девочка, – вздохнул, уводя тему в другое русло. Я выдохнула. — Облагородить вряд ли смогу, а вот развратить, – и подмигнул, – это запросто. Это я люблю, – и облизнулся, как кот, слопавший миску сметаны. Теперь смеялась я.

— Я надеюсь, на разврат-то ты согласна? – и глянул так, что щеки вспыхнули. А тело отозвалось мучительным желанием.

— Разврат с тобой? – закусила губу и придвинулась ближе, опаляя его шею своим дыханием, ощущая, как он напрягся и как усилился запах смородины. — Это я люблю.