Я немного подумала.

– Шесть месяцев достаточно долгое время, чтобы разобраться, влюблен ты или нет.

– А ты? Ты никогда так не поступала? Продолжала встречаться с кем-то, кто явно тебе не подходит, просто потому, что он славный, порядочный человек, а тебе осточертело бегать на свидания со всякой швалью?

Я прикусила губу и стала преувеличенно пристально рассматривать свой «Тоблерон». Потому что чересчур хорошо знала, что имеет в виду Джек. Ведь я – одинокая тридцатидвухлетняя женщина, которая до своего недавнего моратория на мужчин целых шестнадцать лет бегала на свидания со всякой швалью (я поздний цветочек и выбросила бутоны, только когда очки сменились контактными линзами, а мальчики, над которыми я возвышалась на голову, за одно лето вытянулись до небес). И все это время я не переставала удивляться одному: неужели подруги, которые подсовывали мне этих типов, действительно считали, что люди, буквально купающиеся в одеколоне «Поло», из тех, что носят золотые браслеты-цепочки и не выщипывают волосы в носу, – подходящая для меня партия? Пожалуй, если бы я хоть иногда встречалась с человеком, способным жевать с закрытым ртом и вести умные разговоры, то, вполне возможно, продолжала бы видеться с ним, даже если бы мое сердце не пело от счастья при каждом свидании.

– Пожалуйста, верь мне, Клер. Я не использовал Мадди. Она мне нравилась. Во многих отношениях человек она прекрасный. Просто между нами ни разу не проскочила искра…

Ага! Марс–Венера! Знакомый взгляд на отношения между мужчиной и женщиной Я действительно согласилась бы поужинать с кем-то, совершенно мне безразличным, если бы посчитала его достаточно приятным, и, наверное, с удовольствием проводила бы с ним время. Но в отличие от Джека и других мужчин не стала бы спать с кем-то, кто мне неинтересен. Ужин – да. Секс – нет.

Хотя, если честно признаться, один раз было. Питер, как там его… черт, фамилия совершенно выветрилась из памяти. В моем прошлом было не так уж много мужчин, неужели трудно запомнить их фамилии? Так или иначе, Питер был нескладным малым, с безвольным подбородком, узкими плечами и брюшком, и я не находила его сколько-нибудь привлекательным. Просто, все еще зализывала раны после бегства мерзкого Сойера. Встречи с Питером проливали настоящий бальзам на мое израненное эго. Нужно отметить, что собеседником он был прекрасным, водил меня на симфонические концерты, в Музей современного искусства, на уик-энд – в живописный летний домик родителей в долине реки Гудзон. Так прошло несколько месяцев, и мы иногда спали вместе, хотя я старалась не думать о том, как трется о меня его брюхо… закрывала глаза и воображала, что лежу в постели с Сильвестром Сталлоне. И тут мне показалось, что он начинает питать в отношении меня серьезные намерения (в частности, познакомил меня с родителями).

Я постаралась расстаться с ним как можно мягче. Чувствовала себя последним дерьмом и поэтому испытывала невероятное облегчение от того, что с ним больше не придется спать.

Конечно, мужчины воспринимают все иначе. Возможно, именно перспектива стабильного секса с податливой красоткой целых полгода удерживала Джека рядом с Мадди, даже при полном его безразличии.

В кинотеатре моего мозга неожиданно закрутилась красочная картина: Мадди и Джек вместе, ее гибкое маленькое тело нависает над его длинным, худощавым… голова откинута, груди выпячены, шелковистые волосы разметались по сливочно-белой коже, а широко раскрытые глаза Джека переполнены вожделением. Я зажмурилась и стиснула зубы, пытаясь выбросить из головы совершенно неуместную сцену. И все равно при мысли о том, что эти двое столько раз были вместе, во рту становилось горько, и я мысленно припомнила все свои уже несколько обвисшие выпуклости, живо представляя, какими они должны казаться мужчине, привыкшему к изящному, точеному, нимфоподобному телу Мадди.

– А она думала, что проскочила, – возразила я холоднее, чем намеревалась. Что ни говори, а я вряд ли имела право злиться на человека, который спал с кем-то до того, как встретил меня, тем более что никаких определенных отношений между нами не возникало.

– Знаю. И как только понял это, сразу порвал с ней. Я никогда не лгал Мадди, – заверил Джек, и, помявшись, добавил: – И тебе.

– Просто… просто все это ужасно неловко. Мадди – моя давняя подруга, она очень переживает из-за случившегося. Не хочу причинять ей боль. И терпеть не могу мелодрам.

Знаю, все это чертовски неприятно. Но я хотел бы снова встретиться с тобой. Мы… ты и я… думаю, между нами что-то есть.

Я снова начала задыхаться. Голова пошла кругом. В желудке противно засосало. Черт… я и не подозревала, что мужчина может сотворить со мной такое. Была уверена, что в определенном возрасте вырабатывается иммунитет к подобным эмоциональным взрывам. А здесь не просто мужчина – Джек, известный также как герой грез Мадди, за которого и умереть не жаль (кстати, почему она звала его по фамилии? Почему?)

Ради нее, ради женской солидарности, следующими моими словами должны были стать: «Прости, но больше мы не должны встречаться». А может, объяснить подробнее: «Ты, кажется, человек славный, и при других обстоятельствах я была бы рада узнать тебя получше, но если мы будем продолжить видеться, это может ранить кого-то, очень мне дорогого, а я не готова на такое».

Да, звучит неплохо, особенно если произнести эту тираду достаточно категоричным тоном. Сразу положит конец дальнейшей дискуссии, а Джек останется в восхищении перги, моими моральными принципами. И поверьте, я раскрыла рот, хотела сказать именно это.

Но с языка сорвалось нечто совсем иное:

– Что ты сейчас делаешь?

ГЛАВА 6

Виновата. Виновата. Виновата.

Это слово выло в голове тревожной сиреной, когда я скорчилась на ничтожно узком самолетном кресле и украдкой огляделась, чтобы понять, чувствуют ли мои спутники по нью-йоркскому рейсу всю тяжесть совершенных мной грехов. Наверное, нет, потому что в противном случае, я уверена, соседи бомбардировали бы меня яростными взглядами и остатками омерзительного на вкус ленча (интересно, как это авиакомпании добиваются того, чтобы сандвичи из ржаного хлеба со швейцарским сыром и ветчиной даже отдаленно не имели вкуса ржаного хлеба, швейцарского сыра и ветчины?).

«Я плохой человек. Ужасный, кошмарный, жуткий человек, который заслуживает всех пакостей, которые случатся с ним в будущем», – каялась я.

Вчера вечером Джек действительно пришел и снова повел меня ужинать, на этот раз в модный французский ресторан. За ужином мы тихо беседовали, приоткрывая друг другу все новые подробности своих судеб. Я рассказала о разводе родителей, протекавшем в сицилийско-мафиозной манере кровавой вендетты. Препирательства и разборки шли из-за каждой дерьмовой тряпки, приобретенной за двадцать пять лет супружеской жизни, вплоть до изношенных, ни на что не годных скатертей. Битва, в которую с энтузиазмом вступили их адвокаты, дравшие с клиентов триста долларов в час.

– Представляешь, идиотские подставки под тарелки, стоившие в восемьдесят четвертом десять долларов оптом, которые к тому же никогда никому не нравились, были под конец оценены в тысячу двести долларов, – продолжала я, качая головой, по-прежнему пораженная глупостью ситуации, хотя с тех пор прошло уже десять лет. – Не, обижайся, но у тебя не самая лучшая в мире профессия.

– И кто победил? – улыбнулся Джек.

– Ты о чем?

– Кто получил подставки?

– Папаша. И салфетки тоже. Ма достались кастрюли, сковороды и посуда на каждый день. Она немедленно сбыла все это на гаражной распродаже – пробурчала я.

– Ты все еще злишься из-за этого?

Я пожала плечами:

– Нет. Когда-то злилась, но все забывается. И потом, в то время я была в колледже, так что пропустила самые яростные схватки. А вот моей младшей сестре пришлось хуже: она и то время заканчивала школу.

– Вы с сестрой близки?

– Не очень. Она поступила в Калифорнийский университет, только чтобы быть подальше от родителей. И мне кажется, хотя она упорно в этом не признается, у нее то ли анорексия, то ли булимия, то ли и то и другое. Она почти перестала есть как раз в то время, как родители разъехались. А как насчет тебя? Братья или сестры?

– Единокровная сестра с материнской стороны и единокровный брат и две сестры – со стороны отца, все моложе меня, – кивнул Джек. – Родители разъехались, когда я был маленьким, так что их семейной жизни я почти не помню.

Тяжелый был развод?

Неуверен. Возможно, да, первое время, но каждый начал новую жизнь во втором браке. Однако это далеко не то же самое, – грустно признался Джек. – Хотя мы прекрасно ладим, видимся нечасто. Мы с отцом постоянно перезваниваемся, а с матерью – реже, но у каждого из нас своя жизнь. Настоящей семьи давно уже нет.

Мы ни словом не обмолвились ни о Мадди, ни об их с Джеком отношениях, ни о других женщинах, с которыми он встречался. Он намекнул, что ничего серьезного не было, что мгновенно заставило меня насторожиться: большинство мужчин под сорок обычно имеют в послужном списке хотя бы одну экс-жену, законную или гражданскую, не говоря уже о невестах. Но не могла же я давить на него в открытую, не выдав подобной же информации о себе, а этого делать не хотелось. Я боялась, что, узнав о моих унизительных романах, он встанет на дыбы и умчится прочь, как конь, бегущий из горящей конюшни.

После ужина я искренне намеревалась разразиться речью на предмет того, что нам больше не стоит видеться, в полной уверенности, что для Джека это не будет таким уж сюрпризом, ведь на следующий день я покидала страну. Но почему-то так и не выбрала подходящего момента, чтобы высказаться… ни когда он обнял меня за талию, выходя из ресторана, ни когда прижалась к нему, споткнувшись на последней ступеньке, а он удержал меня и прижал к себе, ни когда протянул руку, помогая сесть в машину. Всю дорогу он легонько гладил меня по шее: абсолютно невинная ласка, имевшая не слишком невинный эффект: мои внутренности плавились, как в кузнечном горне. Не успела я оглянуться, как мы уже целовались, абсолютно забыв о водителе, сидевшем в двух футах от нас.