— О'кей.

Мы вышли на улицу. День стоял прекрасный. Бонни обняла меня.

— Сделай одолжение, Алисон. Не упоминай на свидании обо всей этой истории с Томом.

— Я думала, что весь кайф этого свидания как раз и состоит в том, чтобы я вела себя естественно.

— Попозже у тебя будет масса времени вести себя естественно, если все пойдет нормально и ты ему понравишься, — сказала Бонни. — А сейчас ты должна вести себя, как Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани». Ну, ты понимаешь, легко. Весело.

Глава шестая

К пятнице мне начало казаться немного странным, что Том до сих пор не позвонил. Я готовилась к его звонку всю неделю, к этому необходимому звонку, который даст мне возможность высказать все, что не сумела во время первого звонка, потому что была невероятно ошеломлена. Я собиралась сказать ему, что он — зануда и задница, придурок и идиот и что не понимаю, что с самого начала нашла в нем. Я собиралась сказать ему, что они с Кейт Пирс достойны друг друга. Я собиралась предостеречь его, что она снова его бросит, так же, как в первый раз, в колледже, и пусть он лучше не ползет ко мне обратно, потому что я не приму его, ни за что и никогда, пусть меня осыплют золотом, даже если он останется последним мужчиной на Земле. Я снова прокручивала всю речь в голове, сидя за столом в своем офисе в пятницу вечером, как вдруг меня осенило: может быть, Том больше вообще никогда не позвонит мне. Может быть, он думает, что его слова «Я люблю другую» объясняют все. Может быть, он даже не собирается доставить мне удовольствие высказать ему, какой он зануда, задница, придурок и идиот. Это будет вполне в его духе, чтоб ему пусто было.


Внезапно я поняла, что мне надо делать. Я должна позвонить ему сама. Я должна позвонить ему и сказать, что нам нужно поговорить, поговорить наедине, и что я этого, по меньшей мере, заслуживаю. В конце концов, нам нужно было обсудить вопрос нашего сожительства, если уж больше говорить нам было не о чем. Я имею в виду, когда он собирается заплатить свою половину ренты за следующий месяц? Неужели он рассчитывает, что я буду вечно хранить его барахло? В любовном угаре Том может надеяться, что сможет еще некоторое время ходить на работу в старых костюмах своих приятелей, чтобы отложить неприятный разговор со мной. Но ведь мне нужно было думать о будущем, строить планы.


Я взглянула на часы. Пятнадцать минут седьмого. Я поняла, что нужно звонить прямо сейчас: если я не застану его до ухода с работы, то мне придется ждать понедельника, потому что я не знаю, где он спит. Я знала, с кем он спит, но понятия не имела где. Я схватила сумочку и направилась к лестнице в поисках телефона-автомата. Я не могла ждать понедельника. Если мне придется ждать понедельника, я просто лопну от нетерпения.


— Привет, — сказал Генри. Он выходил из дверей.

— Привет, Генри, — отозвалась я.

— Куда-то спешите?

— Никуда.

— Не хотите перекусить?

— С вами? — спросила я.

— Ну да, именно это я и имел в виду.


Я посмотрела на часы. В любом случае, Том уже наверняка ушел с работы. Скорее всего, он спешил домой, чтобы заняться сексом с Кейт. Это как раз то, что вы делаете в самом начале, — спешите домой. Болван.

— Ладно, — ответила я. — Я согласна.


Итак, мы отправились ужинать. Генри и я. И я так погрузилась в мысли о том, что Том так и не позвонил, о том, что Том трахается с Кейт, и о том, что Том лежит с Кейт в постели, лениво подумывая, не позвонить ли мне, что только после второго бокала вина посмотрела через столик на Генри. По-настоящему посмотрела на него. Он рассказывал мне о своей первой квартире в Нью-Йорке. А он и вправду симпатичный, подумала я. Собственно говоря, даже слишком симпатичный. Я всегда думала, что свидание с по-настоящему симпатичным парнем похоже на покупку белого дивана: его, может быть, и приятно заполучить, но вы все время будете беспокоиться о нем. (Том тоже неплохо выглядит, если вам интересно, но и симпатичным его не назовешь — Тома можно счесть эквивалентом, я бы сказала, дивана цвета беж с неброскими узорами.)


Как бы то ни было: Генри. В какой-то момент, я даже не заметила, в какой именно, разговор повернул в другое русло, и мы с Генри больше не были двумя сотрудниками, обсуждающими карьеру и квартиры, а стали обыкновенными мужчиной и женщиной, слегка нетрезвыми, в китайском ресторанчике со свечой посередине стола. Собственно, я знаю, когда это произошло. Генри поднялся, чтобы пройти в мужскую туалетную комнату, а возвращаясь, он якобы случайно протиснулся мимо моего стула, чтобы пройти к своему. И в процессе протискивания наклонился ко мне и сказал:

— От вас хорошо пахнет.

Всего лишь «От вас хорошо пахнет», но мы вдруг начали смеяться с заговорщическим видом, прикасаясь друг к другу, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, мимоходом упоминая фильмы, которые нам хотелось бы посмотреть, а потом согласившись, что должны посмотреть их вместе.


— А ваш парень, как его там, ну, тот, в колонке, не будет возражать? — спросил Генри.

— Мы расстались, — ответила я.

— Ага.

— Да. В общем… — промямлила я. — Да.

— Что случилось?


И я рассказала Генри о том, что случилось с Томом, опустив при этом наиболее унизительные подробности, хотя, по правде говоря, без этих самых унизительных подробностей и рассказывать-то было особенно нечего. Я сказала, что нам с Томом хотелось разных вещей, например, но не упомянула, что я хотела Тома, а Том хотел Кейт Пирс. И хотя нельзя сказать, что я солгала, но к тому времени, когда мой рассказ закончился, у Генри сложилось впечатление, что в один прекрасный день мы с Томом сели рядом и решили, что наши отношения, пусть и самые распрекрасные, подошли к концу; что мы пришли к такому решению в исключительно рациональной и здравой атмосфере, не впутывая сюда секс с кем-то третьим или матримониальные угрозы или что-либо в этом духе. Что мы расстались, не испытывая обиды и в лучших чувствах, располагая разве что кое-какими знаниями друг о друге и легкими уколами взаимного сожаления. Хуже того, мне удалось намекнуть, что все это произошло уже довольно давно и что я вновь обрела перспективу и — мне стыдно признаваться в этом, но я и в самом деле так выразилась — дело было закрыто.


— Вы обратили внимание, что китайцы так и не научились подавать хороший десерт? — спросил Генри, когда нам наконец принесли счет.

— Что вы имеете в виду?

— Подумайте о том, насколько больше денег люди оставляли бы в китайских ресторанах, если бы им подавали мало-мальски достойный десерт. Китайцам следует принять что-нибудь такое на вооружение. А потом сделать вид, что это их изобретение, и начать подавать его.

— Тирамису[11], — предложила я.

— Великолепно. Оно даже звучит по-китайски.

— Очень скоро люди станут говорить: «Мне что-то захотелось тирамису. Давай отведаем что-нибудь китайское».

— Знаете что? — спросил Генри.

— Что?

— Мне что-то захотелось тирамису.


Итак, мы заплатили по счету, и отправились в итальянский ресторанчик в нескольких кварталах дальше, и сели у стойки бара, и разделили тирамису, запивая его самбуком[12], и Генри рассказал мне о том, что он вырос во Флориде, а я поведала ему, что росла в Аризоне. К тому же, учитывая количество выпитого, нам стало казаться, что у нас много общего, причем в нашем детстве главную роль играли цитрусовые, дезориентирующее отсутствие смены времен года, стремление увидеть снег, светлячков и художественные музеи, в которых выставлялись бы не только черепки глиняной посуды коренного американского населения. Я могу даже согласиться переспать с ним, подумала я. Так оно обычно и случается. Люди встречаются где-нибудь, напиваются, разговаривают, потом один из них говорит, что от другого хорошо пахнет, после чего они отправляются домой и занимаются сексом. Разумеется, в нашем случае имелось дополнительное осложнение: Генри был все-таки моим боссом, но ведь известно также, что случается и не такое. Может быть, не со мной, но случается. Хотела ли я стать девушкой, которая занималась пока что неопределенным-но-предположительно-ничего-не-значащим сексом со своим боссом? Могла ли я стать ею? Было ли это вообще возможно? Могла ли я оказаться такой девушкой, которая занималась пока что неопределенным-но-предположительно-ни-чего-не-значащим сексом со своим боссом и пожалела об этом на следующее утро, но которая не стала бы возражать, если бы ей представилась возможность заняться таким сексом снова? Вы должны понять, что до нынешнего момента жизни та часть моего сознания, которая посвящена Сексуальным Сожалениям, была населена исключительно мужчинами, с которыми я не переспала. Если бы я сдалась и занялась сексом с Лэнсом Бейтменом, например, когда мне было семнадцать и когда мне отчаянно хотелось этого, я убеждена, что вся моя жизнь пошла бы по-другому. Я говорю это не потому, что испытываю какие-либо иллюзии в отношении сексуальной доблести Лэнса, а потому, что, переспав с ним, я бы достигла, так сказать, переломного момента. Тогда я шла бы по жизни спокойно и переспала бы со всеми теми мужчинами, о которых теперь жалею, или с большинством из них. Но во всяком случае сейчас я была бы чуточку жестче, чуточку уязвимее. Стала бы кем-то вроде шлюхи — но стала бы и мудрее. Я бы стала умудренной шлюхой.


Похоже, я стараюсь объяснить вам, как получилось, что Генри оказался в моей квартире.


Я думаю, что одной из причин, по которым я занималась сексом со столь немногими мужчинами, является вот какая: мне потребовалось слишком много времени, чтобы понять: мужчины спрашивают всего лишь один раз. Собственно говоря, они даже не спрашивают. Они пытаются. Мужчины пытаются всего один раз. Вот почему Холли Хантер была так расстроена, когда застряла в доме Альберта Брукса и не смогла заняться любовью с Уильямом Хертом, после того как он подержался за ее левую грудь перед памятником Джефферсону. Она знала, что другого шанса у нее может и не быть. И она была права — другой случай ей так и не представился, потому что вмешался сюжет. Какая-то часть меня сознавала, что если я не рискну отправиться с Генри ко мне домой в первый же вечер, то между нами никогда ничего не случится. Окно возможности захлопнется навсегда. Поэтому, когда Генри проводил меня домой и спросил, не может ли он подняться, чтобы взглянуть на мою квартиру, я сказала «да».